Библиотечка Эгоиста (под редакцией Дмитрия Бавильского)

повесть

Начало

Продолжение

Пастух первый увидел глинобитную хибарку, похожую на перевернутою
чашку и всю покрытою частой сеткой трещинок, и словно по команде
замер с поднятой ногой, так и не донеся ступни до земли.

– Чего таращишься, – прикрикнул на него седой, – испугался чего?

– Плохо здесь пахнет, – значительно ответил пастух, – злостью
и страхом одновременно, и еще чем-то сладким, вроде протухшей
козлятины.

– Сам ты протух! Так, значит, дальше не пойдешь?

– Не пойду.

– Ах ты, баклан! Да я ж тебе тысячу рублей сунул, чтоб ты меня
по горам провел.

– Твой путь окончен, русский, нашел тебя шайтан.

– Откуда знаешь?

– Я здесь два дня назад шел, не было никакой хижины, ничего не
было, дерево росло мертвое.

– Я тебе вот что, Хамиль, я тебе брат ты мой черножопый еще тысячу
дам, если ты со мной пойдешь.

– Если я с тобой пойду, русский, деньги твои мне уже не понадобятся.
Не пойду. Все сказал.

Седой нехорошо осклабился, достал пистолет и, перещелкнув предохранитель,
не тратя больше времени на разговоры и не глядя на Хамиля, который
продолжал стоять, словно окаменев, но правда опустив наконец ногу,
стал медленно крадучись подходить к хижине. Перед дверью через
его волосы пробежал ветерок, растрепав сухое серебро, будто кто
рукой провел, и Николай Дягилев, а это был именно он, быстро перекрестившись,
ступил через порог.

В этот же самый миг старший брат его Степан Дягилев, услышав жалобный
крик часового солдата Петухова и последовавшие за тем выстрелы,
выбежал из командирской палатки, без кителя и без фонаря, и в
темноте, не разобравшись, рухнул плашмя в тот самый окоп, что
он приказал вырыть своим адъютантам минут за пять до того, как
начался наш рассказ и который был закончен примерно ко второй
его странице. Падая, он громко матерился.

В тот же миг Макар Дягилев вскочил и стал прыгать в спальном мешке
по палатке, держась за лицо и всхлипывая. – Мой глаз, – кричал
он истошно, – он украл мой глаз! Но вопли его не разбудили Даню,
так как Дани в палатке уже не было.

Осторожно войдя в хижину, Николай быстро поклонился, коснувшись
ладонью попеременно лба, губ и груди и замер в раболепной позе.
Пистолет дрожал в левой руке. Пот стекал по бровям и капал с кончика
носа. В хижине на земле сидел, сгорбившись, человек. На седой
его голове покоился маленький колпак с кисточкой. У его ног стояли
раскрытый ноутбук и початая бутыль мутно-зеленой чачи. Посреди
хижины, как бы приглашая бутылку и компьютер в равнобедренный
треугольник, лежала раскрытая книга странной округлой формы, скорее
похожая на диск, по чьим страницам изящными сороконожками ползли
прядки арабской вязи.

– Это книга Нарок, – тихо сказала фигура, – ты пришел за ней.
Я вписал твое имя в нее, до того как душа наслаждения посетила
твою бедную мать. До того, как твой дед узнал запах своего семени.
До того, как твой прадед велел напоить коней…

– Научи меня читать, – сказал Николай, и в глазах его вспыхнул
и тут же погас тусклый огонь, – проведи меня сквозь суры Книги
Книг.

– Ты знаешь, что каждый, прошедший школу Нарока, становиться его
рабом. Войны Книги, что поджидают вас в горах, давно забыли, как
жмут и натирают волю тесные тела. Это свободные смертники, давно
пережившие смерть. Ты называешь их оборотнями. Но оболочки их
пусты. Им не во что превращаться. Так ты и вправду хочешь стать
рабом Книги?

– Я хочу перестать быть рабом памяти, – ответил Николай и, помолчав,
добавил, – памяти моего рода.

Полковник мрачно, ни говоря ни слова, восседал на большом валуне.
Перед ним на вытяжку выстроились заспанные перепуганные солдаты.
Где-то за палатками жгли костры и шепотом матерились спецназовцы.
Одна нога у полковника была неестественно вывернута и обмотана
наскоро толстым бинтом, так что террористам, наблюдавшим в бинокли
за неожиданными ночными маневрами федералов, могло показаться,
что Дягилев показывает бойцам из-под шинели белое знамя, как намек,
что назад, мол, ни шагу, залупы!

-Товарищи бестолочи, – наконец терпеливо выталкивая языком слова,
сказал полковник, – какая рядовая сволочь вырыла этот гребаный
окоп?

Архангел Михаил, важно возвышавшийся за дягилевским плечом, быстро
посверкивал глазами по защитным комбинезонам. Бидон важно возвышался
между его широко расставленных ног, представляя собой зловещую
метафору для всех хоть раз слышавших историю про черного десантника,
а ее в дягилевском отряде знали на зубок. Многие солдаты, глядя
на это, потели и крестились тайком.

Наконец вперед не по-строевому вышел Шепло и, положив голову на
ветер, сказал:

– Петух его копал, окоп этот окаянный. Говорил я ему, не дырявь
зря землю!

Мутный и вместе с тем ужасающе однозначный взгляд полковника тяжелой
ладонью прошелся по солдатским подбородкам, пока не схватил несчастного
Петухова мертвой хваткой за горло, отчего рядовой побледнел и
обмочился во второй раз за эту ночь.

– Провокация, – тихо сказал Дягилев.

– В обморок упал на посту, как целый институт благородных девиц,
стрелял в пустоту, расходуя боеприпасы, бидон весь изрешетил!
А бидон это тоже наше оружие в войне с противником. Вел подкоп
под меня, своего боевого командира!

– Но товарищ полковник, – делаясь одного цвета с ночью, лепетал
Петухов: Вы же сами велели его копать.

– Я приказал, Петухов, п р и к а з а л окопаться в смысле обороны,
а не в смысле полного разгильдяйства и членовредительства русского
офицера! А ты проявил саботаж и дурную голову. За это на войне
знаешь что бывает?

– А товарищ генерал говорил вчера по телевидению, что у нас не
война, а боевая операция, – испуганно сказал Шепло, поняв, что
заложил Петуха не на шутку, и что в суп он отправиться, как говорится,
с потрохами.

– Правильно, – нехорошо улыбаясь ответил полковник, похоже, ничуть
не разозлившись, – ты хоть и дурак, Шепло, а запомнил. Потому
я тебя, Петухов, не под трибунал отдаю, как следовало бы, а отправляю
домой к мамкиной сиське на достажировку. Пойдешь прямо сейчас
ногами до двадцать четвертого километра, а там у Трофима Семеновича
каждую ночь стрекозы за линию летают, заберут тебя с вещмешком.
Я ему по рации предупрежу.

– А можно мне утром пойти, – обалдев и обнаглев от такой неслыханной
милости, спросил Петухов. – Я дозор достаю.

– Пойдешь сейчас же, – был ему ответ, – приказ. Вольно и всем
дрыхнуть, – добавил Дягилев, обращаясь к остальным, – завтра перед
нами каждую секунду жизни боевые задачи встать могут.

Когда все разошлись Архангел легко, как пушинку, поднял полковника
и отнес его в палатку. Дягилев лишь скрипел зубами и пукал. В
палатке они легли на спальные мешки и укрылись темнотой.

– Зря ты отпустил его, полковник, – сказал Архангел, – в нем есть
пустота, ее можно было бы заполнить душой, а можно жертвою.

– Я сам из него героя делать хотел, но если не быть ему героем,
то и вовсе не быть, – тихо ответил Дягилев, – нет никакого Трофима
Семеновича, и дороги на двадцать четвертый нет. Поля там минные.

– Даня, – тихо позвал кто-то, – Дашенька.

Кажется, это была бабушка, Даня приоткрыл глаза и увидел высоко
в ветвях отвратительно розовый плод с раздвоенным языком: Дашенька,
– слюняво просюсюкал плод, – где моя мухобоичка?

– Изыди, проклятый, – простонало Даня, причем именно простонало,
потому что к этому раннему часу и само не знало, какому полу принадлежит.
Преображения зашли так далеко, что Даня попеременно исткало то
менструальной кровью, то тягучими лентами мужского семени, от
которых форменные штаны набрякли и стали прилипать к ногам. Оно
перекрестилось и поползло дальше по сухой земле, которой не было
дела до ее слез, крови и семени. Она отдавалась лишь солнцу и
колючему ветру, давно провонявшему горячим железом и соляркой.
Даня ползло, не зная, куда влекут ее сухие, как земля, и горячие,
как ветер, мысли. Порой, как только что, оно впадало в забытье,
но блаженное это состояние длилось недолго, и вновь и вновь кошмары
будили и гнали его от прибежища к прибежищу. Время Даниной смерти
еще на наступило. Хотя режущая боль в паху и непривычная щетина
на щеках предвещали, казалось, худшее. Один раз Даня чуть не напоролось
на горцев, кружком расположившихся вокруг большого каравая хлеба,
в котором, приглядевшись, Даня распознало странную, почти круглую
от старости книгу, раскрытую сразу на пяти страницах. Горцы монотонно
раскачивались и бубнили что-то черными от усердия губами, а зрачки
их то, подобно маленьким шаровым молниям, бешено метались во впавших
глазницах, то вдруг сужались, превращаясь в мертвых личинок шелкопряда.
Что за шелк ткался в бритых наголо их затылках, Даня не знало
и знать не хотело. «Нарок» – донеслось до него змеиное шипение
молящихся. «Йеб хум».

Полковник внезапно поднялся и, видно, опершись на больную ногу,
вскрикнул.

– Не спится? – спросил Архангел Михаил. Он сидел, накинув шинель
на могучие плечи, раскрыв на коленях свой ноутбук, в котором Николай,
загляни он теперь в палатку, сразу признал бы брата-близнеца другого
компьютера из глинобитки.

– Завтра состоится бой, – сказал Михаил, и по лицу его пробежали
блики от длинных колонок с цифрами, похожие на прозрачные сороконожки.

– Думаешь, они прорвут оцепление? – озадаченно спросил полковник.
– Язва прорвалась, – ответил Архангел, и голос его, казалось,
наполнил палатку глубоким звоном, – один твой брат превратился
в женщину и другой нашел, наконец, свою смерть.

– Николай, – прошептал Дягилев.

– Сражение, которое давно ведут на небесах два великих войска,
придет на землю в виде двух книг. И да станут они часами тем,
у кого нет своего времени. И одна книга пробьет время жизни, а
другая…

– Врешь, – сказал Дягилев, и глаза его налились слезами, как жидким
металлом, – смерть – это лишь очередной этап боевой операции,
ее не существует, как нет тех приказов, что написаны на бумаге,
а есть те, что живут в моем сердце и солдатских ушах.

– Я пришел вести тебя на ристалище, как слепого котенка, – сказал
Михаил, он достал откуда-то бидон и стал бить по нему сапогом:
бу-ум! Бу-ум!

– Когда я ударю сто пятнадцатый раз, взойдет солнце, а когда пятисот
седьмой – ты поймешь, чью форму ты носил под кожей. Но до этого
Господь явит нам чудо.

– Какое чудо, – осторожно спросил Дягилев и услышал в ответ лишь:
Бидон.

Макар Дягилев еще раз потрогал набухшую грудь и, перевязав ее
бинтами, поднял руку к виску. Ему претила мысль, что его найдут
с некрасиво разметавшимися, как у одесской шлюхи, сиськами. Это
была бы та еще перцепция! Он приставил палец к голове и, пристально
глядя в зеркало, крикнул пронзительным голосом базарной торговки:
Ба-бах!

Умирая, он узрел на сцене меркнущего своего сознания следующую
картину: в палатке его старшего брата тускло светит какая-то лампа.
Только не лампа это, а вроде большой бидон, в котором возят воду.
Сквозь пулевые отверстия на тучных его боках пробивается дивный
свет. И в лучах его видит Макар своего брата, полковника Степана
Дягилева, который, побледнев, замер на койке с перебинтованной
ногой. Снаружи доносится беспорядочная пальба, слышны дикие вопли
и жуткий могильный хохот. Полковник лежит, стиснув зубы и не двигаясь.
Вдруг полог в палатку распахивается, и в проеме появляется зловещая
фигура. Под седой шапкой волос нехорошим гнойным блеском горят
глаза на мальчишеском бесшабашном лице. Точнее, горит только один
глаз, другой же неподвижно замер, точно уставился вовнутрь. «Николка,»
– хрипит полковник, не в силах, кажется, оторваться от полу. «Коля,»
– вторит ему, умирая, Макар.

– Идем, брат, – отвечает странный оборотень, и тут только братья
замечают, что в руках он держит то ли лаваш, то ли круглую горскую
шапку.

– Идем, брат, – говорит Николай, – деда зовет. Идем.

– Идем, – отвечает Макар. Его красивая круглая грудь, не познавшая
мужской ласки, вздымается последний раз.

К утру Петухов совсем сбился с пути. Он выходил на склоны гор,
как две капли воды похожие друг на дружку, и снова спускался в
низины. До двадцать четвертого километра ходу минут пятнадцать
от силы, а ведь надо же идет уже часов семь, а то и все десять.
Не дай Бог, заблудился. Но главное, что горы все-таки добрались
до него. Как он ни противился их мрачному колдовству, с какой
силой ни пытался затмить их в подсознании дешевыми открытками
питерских проспектов, они лишь отступали в тень, выжидая удобного
момента, чтобы обмануть, запутать, завести и, в конце концов,
захлопнув свою ловушку, замуровать бедного рядового на веки вечные
в каменном их мешке. В горах его опять обуял обычный петуховский
ужас, к которому теперь еще примешивалась досада. И впрямь жаль
было бы в день долгожданного освобождения, бестабельного, так
сказать, дембеля, лечь от вражеской пули. А то того и гляди свои
с воздуха не разберутся и пальнут из гранатомета. Полностью занятый
собственным страхом, Петухов не заметил, как почти что уткнулся
лбом в небольшую глинобитную хижину, стоявшую на откосе.

– Слава Господу, – патетично сказал Архангел и ожесточенно пнул
сапогом бидон – бу-у-ум, – он провел отрока через тернии… Ноутбук
что-то тихонько пропищал, и полковник со вздохом отвернулся к
стене.

Дверь словно на фотоэлементах сама распахнулась перед Петуховым,
и он вступил в пыльных сумрак. На него неожиданно дохнуло озоном
и, переступая через порог, он почувствовал, будто ветерок взъерошил
ежик на голове. В глубине хижины он увидел фигуру, неподвижно
застывшую на полу.

– Петухов прошел сквозь минные поля, – подумал полковник. Дико
болела нога, и хотелось отплевывать эту боль, как мокроту в горле.
– Жаль, а мог бы стать героем. Я бы обязательно сделал бы его
героем. Посмертно. Забавный пацан.

Перед фигурой в самом центре круглой глинобитки лежала тоже круглая
– Петухову на миг почудилось, что он видит книгу, да ведь круглых
книг не бывает – лепешка лаваша.

– Здравствуйте, – извиняющимся тоном начал он, – я говорю только
по-русски, вот заблудился в горах и…

Фигура в центре зашевелилась, подняла голову и Петухов увидел
утомленное, но все равно ужасно милое девичье лицо.

– Я победила, – сказала девушка, – я боролась и победила. Только
вся одежда провоняла, выкинуть пришлось, а здесь только рванье…
– и девушка не без гордости протянула Петухову руки в повисших
на них лохмотьях, оставшихся от некогда дорогого халата, расшитого
золотом.

– Ему уж лет двести, – посетовала она.

Как бы подтверждая ее слова, халат начал медленно расползаться,
и Петухов оторопело увидел, как перед самым его носом качнулись,
вставши мячиками, две спелые крепкие грудки, причем левая была
больше правой, как будто чуть старше…

Девушка улыбнулась, и Петухову на миг показалось, что во рту ее
от силы три зубика, но это была лишь мимолетная игра теней, а
затем подул давешней легкий ветерок, всколыхнул тряпицу на узком
окне-бойнице, и улыбка вновь засияла во всей свой створчатой белизне.

– Вы умеете играть гимны родного края в четыре пятки? – продолжая
улыбаться, спросила девушка.

Душа наслаждения окутала его запахом бергамота, и Петухов, вдруг
почувствовав, что все страхи каким-то волшебным образом остались
позади, улыбнулся в ответ и сказал:

– Меня зовут Петухов.

– И обнаружил Господь пустое тело и явил чудо, провел его через
тернии и наполнил душой, аки бидон великий наполняют водой колодезной,
– назидательно произнес Архангел Михаил и дежурно качнул сапогом.
Бу-у-ум, – согласно ответил бидон. Что на языке человечьем означает:
Аминь.

P. S.

Михаил Шепло стоял в дозоре и цепко выхватывал глазами мохнатые
клочья тьмы. Хотя нет-нет, а застилала непрошеная слеза солдатский
взор. Еле отбившись от неожиданной дерзкой атаки оголтелых, видать,
обколотых террористов, бойцы решили было отступать, и тут хватились
полковника. А его и след простыл. Как сквозь землю эту черногнойную
провалился! Глаза б ее не видели! Только Шепло не дурак, сразу
все понял, взяли полковника в заложники. Теперь денег требовать
будут. А за Дягелева много дадут, он мужик крепкий. Он, посади
его на весы, килограмм на сто чистого золота потянет. Размышляя
так, не заметил Михаил, как тьма перед его носом вдруг сгустилась,
словно большое облако спугнуло стайку звездочек с небесной делянки.

– Стой, кто идет? – хриплом голосом крикнул Шепло, передергивая
затвор. – Стрелять буду, ой буду!

– Кас бия кана? – трубно ответило ему облако и вдруг на глазах
у изумленного дозорного взмыло в небо, распираемое словно гелием
неудержимым раскатистым хохотом.

– Кас бия кана? Ха-ха-ха!

– Не надо, – запричитал несчастный. Он почувствовал, что напустил
в штаны, но не устыдился этого, а как бы возрадовался, облегчившись.
По инерции продолжая отчаянно подвывать, Шепло начал бить земные
поклоны каверзным небесам – не надо, ой, не надо, дяденько!

Чудище, давеча прикинувшееся облаком, на мгновенье, казалось,
задумавшись, метнуло вниз чем-то увесистым и звонким. Большой
бидон, ударившись о землю, подскочил и, как веселый щенок, запрыгал
к ногам Шепло.

– Не кас, мудакас! – крикнуло облако напоследок и скрылось в хоть
выколи глаз-стратегической вышине.

Окончание следует.