Рейтинг публикаций

Нельзя сказать, что Жирмудский совсем не пытался рубить бабло. Периодами он куда-то устраивался – то каких-нибудь уроков нароет, то материальчик в газету тиснет. Мила как-то поговорила с Гуссейном насчет работы, и тот с радостью – добрая душа – предложил для ее мужа живое, уже готовое дело по части турецких трусов и лифчиков, но Жирмудский завизжал, затопал ногами, кинулся в Милу пустой корзинкой для фруктов

Считается также, что аромат стабилизирует и облегчает чувство страдания

Владимир Сергиенко живёт в Берлине и познакомились мы с ним через известную писательницу А. Нуне, которая в миру работает психологом. То о чём он пишет - не стилизация, не оммаж, но квентисенция личного опыта. Помимо этнографического момента (чужой блатной мир, сознание, изменённое стимуляторами) проза Сергиенко показалась мне интересной своим языком. Я сознательно не стал править или редактировать эти крепко прошитые жаргонизмами проникновенные лирические строки, не исправлял ошибок. Потому что все эти следы личной синдроматики, индивидуальной телесности, оставляют, в конечном счёте, ощущение документа, человеческого свидетельства: всегда интересно раскрытие (если вспомнить Достоевского) "подпольного человека". В жизни такого раскрытия быть не может, а вот в тексте - пожалуйста.

Они гнали на север с бешеной скоростью, но он не решался спросить Ira, куда они так спешат, он подозревал, что она сама этого точно не знает, – желание ее изменить все в себе и вокруг вылилось сейчас в эту бешеную ночную гонку, чтобы выбежать за пределы, но, хотя он бы не смог сказать наверняка, у ней не было точной цели сейчас.

Если подлинности нет, то нет и подлинных утверждений. Тогда утверждение о принципиальной недостижимости подлинности не подлинно.

Теперь же настоящее, признанное прошлым, по-прежнему непонятно, неустойчиво. Оно бродит, взаимодействует, смешивается, движется вместе с нами, не отставая, меняет значения. Оно по-прежнему непредсказуемо, смутно. Оно не согласно с придуманными ему именами. Оно разрушает их значения. Оно категорически против всей присвоенной ему природы.

Старухи тоже презирали любовь. И осуждали молодых. «Щас обжимаются, через неделю расплюются!». Не нужна была эта любовь старухам, давно не нужна.

Жена не открыла Карену дверь. Посмотрела на него в глазок и не узнала. Карен начал ругаться, и понял, что и голос у него изменился. К тому же он теперь не мог говорить так быстро, как раньше. Словно кто-то установил ему максимальную скорость речи – слов 20 в минуту и не больше.

Так в склянке, забытой меж створ на окне, Засохший комарик остался случайный Свидетелем августа никнуть на дне.

Верь слову русского народа! Верь и все тут! Даром что Тютчева никто не уполномочивал давать такие обещания. Даром что никогда ни одного слова этот «доблестный народ» («Сие-то высшее сознанье // Вело наш доблестный народ») не сдержал, да и вообще был, как оказалось, не в курсе.

Я пут речных не потерплю. // Но все вокруг течет как речь. // И я в пространство жажду лечь, // хоть сеновалов блажь люблю. // Возлюбленная - это холм, // которого нам не поднять. // Долины речь вольна как стать // во тьме земной бродячих волн