Проза

                         …всё твержу я, что нужно слушать симфонию дождя.

                                                                                                    Тонино Гуэрра

Проснувшись, дедка Силаня, как обычно присел на край кровати, взял будильник, обезголосил его. Куплен он был  Полюшкой без особой надобности, вставал Силаня завсегда рано, ходики, висевшие на стенке, исправно несли службу, но Силаня ни в чём жене не перечил. Проведя пятернёй по редким волосёнкам, ощерился на беспамятную голову, которую не расчесал после вчерашней бани, за ночь они сбились, как у паршивого котейки.

    В конторе, куда засобирался, придётся шапку снимать. Встал.  Подошёл к зеркалу,  с полочки взял Полюшкину гребёнку. Поди уж пять годков минуло, как схоронил, а все её вещи целёхонькие. И припомнилась Селане Полюшкина коса, прибираясь ко сну, распустит ёе по плечам, пройдёт гребёночкой, у Селани сердце в комочек, да тут, будто кудрявый малец, из Назарета, нежно подбросит его, он пташкой взовьётся и кружится, кружится над Силаней,  наполняя до краёв нечаянной радостью.

    Силаня месяц проболел: электроэнергия, не оплачена, долгов он сторонился: бывало, на воде и хлебушке перебивался, всё одно не брал, соседей выручал, но сам упаси Бог.  По выстывшей   за ночь избе, без синоптиков, определил, что на воле градусов двадцать. До автобусной  остановки по деревне ходу ровно два километра. Раньше деревни было две, потом укрупнили – не спасло,  народ изошёл. Остался Силанин дом, да разве можно назвать, когда-то  первый в деревне его дом домом – холупёнка скукоженная,  как и он.   На месте снесённых таких же изб, возведены пришлым людом «катэджи».  Это же сколько денег на постройку надо употребить?  Отродясь Силаня в чужих кармана деньгу не мусолил, ему не даёт спуску мысль: какую надо работу работать, чтобы такие деньжищи отваливали?  Летай он по три раза на дню в космос, вряд ли столько бы заработал, - мозоли всю жизнь не сходили с рук от добычи этих денег, будь они не ладны.

  Идёт Силаня, заборы, что тебе гренадеры со шпицрутенами, из-за их голов  глазницы  огромных окон, такой мороз, а в них ни рисуночка, ни почеркушечки, голые, как зад при ясной луне.   И явилось Силане далёкое: утречком соскочит с печки по нужде малой,  ноги в валенцы, шапчёнку, пальтишко набросит, только к двери, а бабушкин голос из топлюшки:

- Куды, голоштанный? Пришёл марток, одевай двое порток! Он, пристраивайся к Мишке и сикай, всё в море уйдёт.

  Мишка – бычок, три дня тому, Зорька отелилась, дабы беде не случиться забрали домой.  У бабушки завсегда, если тёлочка – Марта, бычок – Мишка. Дед тоже бубнит:

-Ты чего, родимый? Там такой колотун, враз петуху гребень отморозишь, девки любить не будут.

Краснея, бредёт Силаня в топлюшку, наскоро журчит, бегом к окошечку, оно всё  морозом разузорено, чего тут только нет и цветы небесные, и лес, и речка. Тёплым дыхом проделает луночку, стоит,  любуется, пока бабушка не скажет:

- В чугунке водичку согрела, иди, умывайся, будем завтракать.

    На обочине цветистое пятнышко; кружочки, снежинки, гильзы бумажные – останки салютов, поодаль пробка от «винного снаряда». Двенадцатое  на численнике, она лежит без потребы, в пору Силаниного детства это целое состояние.  Если свезёт найти такую  кладь;  аккуратно проделает посредине отверстие, пропустит леску, зажмёт гусиным пёрышком, из лещины удилище,  крючок с губой и  на лойкинский пруд.  Скатает из мякиша хлебного шарик, насадит на крючок, в керосин макнёт, карась будто очумелый, только на кукан нанизывай.  Придёт домой с добычей, бабушка руками всплеснёт, и давай нахваливать:

- Вот рыбарь, так рыбарь! Тебе с картошечкой или с яичком поджарить?

Походкой заправского мужичка нальёт Силаня в вагоны воды, пустит туда карасиков, да тут гнётом придавит жаль: не пофорси бабушке, снёс бы их обратно  на пруд и прытью со двора, дабы  не углядели его слёз.

 На половине пути бывшая колхозная двухэтажка, построена  она при той власти дояркам, скотникам, а как повернули к вольной жизни, приватизировали все клетухи,  карусель завертелась. Продают – покупают, покупают – продают, нет дела кочевому люду  до ухода за домом, стоит горемыка ровно бомж на паперти.  К яблоньке в заросшем палисаде приторочена кормушка, у которой суетятся синички, тропка не проторена, кормушка видать давно пустая.   Силаня хватается за голову, второпях   он забыл насыпать зёрен, зачем то в голос стал оправдываться;  мол, если вернётся, опоздает на автобус, целый час ждать придётся, а там народ подоспеет, полдня загубит.

 Немного пройдя, оглянулся, голодные пичуги всё так же челночили подле кормушки.  Вдруг перед Силаней будто из-под земли выросла стена, до самого небушка. Остановился, чуток потоптался и засеменил домой.