Комментарий | 0

Уроборос (13)

 

Записки от дачной скуки, приключившейся однажды в июне

 

 

 

 
День пятнадцатый
 
Не пойму, с какой стати вдруг вспомнилась юность, где мне посчастливилось поработать несколько лет на крупном советском заводе; даже не на заводе, на электрометаллургическом комбинате  со множеством громадных цехов и всей социальной автономной инфраструктурой. Журналистская  должность давала мне возможность бывать сколь угодно долго в любой точке громадно таинственного, поистине (на моё ощущение) средневеково-алхимического производства. (Завод был неизменно громадно теургичным и загадочно-бездонным в моем его восприятии). Я мог беседовать с самыми разными людьми практически на любые темы, прикрываясь профессиональным любопытством. Видеть вблизи крупным планом самых разных людей, доступа к которым в обычной жизни я бы не имел, проживи хоть тысячу лет. Я мог побудить мастера или начальника смены свернуть с главной тропы, чтобы слушать его часовой рассказ о жизненной истории или о домашней драме. Или мог час или даже два беседовать с начальником цеха о наших с ним любимых книгах. Это оказалось возможным, конечно, не сразу; прежде надо было добиться уважения и доверия, то есть чтобы в тебе увидели такого же трудягу, как они сами, а не щелкопёра. Итак, мы плавили около ста видов ферросплавов и лигатур высочайшего качества, изготовляли несколько десятков видов электродов. Но я не о том, точнее – не совсем о том. Я о слове "посчастливилось". Посчастливилось, потому что я жил среди людей, организованных в благородную осмысленность и продуктивность. Здесь редко кто шел на завод ради денег. Даже если кто так и думал, все же на самом деле он шел за чем-то совсем другим. Да, за смыслом и безусловным благородством взаимоотношений, хотя ни одного атома мыслей об этом ни у кого не было. Рефлексия людей по поводу себя неизменно была "статусно" ниже, нежели сама поведенческая ткань этих людей. Конечно, я и до того встречал глаза в глаза тружеников чистейшего замеса: плотников, печников, токарей, звероловов, углежогов, шорников, портных и т.д. Но там мои наблюдения (если не считать моих соучастий в работах отца) были созерцаниями. Так я, бывало, часами, изо дня в день наблюдал за работой кузнеца в небольшой кузне неподалеку от отчего дома, вслушиваясь в мощное и нескончаемо космическое пение горна, звук которого позднее обнаружил в ораториях и мессах Баха, или за мистерией внутри конного двора в двухстах метрах от кузни, где таинство подковки лошадей зачаровывало меня неизменно, и я каждый раз смотрел, словно видел это впервые. На заводе же я наблюдал не только фрагменты конкретной магии, конкретного мастерства (мастерства рук, глазомера и тела в его пластике), работы со всеми четырьмя стихиями плюс с органикой земных недр, но круговую сплоченность, где, собственно говоря, выковывался человеческий характер, хотя можно сказать и смелее – человеческий дух. Многие из рабочих, инженеров, мастеров и начальников цехов, с которыми я подружился, были внутренне истинными героями Александра Грина, и это не перебор моей фантазии. Тогда я, конечно, этого не видел и посмеялся бы от души над таким романтическим предположением, услышь его; это открылось мне сегодня, из адовой глубины нашего капиталистического опыта. Отдельные характеры и сейчас стоят в моей памяти как феномены, равные по качеству подвижникам, хотя жили и реализовывали они себя формально в совершенно атеистическом пространстве.
         Да, я наблюдал аристократический габитус, ибо в людях жила вертикаль. Да, то была социалистическая аристократия, особенно пленявшая меня в образах некоторых начальников крупных цехов. Незабвенны, например, Р. и Л., родовитый русский и родовитый еврей. Но как они внутренне были едины в выправке! В безупречности внешнего облика, чистоте и точности костюма, жестов, сдержанной безупречности слов, в строгой гуманности и во внимательном всматривании в каждого подчиненного. Даже в атмосфере кабинетов, где прочитывалась культура хозяев и некая почти философическая их задумчивость. При капитализме аристократии нет, ибо нет вертикали, люди расползаются по плоскости, отличаясь лишь количеством денег и вещей. Плебеи с яхтами и самолетами. Впрочем, есть бедные и очень бедные плебеи и есть богатые и очень богатые. Остаточная вертикаль сохранилась лишь у тех бедных, которые не думают о своей бедности, да и не подозревают о ней.
         Скажут: да ведь эта вертикаль в них была иллюзорной, поскольку идеалы были иллюзорны. Но иллюзорен наш суетный мир, иллюзорны все идеалы, концепции и проекты, но вот вертикаль благородства в душе – единственно, что не иллюзорно. Она проходит сакральной струной сквозь всю шелуху социальных "прогрессов" и ретардаций. Концепциям и идеалам подвержена хроника души, притом поверхностного ее слоя. Глубина души блаженно спокойна и тиха. Кстати, а какие идеалы существуют при капитализме? Убей, своруй, подтолкни?
 
Медитации я научился, конечно, у природы. Но совершенствовал ее в том числе в этих созерцаниях, когда мой ум отключался окончательно, и я как зачарованный смотрел за огнем в горне, слушая его божественную песнь, исходящую из гортани неба, или когда созерцал отдыхающих лошадей, или часами сидел "просто так" в просторной сторожке конного двора (называлась она конторой), блаженно вдыхая аромат темных лиственничных стен, смешанный с запахом супони и лошадиного пота, и созерцал упряжь (дуги, уздечки, хомуты, чересседельники), висевшую на деревянных крюках по стенам, где на красивых табличках были написаны имена лошадей. Было их около двадцати, и каждую я знал в лицо. Распрягание от упряжи, в котором я вначале соучаствовал, и которым позднее занимался сам, было глубоким сном, когда господствовал сам атман. "Направь свой взгляд внутрь и сделай его абсолютным!" – так я делал в те отдаленнейшие времена, еще не ведая о существовании индийского опыта.
         Прежде чем мне доверили запрячь, поехать, а потом распрячь лошадь и вывести её из телеги, я сотни раз наблюдал за этим процессом. Наблюдал каждый раз как завороженный, с тем абсолютным вниманием в каждую долю времени, какое во взрослом состоянии уже не было мне доступно. Странно, но все эти казалось бы обычные движения рук и пальцев и перемены поз тела моего отца или конюха или коновозчика каждый раз притягивали меня странным спокойным волнением. И всякое вещество, всякий материал, который в этих процессах бывал задействован (вожжи, веревка, супонь, сыромятная кожа, дерево и т.д.), воспринимался мною как что-то метафизически значимое и вечное, нам доставшееся от какого-то древнего мира. Здесь я созерцал древнейшие из жестов человеческих, созерцал древнюю мистерию под названием "человек и конь". Запрягание-распрягание было подобно глубокому сну, в котором бодрствовал один лишь мой вневременный Наблюдатель.
 
В людях следует искать и ценить то замечательное, что в них есть. Разумеется. Чаще всего оно занимает не весь объем человека или даже малую его часть. Но стóит ли на это сердиться и набрасываться с критикой на другую, негожую, как тебе кажется, его составляющую? Опусти это, не гневайся, не спорь, не копайся в противоречиях чужого ума и чужой души. Не демонстрируй себе и другим свою "проницательность", не пытайся выглядеть более совершенным, нежели человек рядом с тобой. На твой век тебе вполне достаточно своих противоречий и ошибок.
 
Рождено было моё тело, оно-то и умрёт неизбежно. Но моё трансцендентальное тело:  разве где-то было зафиксировано событие его рождения? Впрочем, быть может существует какая-то другая форма смерти, нам абсолютно неведомая.
 
Работать на культуру это все равно как трудиться над проектом поворота сибирских рек.
 
И рукописи, и книги, и города сгорят. А светящаяся вертикаль останется. Каким способом – не наше дело.
 
Все истинные религии знают, что молитва не может быть словесной, что она должна исходить не из уст и не из головы. Как же мы можем считать истинную поэзию словесным искусством?
 
Уж миллионы раз доказали, что художественное произведение – это торжество формы. Господи, мне это доказали и внушили еще в пятом классе школы. Да что там, сию мысль вколотили в мозги поколений словно "приказ по армии искусств". А потом все художники с большой буквы только и делали, что топали на меня ногами, крича: "Думающий о важности содержания – евнух от литературы!" И все же я втихаря, таясь, укрываясь от бдящих взоров, погруженный в созерцания, думал о содержании еще с малых лет: о содержании облаков, ручьев, таёжной чащи, шелеста листвы, о смысле медитации пшеничного или гречишного поля, или озера с его богами и таинственными рыбинами, не дающимися взору человека, хотя иногда я их и видел; думал о содержании любимых стихов, рассказов, романов, сюжетов Казакова и Кима, Штифтера и Акутагавы, размышлял над содержанием историй из библии и исторических хроник, над притчами Соломона, поучениями Упанишад и символов Махабхараты, над духовными завещаниями великих, над сюжетом их судеб, над содержанием жизни Сковороды и Толстого, моего отца и мамы... Когда я не находил в романе или в стихах или в музыке содержания, а наблюдал только форму, её игру (боги не обделили меня способностью наслаждаться этими играми), я очень быстро начинал скучать, а потом бежать из этого безкислородного загона. Потому-то мне не интересны были Джойс, Белый, Набоков, Пастернак, Прокофьев  и многие другие гордецы формами, казавшиеся мне никогда не страдающими. (Возможно, я ошибался, но произведение искусства рождается только в точке спонтанного восприятия). Ковры, тканные на Востоке, висевшие у нас дома по стенам, я созерцал в детстве и отрочестве снова и снова, обретая в их орнаментах бесконечное содержание. Ковры были прекрасны, потому что те, кто их ткали, вовсе не считали себя художниками и тем более гениями. Этой грязи в них не было ни капельки. Содержание – это, конечно, не идеи, не сюжет сам по себе, но тот бог, который незримо живет и дышит в тех материальных формах, которые наша интуиция отыскивает в бесконечном океане нашей пневмы-души.
 
История чань насчитывает две с половиной тысячи лет (по крайней мере, но скорее всего много больше). Приходила ли патриархам чань в голову идея философствовать, сочинять мудрые тексты, играть словами и парадоксами? Какое нелепое предположение. В том-то и суть, что путь к пробуждению лежал поперек матрицы говорения и тем более письма. В равной мере великомудрым индийцам за десятки (а может быть и более) тысяч лет не приходила в голову безумная идея философствовать: претенциозная, сладострастная и глупая. (Что в конце концов и понял на западноевропейском материале Хайдеггер, заговоривший о необходимости абсолютно иного Начала). Ни Упанишады, ни Веды, ни Махабхарата не есть философия. И то, что в России начали появляться философы, – возможно, знак не радостный, а грозно-трагический, знак утраты русского интуитивного, дологического самостояния.
 
Во все времена окармливать снобов (ставших таковыми то ли по зову воспитательного эгрегора, то ли по некоему качеству мозга) интеллектуальной изысканностью было делом пустым и (как показывает история) зловредным. Тем более это зловредно сейчас, в эпоху чудовищной взвинченности цен на эго, притом, что само эго верит в свою "творческую" сверхценность. Накаченное едва ли не предельной информированностью (в модусе изысканности) эго, естественно, однажды лопается, заражая ядом землю. Состав этого яда столь многосложен и столь вне органики, что едва ли земля скоро от него избавится.
 
Можно сделать и более широкий вывод: явился новый тип человека – жадный до всяческого заглота. Всякого материала, в любой сфере. В культуре и в странствиях, в эротике и в философии, в филологии и в эзотерике. В чем угодно. Инфернальная возбужденность заглота. И потому этот человек бежит. Никто его никогда не догонит. Не хватит скоростей. Едва ты его настиг и подумал о том, как начать разговор и знакомство, как он уже утёк, убёг, его унесло внезапным течением. С ним невозможно дружить, его невозможно обнять по-настоящему, ибо он превращает объятье в скользящую интеллектуальную игру метафор и фейерверков, в выверт  воображения и похоти, в мертвый осиновый кол. Но он так счастлив, боже мой, так счастлив, его почти разрывает от непрерывного экстаза. Откуда такая прочность? Что за этим, какие боги, какой Бог? Куда этот путь, от кого он бежит? Вот она – непостижимость в чистом виде: в фигуре летящего змея-homo, заглатывающего самого себя, уробороса. Где та малая малость, что упокоила бы его великим Покоем, где тот его квадрат, что не имеет углов?
 
День шестнадцатый
 
На земле царствует эстетический фашизм – это очевидно. Вся культура со всеми ее парадоксальными и интеллектуально изощренными выпадами, воплями, фейерверками, забросами и неводами, со всеми религиями, всё же пребывает внутри огромного сака эстетики. И чуть кто высунется из него – как уже вне человечества. Любая исходная форма энергии трансформируется в чувственно-эротическую, ибо цедится сквозь эстетические фильтры, так что любое говно, гной и кровь преображаются в красивые фейерверки, в сентиментальные панно, в "музыку сфер". И изящная дама-писательница, лежащая на пляже Коктебеля или Фороса с томиком "Так говорил Заратустра" на песке или гальке, заглядывая к соседу, видит там том джойсовского "Улисса". Они потребляют само существо омраченности, но ни одним микроном души не догадываются об этом. Земля спит в чувственно-эротическом Сне. Когда уснула, когда проснется? Неведомо.
 
Наш либерал со счетами в западных банках. Ломает комедию, охает над русским человеком, который, де, "выживает, а не живет". Отбросим политику. Но ведь он весьма примитивно не понимает, что "выживание" и есть нормальное состояние человека на земле, выживание души, а вовсе не "наслаждение жизнью" во всех его секулярных убогих смыслах (пожрать за пятерых и т.д.). Два счастья всё так же лежат на чашах весов, и чем выше вы поднимаете одну, тем глубже опускается другая, в точности как с добром и красотой. Наш западник никогда не поймет, почему наблюдение простого русского человека за тем, как европеец с потрохами погружен в "наслаждение жизнью", вызывает в нем неподдельное отвращение и ужас. Послушайте русские казачьи песни в естественно-народном исполнении. Где-нибудь на окраине села или "в чистом поле". И вам всё станет ясно, то есть вообще ВСЁ. Будет видно во все концы, как говаривал наш классик.
 
Именно в "выживании" (в поте труда жизни, в возрождении себя из праха) и являет человек Себя, и Западу в известном смысле следовало бы не жалеть русских людей за их "социалистическое рабство" (будь западные люди способны на хотя бы в малой степени сострадание, они бы не участвовали в зверских нашествиях на Русь), а завидовать нашему опыту предельных нагрузок на плоть и душу. Это Бог жал нас как жмут виноград. Нищета Индии и тяжкий опыт многосотлетних её пленений то мусульманами, то англичанами – великий пример, и умному этого достаточно.
 
Размышляю над признаниями (опубликованными) известной русской поэтессы, что духовным центром она неизменно ощущает Рим и Ватикан. Веет странным хаосом. Помнится, для живых душ центром приватного космоса неизменно было божественное сознание внутри самой этой души. Сознание это было одновременно и светом, и оком. Разговоров о центре вообще не было и не могло быть в восточной парадигме (в которой мы взращены, и Пётр не сумел нас перемолоть на свой бедламный эстетский лад), поскольку мир в этом смысле имел симфонию бесчисленных равных центров "внутреннего-мирового-пространства". Когда же души окуклились, то явилась привычка сравнивать, основа внимания перешла на внешнее, а вместе со сравнением пришла зависть. Зависть привела к понятию центра культуры. Так культура стала внешней по отношению к ядру человека. Явились центры: Афины, Иерусалим, Александрия, Рим... Душа человека стала чем-то периферийным и зависимым, она подобострастно алкала культурной пищи, то частичного, то сплошного суррогата. (Началась эра потребительства и, соответственно, "авторского" искусства).
 
Для живой души и сегодня духовный центр вселенной – там, где пребывает эта душа. Даже Кайлас или гора Аруначала или Белуха – всего лишь вспомоществление в медитации, не более того. Беготня за махатмами, ашрамами, ретритами, за белым братством и все прочие географические маршруты – дань западным стереотипам приключенчества.
Последние публикации: 

Необходимо зарегистрироваться, чтобы иметь возможность оставлять комментарии и подписываться на материалы

Поделись
X
Загрузка