Рейтинг публикаций

Папа не любил калужских родственников, считал их мещанистыми очень: они и были такими – драгоценные и любимые… Бабушка наклоняется над тобой, первый день каникул сегодня, наклоняется, подоткнув одеяло, спрашивает: Удовно ли тебе, внучек? Ах, как мне было удобно тогда, ба!
Как неудобно в жизни!

Полковник получил краткосрочный отпуск и решил провести его в родной станице. Первым приехал его вестовой. На следующий день он ожидал командира на вокзале, держа на поводе двух коней. Подъехав к околице станицы, они спешились. Вестовой — молодой кубанский казак, отличившийся в бою и совсем недавно получивший должность, был удивлен. Они шли по станице, и каждого встречного полковник приветствовал.

Машина втягивала меня в свою работу; мне показалось, что я, если не окажу сопротивления, сделаюсь ее частью.
«Но стоит ли противостоять? – подумал я.

Энчо чуть что – сматывался далеко и быстро, и, как Гамлет, был особенно безумен при норд-весте. Побег из очередного тупика приводил к попаданию в тупик другой, иногда это было утомительно, иногда вполне то, что надо.

Этот рассказ, изобилующий литературными аллюзиями, биографическими фрагментами и самоиронией, я написала вместе с моим создателем более ста лет назад, это было до начала War-Cities или Второй гражданской войны в стране, которая тогда еще называлась Соединенными Штатами Америки. Сейчас этот период больше известен как начало МПВ — первой в истории человечества Мировой Прокси-войны. Это было время нестабильности и растерянности, когда многие люди не знали, чему верить...

Когда вокруг прорисовывался этот совершенно иной, насыщенный мир, разрушающий стены реальности, твой разум словно прорывался сквозь мрачную темницу на свободу, которую ты не мог испытать в оковах материи. На этом эффекте размытых границ собственного тела и сознания, на исчезающей прямо на твоих глазах обыденности были построены все вирты. Единственное, что притупляло безудержный восторг от погружения в виртуальные миры, так это осознание того, что даже эта иллюзорная свобода принадлежала не тебе, а нейросетевым компаниям.

...Жизнь полная. Ком в горле. Мокрая подушка. С бугров, косогоров, бессонно, бесшумно. Шторка-луна, набережная южного рая. Убаюкает в колыбели, бульканье, вздохи, затонувшие города. Спит, царица Савская. Стрелы огненные. За бесповоротной спиной. Орел? Белгород? Паспорт показать. Блеск, тень. Ехать и ехать, слушать и слушать.

...вот именно сейчас, стоя у окна, я почувствовал, что этот вечер останется со мной на всю жизнь. Я возьму его в руку, как школьный портфель, и сложу в этот «портфель» все, что со мной случилось за то время, пока я жил в этом доме. Я буду беречь это, как самое дорогое, что у меня есть. И этот «портфель», и то, что я в него положу, – не потеряю и никому не отдам. Я буду идти с этим драгоценным грузом всю жизнь, и он не будет мне в тягость. Двенадцать своих лет, прожитых здесь, я сложу в этот маленький школьный портфель.

Эта лестница вызубрена наизусть. Круглый год. Плюя на погоду. Дождь, снег, мчусь сюда. Мы, кажется, знакомы?.. Метель, сумасшедшая, в мае, машет мокрыми рукавами. Тут фотоателье, надо подняться на третий этаж. Метель гиблая, падает, бьется головой о тротуар, о стены, разметались седые космы. Брат, муж, никто. Зачем я сюда забрался?..

Детдомовские ни на что не претендуют, ничего не ждут, ни на что не рассчитывают. Два раза в день им ставят уколы, которые их особо не огорчают. Три раза в день приносят еду, которая их особо не радует. В промежутках они просто безмолвно существуют. Темноглазая девочка в ближайшей к двери кроватке всегда стояла, вцепившись в деревянные прутья. Катя в очередной раз встретилась глазами с её бесстрастным спокойно-внимательным взором. Она отвела взгляд первой, не в силах выдержать силу безнадежной покорности принятия своей судьбы, кажущегося противоестественным у такой малышки.

Мне нравилось сидеть под столом. Я сел, как всегда: поджал ноги в коленях и обхватил их руками. Я посидел так одну только минуточку, а может, и меньше. И мне этого хватило, чтобы по-настоящему почувствовать, что такое карантин. Мне стало хорошо-хорошо. Так хорошо, что лучше не бывает. Я протянул руку к ножке стола и стал гладить ее пальцем: вверх-вниз, вверх-вниз…
На кухне работало радио. И там же что-то делала баба (она всегда что-нибудь делает). Скоро придет мама, и мы будем обедать. И всем сейчас хорошо. Как, оказывается, хорошо, когда всем хорошо.

Я смотрел на ее руку, в которой она держала помидорку, и, чем дольше я смотрел, тем сильнее мне почему-то хотелось плакать. Именно в этот момент я понял, даже не просто понял, а почувствовал нутром, что баба – моя, родная. И мне, не знаю – почему, стало ее очень жалко. Жалко, и все тут. Я так внимательно смотрел на ее руку, что рассмотрел все до мелочей и запомнил надолго, может быть – даже навсегда. И если я помню их до сих пор, значит – действительно НАВСЕГДА. Я НАВСЕГДА запомнил бабины пальцы – длинные и тонкие, с маленькими бугорками, потому что баба уже старенькая. Но все равно ее пальцы показались мне очень красивыми.