Рейтинг публикаций

...мы до сих пор участвуем в этой охоте на русского, в этой травле русского...

Не удерживаем ли мы наше внимание на том, что не конгруирует с русской культурой?

...это единственно интересно. Не вот этот я сам и не что-то глубоко во мне или вовне меня сущее и меня двигающее, а протянутое, растянутое между мною и миром. У-топос жизни. Которая все вдыхает и все выдыхает. Не переставая. Моя и не моя. Только почувствовав его, начинаешь понимать, что теряешь, ее не зная. Что здесь кафедра, Гоголь или идентичность? Ровным счетом ничего! В сравнении с этим вечным. Которое всегда разовое. Новое. И потому – непривыкаемое. Которого так много и так не хватает.

...как бы ни кичилась философия своей особенностью, своим благородством, своим отличием от обывателей, «быдла» и пр., она сама не только сидит на плечах обывателя, но и всеми своими силами оправдывает его как обывателя, то есть является «философией обывательней обывателя».

Чтение произведений Гоголя и созерцание его прощальной повести «вернули» меня мне самому как действительно русского...

Кто знает, что было бы с современной цивилизацией, если бы не эта постоянная жертва востока – любовь и сострадание ко всему живому (а для востока – это всё сущее).

Сеча каждого русского – внутри него самого.

Атомы не имеют частей, поэтому не соприкасаются, но «равного с равным сводят всегда бессмертные боги», но так же, как вино в бочке бродит тогда, когда оживают соки лозы, так и «сотрясения» атомов не остаются незамеченными сходными по форме.

Если для запада вселенная предметно распростёрта в бесконечность, если для востока вселенная – колесо смены сочетаний (непредметных) элементов, то для русского словами Блока: «мне всё равно – вселенная во мне»...

...«вишнёвый сад» Чехова – эпифания, богоявление, прикосновение к которому наполняет жизнью и неизбежно формирует и меняет человека; он уже теперь – без вишнёвого сада – не может... жить по-другому, так, как будто сада нет. ...Древние русские хорошо понимали это.

К началу 20 века уже окончательно и бесповоротно слово и дело веры сменилось верой и делом слова; священники и старцы сменились поэтами, писателями, профессорами и вождями, общественной жизнью стало руководить слово.