Проза

 

 

 

     Свет фар нервно облизывал влажные стволы голых осин. Вдоль проторенной тракторами колеи, стелилась молочная дымка тумана.

Не успел до темноты… но ничего, еще не поздно, просто темнеет рано, – подумал Авданин, - Маша, наверно, еще детей спать не уложила…

      Колеса санитарки, прыгая из одной грязной лужи в другую, уверенно раздвигали осенний туман. Вот и опушка. Впереди светлячками заблестели немногочисленные деревенские фонари. В прошлом году Авданин так же забирал семейство Сергея из деревни. Маша тогда была беременна младшей.

Что-то поздно он спохватился, снег уж скоро. Старшему-то в школу… месяц как… во второй, кажется, -глядя на унылую осеннюю грязь, думал Авданин, качая головой, -и Маше тоже без горячей воды каково распашонки стирать? Бабка, конечно, поможет, но все, не лето уж…

      Вот и изба, третья от леса – трухлявый колодец, покосившийся забор, прикрученный проволокой к старому дубу, старая калитка с кованым кольцом. Авданин заглушил мотор, устало вылез из кабины, нарочно громко хлопнув дверью. Дернул кольцо – закрыто. Скрипнула дверь в сенях, на пороге крыльца охая, с доёнкой в руках, появилась бабка.

     -     Сергей, ты никак?

Авданин брезгливо городскими ботинками чавкал у калитки.

     -      Юрий, друг Сергея, это, за семьей… открывай, давай.

 Бабка, ворча, дошмыгала калошами до калитки, отодвинула засов.

Чегой ты, на ночь глядя то? Марийка то дитя уж качает… а Сергей то все работает, бедный, все работает… не приехал то?

Работает, вот я только и выбрался.

Ждали уж, ждали, все глаза проглядели, Марийка говорит, мож забыли про нас?

Авданин поднялся в сени, бабка, причитая, топталась где-то сзади. В сенях было темно, пахло яблоками и котами. Нащупывая путь, нога зацепила пустое ведро, то с грохотом покатилось с лестницы. Дверь в избу распахнулась.

Ой, Юра, ты? Проходи скорей…

На пороге, в накинутой на плечи телогрейке, стояла растрепанная Маша:

      – Я уж сама собиралась ехать, у Сергея то все нормально?

      -  Нормально…

 Маша, чтоб не напустить холода, поскорее прикрыла дверь:

      - Мы уж с Анной Тимофеевной переживаем, не случилось ли чего, Митька уж месяц школы пропустил… да ты проходи, не разувайся, я сейчас супчика разогрею, сегодня сварила, Юлечка вот, только уснула, садись, садись за стол.

       Авданин снял куртку, кинул на лавку, огляделся. Когда-то, лет двадцать назад, его мама договорилась с мамой Сергея, и их двух сорванцов отправили на лето к бабке Ане. За лето они умудрились поджечь хлев, получить по перелому и заблудиться на три дня в лесу. Больше таких ошибок мамы не совершали и после того незабываемого лета в этом доме он не был. С тех пор здесь мало что изменилось, разве сам дом как-то ссохся или просто так казалось, да цветной телевизор стал важно красоваться в углу под старыми иконами. В дверях, кряхтя, появилась бабка с мутной бутылкой в руках

Мож самогоночки с дороги, а, сдорожки то, пока Марийка покушать сготовит?

Спасибо Анна Тимофеевна, не могу – Авданин привстал из-за стола – я за Машей, ехать нам сегодня надо, чтоб утром в городе быть.

Тебя и не узнать, Юрик – мужик какой-то чужой. Не уж-то ты? – бабка недоверчиво прищурилась, вспоминая.

Я, я Анна Тимофеевна...

Как ехать, ночь уж на дворе – Маша тревожно обернулась, обожглась об крышку кастрюли, крышка со звоном ударилась об пол, покатилась по избе. В люльке, подвешенной по старинке к потолку, заплакал ребенок.

Так с утра и поедете, а Марийка тебя накормит – шепотом поддержала бабка – на лежанке тебе постелем, лежанка теплая, отдохнешь хоть, а то чего на ночь-то, в темень такую…

 -   Да не могу завтра, работаю я…  Сергей очень попросил… сам он без машины, никак не может, да и у меня уж третья неделя без выходных, сменщик      уволился, работать некому – Авданин виновато посмотрел на Машу, укачивающую разбуженную малышку, -  в машине поспите, машина большая, печку включу, тепло всем будет, к утру уж в домашние постельки переляжете, а?

Маша собрала волосы в пучок, обречено вздохнула.

Ну, что ж теперь делать, сегодня, так сегодня. Надо Митьку позвать от соседей.

 

      Собирались не больше часа. Бабка перетащила к машине весь погреб – банки с огурцами, тряпичные мешки, набитые луком и чесноком, яблоки, картошку, пучки каких-то трав. Маленький Митька, пыхтя, затаскивал все это в машину, укладывая в задний отсек санитарки. Маша завернула малышку в теплое шерстяное одеяло, села рядом на передние сидение.

Ну, с Богом!

Авданин поудобней устроился за рулем, глянул в зеркало: Митька примостился на мешках сзади, прилипнув к стеклу, показывал гримасы бабке. Бабка, утираясь платком, крестилась и что-то бормотала. Моросил мелкий осенний дождь. Машина тронулась, переваливаясь с колеса на колесо по грязным лужам.

Ничего, к утру доберемся, потихоньку доберемся, – уговаривал сам себя вслух Авданин, выруливая по грязной колее.

Маша поправляла шерстяную шаль вокруг лица Юлечки.

У Сережки то хоть все нормально, ремонт собирался за лето сделать, успел?

Я к вам не заходил, у меня ведь тоже работа. Вот, сегодня с утра по пенсионерам ездил… то сердце, то давление, - Авданин виновато посмотрел на Машу, - Серега меня ещё на той недели просил вас забрать – не получилось. Но тянуть уж некуда, он без машины, ну я и решился сегодня в ночную за вами скатать. А я завтрав перерывах посплю, по полчасика, пока врачи по квартирам ходить будут.

Юр, сколько тебя помню, ты всегда был рядом в трудные времена,когда Сергей уезжал и когда Юлечкародилась, спасибо тебе.

Да ладно, вы уж мне, как родные.

А чего ты со своей Людмилой расстался, ты её, кажется, любил…

Да… так получилось.

С виду она стерва, конечно, видно, но готовила неплохо, красивая… не жалеешь?

Не знаю, я привык уже один, ответственности меньше.

Раньше ты ее не боялся. Я тебя с четвертого класса помню, как ты в нашу школу пришел. У нас класс, сам помнишь – подлые поступки в почете, злые шутки – самый смех. Училка-то наша, Лора Алексеевна, царство ей небесное, - Маша перекрестилась, - поощряла любую подлость. Я поразилась, когда ты признался, что украл классный журнал, ведь вас было человек шесть, все промолчали, а ты признался и никого не упомянул. Я тебя тогда очень зауважала.

Вспомнила… с тех пор жизнь прошла.

Ничего не проходит, все остается.

Каждый задумался о своем. Санитарка, то и дело скатывалась в колею, буксовала в глубоких лужах, но всякий раз победоносно их преодолевала.  Митька живо участвовал в этом процессе, держа оба передних сидения, изображал губами страдания мотора, потом, устав от этой роли,  стал клевать носом. Авданин остановил машину, переложил его на мешки с картошкой, укрыл старой курткой. Малышка  закапризничала, почувствовав остановку, но, найдя соску, быстро успокоилась. Машина тронулась дальше и вскоре вышла на шоссейную дорогу. Тряска и качка кончилась и под колесами загудела монотонная песенка трассы. Дорогу справа и слева окутывал черный осенний лес, иногда, ослепляя фарами, навстречу проносились автомобили. Обнимая кулек с младенцем, вскоре уснула и Маша.

        Дождь усилился. Дворники машины уверенно сбрасывали со стекла нескончаемые потоки воды. Авданин потер глаза. Дежурство с восьми утра за баранкой сказывалось, веки с непривычки слипались. Раньше у него была семья, он работал на двух работах, ему часто приходилось не спать по ночам – как давно это было, словно в другой жизни. Он остановил машину, вышел, постоял под дождем. Прохладный осенний воздух, наполненный каплями, омыл лицо, освежил мысли. Авданин вернулся в кабину, тихонько прикрыв дверцу. В машине было тепло и уютно, все спали. Санитарка заскользила дальше по шоссе. Дождь немного утих, он расходился мелкими веревочками по лобовому стеклу, веревочки путались, собираясь в причудливые  рожицы. Свет встречных автомобилей делал их цветными, затем ослепляюще веселыми. Рожицы заинтересованно наблюдали за Авданиным, потом стали превращаться в лица знакомых. Он стоял в кругу ребят из санчасти, хирург Вася рассказывал очередной похабный анекдот, покуривая папиросу в окровавленных хирургических перчатках, и все смеялись. Компанию ослепил свет проезжающей машины, все резко обернулись и куда-то исчезли. 

       Вокруг расстилались зеленые холмы, по небу необычно быстро бежали облака, воздух был странный, будто пропитанный золотой пылью, но дышать им было приятно. Было подозрительно тихо – ни птиц, ни кузнечиков, ни шелеста травы. Авданин тревожно огляделся. На холме, играя на ветру легкими тканями, возвышался белый шатер. Озираясь, он направился к нему. Идти было необыкновенно легко, шатер, словно сам, двигался навстречу. Таких странных ощущений Авданин в своей жизни не испытывал. У входа в шатер красовался сверкающий никелированными деталями мощный мотоцикл. Зачарованно разглядывая, Авданин подошел к нему, потрогал мягкое кожаное сидение.

Как тебе мой «Харлей»?

В проеме шатра, открыто улыбаясь, стоял его брат.

Братан, а ты чего здесь? - Авданин радостно кинулся к нему, но на полпути запнулся.

Брата он не видел давно.  Двенадцать лет назад, ночью, его брат погиб, на мотоцикле влетев в опору железнодорожного моста.

     –    Как ты здесь… ты же…?

Я тебя хотел встретить.

Авданин понимал, что это сон. Когда-то, бабушка говорила, что с покойником можно во сне говорить, только уходить с ним нельзя, а то сам умрешь.

Ну, ты же разбился тогда на мосту, на «Урале»… я тогда только школу закончил… мы же тебя хоронили с мамой, я же помню?

Ну, было дело, это со всеми случается, зато посмотри какой у меня «Харлей», ты на таком когда-нибудь катался?

Брат прошел мимо Авданина к мотоциклу, взял за руль, гордо посмотрел в зеркало, поправил волосы. Против света он смотрелся, как ангел в белых кожаных штанах, белой косухе, как всегда не брит, с длинными, развивающимися на ветру волосами. Брат прислонился к сидению «Харлея», скрестив на груди руки.

Хочешь, прокачу…

Авданин понимал, что происходит что-то странное.  Во сне, конечно, снятся  покойники,  раньше ему снилась бабушка, но брат не снился никогда. Ощущения сна не было, дул ветер, он отчетливо ощущал его прикосновения на лице. Он сделал шаг, потрогал мотоцикл – холодный металл, дотронулся до руки брата – рука, как рука, и от этого стало не по себе. Брат молчал, широко улыбаясь, рассматривал его самого.

Эдик, ты же разбился, я же помню – трясущимся голосом пробормотал Авданин.

Да – спокойно ответил Эдик.

Так что ты здесь делаешь?

Не я, а ты…

Эдик, ты умер, двенадцать лет назад, двенадцать… объясни, наконец, что-нибудь!

Авданин нервно дышал. Эдик поднялся с сидения мотоцикла, задумчиво обошел вокруг него.  Сквозь развивающиеся на ветру волосы, он внимательно смотрел на брата.

Да, я искал смерти, я никогда не любил жизнь, ту жизнь. Взяв от нее все, что возможно, я поднялся на ступень выше,я ощутил дыхание свободы, бесконечной свободы, и та жизнь отвергла меня, но…!!! Но только потому, что я её об этом просил.

Ты просил? Ты любил жизнь, как никто другой, я помню, какие песни ты писал, как играл на гитаре. Тебя любили все и друзья, и девчонки.

А может, я от этого устал, может, я искал другого?

Устал??? Жизнь давала тебе больше, чем другим. Знаешь, сколько народу пришло тебя хоронить? Они пели твои песни, они любили тебя.

Я их тоже.

И что, ты не хотел жить?

Жизнь меня искушала иллюзиями, а я от них отказался, узнав, что есть большее и лучшее.

< >

Хорошо, я попробую тебе объяснить, - поправив волосы, ответил Эдик. – Понимаешь, жизнь дает человеку все, что он захочет, но не сразу. Она терпеливо испытывает твои желания, изобретает невероятные искушения, и если ты принимаешь их, забывая о своей главной мечте, то до конца своих дней ты так и собираешь жалкие подачки, не получая главного. И тебе все время кажется, что оно рядом – но ты видишь только силу, которая тобой движет, а не будущее.Разум твердит тебе – подожди ещё немножко, подожди, и ты все получишь! Но проходят годы и ничего… только круговорот событий, людей. Нет того что ты ждал, ты получил лишь подмену и от понимания становиться горько. Но если ты готов принимать дешевые подарки и искренне восхищаться ими, значит, ты не достоин большего. Зачем тебе его давать,ты же довольствуешься малым! Я понял, что больше не готов собирать объедки, как бы прекрасны они не были. Меня сковывало тело, то тело, его растаскивали по частям друзья, подруги, оно мучило меня своей тяжестью, и я сделал выбор, я бросил его, обретя другую жизнь. Моя душа – спокойна, я не надрываюсь, как раньше – эх, выкинуть бы чего такого новенького, чтоб всех порадовать, устроить очередной эпатаж… я не мучаю себя стихами по ночам на кухне, чтоб написать, как тот или тот, или лучше. Я принадлежу сам себе, своей душе, а главное, дорогой брат – душа!!!

Он распростер руки. Над ним с большой скоростью неслись куда-то сумасшедшие облака, вокруг зеленели бесконечные холмы, рядом сверкал холодным никелированным блеском  мощный мотоцикл. Глаза Эдика горели голубым огнем.

Для того, чтобы расстаться с жизнью, ненужно никакого самоубийства,ведь не доверять жизни – это не доверять любви, это грех,- продолжал Эдик, - это вызов законам жизни, жизни, которая взрастила тысячи твоих предков, чтобы венцом их страданий избрать тебя. С жизнью нельзя бороться, жизнь – есть любовь, и если ты чего хочешь - ты просто попроси ее, честно попроси, и она примет твою просьбу.

А ты, разве не сам… это… на мотоцикле тогда…

У меня лопнуло колесо, и я не смог удержаться на мокрой дороге.

       Авданина кинуло в жар. Он попытался расстегнуть пуговицу рубашки, увидел свои трясущиеся руки, с мольбой посмотрел на брата.

А я… где я? Что я тут делаю… сплю?

А как хочешь назови – Эдик снова прислонился к сидению, скрестив руки.

Объясни, наконец, мне надо проснуться?

Ты не во сне…

А где?

Чья-то воля привела тебя сюда, и здесь нет времени, есть только выбор – Эдик внимательно посмотрел на брата – видишь ли, брат, если это не твой выбор, значит, кому-то это было нужно, тебе надо разобраться.

Авданин хмурился и тер виски.

Я помню, что… поехал забирать семью Сергея из деревни… шел дождь – Авданин испуганно посмотрел на брата – я что, уснул за рулем?

Не знаю, тебе видней – спокойно ответил Эдик.

Я что, уснул за рулем и разбился… как и ты?

Пока что у тебя есть выбор.

Я что, загубил Машу – Авданин весь сжался и присел, Эдик сочувственно смотрел на брата, – я загубил малышку, Митьку?

Схватившись за голову, Авданин упал на колени, покачиваясь из стороны в сторону,  шепотом бормотал – как я мог, как я мог? - когда поднял голову, на его глазах были слезы.

Почему я, Эдик… кому это было нужно?

Значит, кому-то было.

Ладно я, обо мне только мать плакать будет, а Серегина семья, дети? Меня же все проклянут…

Может, твой Сергей и не хотел твоего возвращения – усмехнулся Эдик.

Что ты несешь, это же дети, Маша, которую он со школы любит. Это его семья, а он мой друг с детства, если ты это помнишь… ну, что ты так смотришь?

Чтоб изменить течение жизни, нужно просто иметь сильное желание. Делать не надо много, главное – желать. Последствия от этого могут быть чудовищными. Люди об этом просто не знают, они не знают долю ответственности за свои желания, за свои мысли, каждый день, вкладывая огромную силу в разрушение чужой жизни и их собственной. Онине знают о последствиях и не хотят о них знать, и жизнь не торопиться возвратить им долги зла сразу, она дает время опомниться, измениться. Любая выброшенная через мысли сила, восполняется большей и если она не несет любви, а через годы, она начинает пожирать изнутри. Мало, кто хочет творить, делиться, прощать – проще просить у жизни, требовать от нее. А жизньлюбит всех, она не может отказать,онапытается угодить всем, потакая желаниям вторых и третьих только из-за любви, она посылает долгие мучительные болезни, спасая черствые души через смерть невинных близких. Люди ослепли от количества желаний, они подменили ими саму жизнь и она пытается их вернуть к себе, привести их хоть к какой-то ответственности, - Эдик хлопнул по бензобаку «Харлея» -и это не твоя смерть, ты стал жертвой, дети стали жертвой…

Жертвой чего?

< >< >

Вернись обратно.

 Авданин встал с колен, с мольбой смотрел на брата.

Эдик, что мне делать?

Разберись, с этого места явленно все, но времени у тебя немного, хотя времени здесь в вашем понимании и нет.

Отсюда можно увидеть жизнь любого?

Да, только скучно на это смотреть, все одно и то же.

      В той далекой жизни Эдик был символом, кумиром. Авданин старался походить на старшего брата в одежде, в выражениях, в образе жизни. Эдик был на пять лет старше, но после его смерти, началась другая жизнь – армия, работа, жена, запои, потом развод и спокойная жизнь холостяка.  Верить в то, что произошло, Авданину не хотелось, он искал мысленные лазейки, что все это сон, и сейчас он, наконец, проснется. Но слишком яркими были ощущения, гораздо ярче, чем там, где он вырос и жил, хотя, что есть жизнь, в этот момент он уже плохо понимал, было только невыносимое чувство стыда за то, что он натворил, в первую очередь за Машу и ее детей. Он вспомнил, как едет по шоссе, идет дождь. Вот его глаза слипаются, голова опускается на руку, лежащую на руле. От прикосновения, он на мгновение просыпается, затем снова глаза начинают закрываться, рядом, с ребенком на руках, спит Маша. Машина уже едет посреди дороги… на встречу несется грузовик, моргает фарами , сигналит, он не слышит… расстояние сокращается….

        Авданин вскрикнул, открыв глаза. Все эти события пронеслись перед ним  необычайно ярко, как будто он находился внутри машины и смотрел на происходящее со стороны. Громко колотилось сердце, отдаваясь ударами в висках.

Сосредоточься, собери волю, - Эдик взял его за плечо - разверни события по-своему, как ты хочешь, как должно быть.

Машина скользит по мокрому шоссе. Вот он клюет носом…  он засыпает… машина уже едет по центру дороги, навстречу грузовик. Авданин пытается крикнуть, разбудить себя,  – проснись! Проснись, идиот!!! Проснись, пожалуйста!!! – словно чья-то сила мешает достичь цели и выталкивает его назад. Последние, что он видит, испуганное лицо Маши и ослепительную вспышку.

Я не могу, Эдик, не могу, что-то мне мешает, я не знаю, как мне с этим справиться, я не могу…

Он лег на траву, закрыв лицо руками. Он повторял одну и ту же фразу, потом поднялся на колени. В колени больно впились острые камни. Он удивленно огляделся – трава и холмы исчезли, вокруг до неба окружают серые горы шлака. Авданин взял в руку горсть шлака, задумчиво высыпал ее перед собой, поднял мокрые от слез глаза на брата.

Где мы?

Там же, ты видишь вокруг свою беспомощность.

Я не могу, брат, понимаешь?

Вспомни, что было до этого. Зло может идти оттуда.

Авданин закрыл глаза и провалился в прошлое. Больница. Главврач в своем кабинете разговаривает с ним, уговаривая работать на полторы ставки, рассказывает ему, как его ценит, уважает  – а ведь не врет, все мысли видны, как на ладони…

     -    Юрий Александрович, Вы зарекомендовали себя, как очень ответственный работник, мы Вас ценим. У нас сложно сейчас с водителями, с хорошими водителями, и у меня нет выбора, как попросить Вас поработать ….

Нет, это не то…. Пространство изменилось со скоростью мысли – вот ему звонит Серега, просит съездить за семьей:

Юр, выручи, за мной не заржавеет…

Сергей сидит в халате, в своей квартире, на диване курит молодая девчонка, нервно слушая их разговор.

Спасибо, спасибо, друг, с меня хороший коньяк.

 Сергей кладет трубку, виновато  подходит к девушке.

     -     Ты же понимаешь, это дети, они же мои, я не могу их бросить. -  Сергей садиться перед ней на корточки, кладет голову ей на колени, - да, ты мне нужна, я без тебя не могу, совсем не могу, но… как бы мы были счастливы, если бы встретились раньше, почему мы не встретились тогда?

А как же любовь, разве это не главное, ты же мне говорил, что любовь от Бога, что ради нее можно на все пойти, все бросить?

Я бы очень хотел быть с тобой, очень, но не могу я пока. Пусть дети немного подрастут, я готов ждать.

Только я не готова, прости, хоть я тебя понимаю и люблю.

Она гладила голову Сергея, лежащую на ее коленях, потушила сигарету, - ладно, надо идти, давай одеваться.

Как бы я хотел все изменить, как бы хотел, - застонал Сергей.

 

     Авданин открыл глаза. Перед ним, с усмешкой глядя на него, стоял брат.

     -    Что, удивлен?

Да… ну Серега, сволочь… ну дает…

Не осуждай других, на себя посмотри. В чем он виноват, в том, что захотел большего, чем имеет, а что имеет, ему уже мешает? Он сам страдает не меньше твоего, и жизнь разрешила его страдания, разменяла карты, как посчитала нужным, по своим законам.

Уже изменила?

Решай, времени мало.

Авданин закрыл глаза. Шоссе… машина… он засыпает… встречный грузовик… он пытается проснуться… вспышка света…. Нет, не получилось. Еще раз.

Он едет в машине… он засыпает… он кричит себе, - Надо проснуться! Надо! Надо! Очень надо! Ну, давай, давай же!!!

Какая-то сила каждый раз выбрасывала его обратно. Его охватывало отчаяние, он пробовал раз за разом, и не мог преодолеть неведомую власть. А может, брат все врал, может, это и не брат, и все что он видел в доме у Сергея неправда, иллюзия, обман и смерть или сон потешается над ним. Но что делать, ведь как ни крути, он заснул за рулем, он перевозил пассажиров, близких ему людей и безответственно заснул, загубил жизни детей, Маши – своей одноклассницы. Он с этим не сможет ни жить, ни умереть, он проклянет себя и уже проклинает. С этим нет места ни на земле, ни на небесах, и невозможно в себе найти силы это простить. Но что делать, что???

      Он открыл глаза и увидел себя на дне ямы. Странное чувство – он был собой, но видел себя и сбоку и сверху и со стороны. Черный шлак скатывался с краев глубокой воронки в центр, засыпая его, затягивая в трясину из острых камней. Он пытался вставать, но соскальзывал и падал, вместе с осыпающимся шлаком на дно. Бороться с каменной стихией было все трудней, он упал в центр, раскинув руки. Над воронкой сгущались свинцовые облака, над краем, он видел лицо Брата.

Ты должен себя простить или ты погиб – кричал Эдик, - раствори в своей любви чужие желания, прости их, и ты победил… прости…

Я тебе не верю, я никому не верю.

Сомнение – это враги, они пришли сгубить тебя...

Я хочу исчезнуть отовсюду… из памяти, отсюда… чтоб меня не было.

Не можешь сам, проси Бога, погибнешь, брат, - голос Эдика звучал все глуше, воронка, засыпая его камнями, углублялась.

Я просил – зарыдал Авданин, вскакивая на колени, - я просил, но где он?

Он везде, в тебе, вокруг,вспомни молитву, помнишь, бабушка тебя учила… и меня, помнишь?

Я и так верил в него, но как он мог, - продолжал рыдать Авданин, - за что, почему…Я же старался жить честно, людям помогать, не воровал?

Время, Юра, - доносилось откуда-то сверху, - спасайся, погибнешь… соберись…

Что? Что я могу… кому молиться?

Крест, Юра, у тебя на шее крест, возьми его в руки и молись, попробуй еще, откажись от сомнений, их нет, они придуманы, чтобы сгубить человека, давай, брат, с крестом, с крестом возможно все, не только это…

Последние слова  слышались с трудом. Он сорвал с шеи крест, стал его целовать, обливаясь слезами, камни засыпали его по грудь, но он не обращал на это внимания, он видел единственное спасение и принял его, отказавшись от всего, в том числе от себя, и он увидел Свет. Свет приближался, пронизывая все миры, до самых кристаллов, и не было от этого света спасения, и этот Свет был любовь, которую Авданин не испытывал ни когда, и Свет этот исходил из его груди. Он увидел всю свою жизнь, всю сразу, где прошлое было едино. Ему было стыдно за неё, он видел её всю, состоящую из корыстных мыслей, мелких ничтожных желаний, Свет обличал её, и их природа была не от Бога, и ему было стыдно за них, и хотелось спрятаться, но спрятаться от этого Света было невозможно. Он услышал голос, который прозвучал в каждой его клетке и по всей вселенной:

ЕМУ РАНО!

     Авданин вздрогнул от ослепившего его света дальних фар и крутанул руль вправо. Со скрежетом тормозов, мимо пролетела здоровенная фура. Санитарку занесло, она соскочила в кювет, подминая под себя кустарник, остановилась. Что-то испуганно прокричала Маша. Он выскочил из машины, вбежал на насыпь. Из остановившейся поперек дороги фуры, грязно ругаясь, к нему бежали два дальнобойщика. Лил осенний дождь. Авданин опустился на колени, потом лег на асфальт, прижавшись щекой к дороге.

Дождевая вода казалась необыкновенно сладкой.

- Жив, что ль? Лот, загляни в машину!

- Да, вроди все нормально, - прокричал от санитарки Иван.

- Ну что ж ты так, парень!

 

 

        История заключительная

 

    В мае Москва расцветает. Первые теплые дни опьянили и вывели из домов всех, кто умеет радоваться солнцу и легким одеждам. Стайки голубей сновали у ног гуляющих по Смотровой площадке, подбирая раскрошенное печенье. Многочисленные дети, одетые в яркие одежды, пытались их ловить, звонко крича и маша ручками. Голуби перелетали с места на место, и нисколько на них не обижаясь.

    Свадебный кортеж медленно подъезжал к Смотровой. В белом лимузине, красавица невеста в фате, рассматривала на пальце золотой перстень. Подружки и друзья разливали шампанское, радостно махали руками проезжающим мимо машинам.

     - Тань, ты так и не рассказала, давно вы знакомы? - спросила подружка рядом так, чтоб не услышали другие.

     - Два года.

     - А чего так долго тянули, - не хотел...?

     - Мы друзьями были, а потом поняли, что вместе лучше.

     - У тебя жить будете?

     - У него, в Петербурге.

     - Значит, ты ездила в Эрмитаж и познакомилась там с Сережей! - с умным видом заключила подружка.

     - Нет, он приезжал... это грустная история, Кать, просто... просто он был последним, кто видел сестру.

 

     -  Так девочки, приехали, вылезаем из машины!

     -  Шампанское, шампанского ящик бери, мы тут на полчаса!

     - Танька, ну ты сегодня такая красавица!

     - Лучшая невеста на весь белый свет!

     - Нет, Серега, невесту только на руках!

     - Ну сколько можно, пожалейте жениха!

     - Аккуратней, дорогу!

     - Ребят, регламент такой: фоткаемся, пьем, целуемся, запускаем шары в небо!

     - Нет, лучше: сначала целуемся, пьем всегда, а дальше что будет!

     - Цветы, цветы давайте! в руки невесте!

     - Итак, господа, на фоне Москвы, прекрасная пара молодых увековечит этот день десятком ярких фотоснимков.

     - Так, тихо, не дышать и не толкаться! Птичка!

     - А свидетели?

     - Еще раз со свидетелями. Пожалуйста, на арену... чуть ближе, еще раз. ВЫСОКОХУДОЖЕСТВЕННО!

     - Наливаем! Пьют все!

     Пили все. К невесте подошел друг жениха, шепнул ей на ухо:

    - Таньк, давай мы Серегу разыграем.

    - Что, опять меня своруете, - Таня засмеялась.

    - Да нет, фотку хотим смешную сделать. Ты встанешь фотографироваться с ним, а мы тебя подменим.

    - Как подменим, кем?

    - Да все нормально, давай, - друг махнул ребятам согласие.

    - Так, еще одна фантастическая фотка. Жених должен закрыть глаза, чтоб не исчезла магия. Пожалуйста.

    - Ничего не вижу, честно!

    - Обнимай жену и открывай глаза!

 Все смеялись вместе с невестой. Сергей стоял, обнимая за бедро надувную куклу. Ему показалось, что все стало происходить как-то замедленно: медленно, растягивая движения, двигались люди, смеялись друзья, плавно с эхом, разлетались звуки. Сергей отшвырнул куклу вниз, за ограждения, куклу подхватило ветром и понесло по склону горы. Сергей постоял еще мгновение, посмотрел на Таню, потом сам перемахнул через забор и побежал вниз, к реке.

    Мимо плыла длинная баржа. От неё красиво расходились волны, лаская берег по всему её длинному пути. Сергей сидел на гранитных ступеньках, глядя в воду. В воде искрились лучи солнца, как бы разговаривая с ним. Он смотрел на них задумчиво. Сзади подошла Таня, сняла туфли, и не жалея своего белого платья, села рядом. Платье трепал ветер, его края почти касались воды.

    - Что случилось, Сережа, - дрожащим голосом спросила она.

   - Все хорошо, дорогая. Просто нам Светка передала привет. Думаю, она за нас рада.

Они поцеловались.

 

 

     Звезды. Большие и яркие, от края до края. Что проку в бездонной черноте неба, не будь оно засеяно звездами. Они все разные, вроде точки мерцающие, на первый взгляд, просто, некоторые побольше, пожирнее, а посмотришь внимательно на одну из них – чувства рождаются странные, а на другую – другие чувства и другой трепет в груди... Получается, сколько звезд, столько и чувств, а звезд много, всех не счесть. Ветер подул, лицо приласкал, и звезды зашевелились, потому что в воде отражались, в дорожной луже, хоть и лужа мелкая, после летнего дождя, к утру уж высохнет. А дождь тоже с неба воду льет, звезды закрывает облаками, стыдится, не хочет, чтоб они видели, как лужи получаются. Грузовик промчался, и прям по луже, какие там звезды, муть сплошная, но ничего, муть осядет, снова звезды покажутся, снова засияют.