Проза

Краснодеревщик

По половицам осторожно ступал зачаток рассвета. На ладно сработанной кровати лежал старик. Рано вставать не было нужды: работы, предназначенные на его век, были им переделаны, иные по многу раз. Надсадно ныло плечо, стало быть холода ослабеют. На ночь старик из клети забирал петуха, боялся крепкие морозы нанесут пагубу царственной короне-гребню.
Петух был стар, как и хозяин, вдовствовал. По этой, либо по не подвластной разумению причине они крепко держались друг дружки.

Сидя у окна, старик любил смотреть на важно разгуливающего по двору петуха, дивился нездешней музыке цвета, которую извлекали тонкие пальцы ветра, чуть касаясь пера, будто волшебных струн арфы. Красивое манило  сызмальства. Часами мог рассматривать на спиле брёвен узоры годовых колец, они походили на лёгкую рябь, оставленную утицей в зеркале лойкинского пруда. Исходил от восторга, глядя на чудные струги, сошедшие со стапелей мозолистых отцовских рук.  Слух ласкали их имена: Шерхебель, Рубанок, Фуганок, Калёвка. Сердце заходилось от восторга, лопасти мельницы судьбы ускоряли вращение, по деревянному жёлобу белым ручейком текла мука прожитых дней, праздничные хлеба на столе воспоминаний скрашивали череду будней унылых.

Встрепенулся телефон и затих.

– Родимец вас побери! С утра посулами да обманом потчуют, – подумал старик. Но тут подкатила другая догадка, а как на работе в нём надобность появилась? –  Быстро встал. Взял телефон. Боясь спугнуть нахлынувшую нечаянную радость, чуток повременил.

Прочитав сообщение, он будто дитя, обманутое фантиком, в котором не было конфеты, положил телефон. Подошёл к петуху, тихо проговорил:
– В гостях оно недурно, да только дома сподручней.
 Взял на руки, нежно прижав к себе, понёс в сарайку.

Вазочка с кленовым листочком

Осень редкостно-тёплая. Листья деревьев, трава будто облита зеленкой и только на старом клёне кое-где виднеются ржавые проплешины. Но ни эта благостная глазу картина, ни лазоревый небесный купол не могут усыпить чуткий, веками проверенный барометр улетающих на зимовье птиц. Их прощальная песня в печальном наряде саваном ложится на гаснущий день.

       По всему, быть первому заморозку. Приношу охапку дров, бросаю у печки, из него выпорхнул покинувший родительский дом кленовый листочек. Он на манер свечного огарка медовым окрасом пытается извести нахлынувшее чувство сиротства.

       Поднимаю. Ставлю в вазочку, охре явно по душе зарождающаяся в нём киноварь. Ладно горят межевые дрова. Тёплый печной дух, ожидания сказки ложатся на веки, засыпаю, как в детстве...

       Надежда на чудо осталась там, в невозвратной стороне. По утру листочек красавец превратился в высохшую старческую пятерню, крепко сжимающую воспоминания о такой красивой и такой короткой жизни.