Онтологические прогулки

 

 

 

 

Что делает литературу или конкретных авторов действующей социальной силой? Множество токов, которые делают конкретный текст событием. Делают любопытным для читателя всё, что происходит в этом свободном поиске новых смыслов: живительных, увлекательных, предлагающих свой «тотальный позитивный миф». Кажется, что это почти универсальный признак реального слова и его реального предложения читателю: тотальный позитивный миф, который предлагает текст, автор, литературное сообщество, государственная идеология – архитектура смыслов, создающих отдельное государство.

 

 

 

В новейшие времена одним из самых популярных предметов как бы народного творчества стало государство. Реорганизация государств, разрушение государств, их переподчинение, переосмысление, дробление, воссоединение и прочий креатив. Народным творчеством это, конечно же, можно назвать с большой долей условности. Скорее это производство искусственных копий государств: того, что в стремительно устаревающей теории, считалось объектом народного творчества и неторопливой социальной эволюции.

 

С появлением некой суммы технологий воздействия на общественное сознание стали различимы два типа общественных процессов: медленные естественные и быстрые искусственные. Как и в других областях массового производства, искусственное вытесняет естественное в силу сиюминутных преимуществ, но проигрывает в долговременной перспективе сохранения человека как сложного и разностороннего существа.

 

Пассионарность общества или отдельной личности как точки фокусировки энергии пассионарного общества заменены в новом времени властью новейших технологий воздействия на общество и волей владеющих таковыми технологиями. Изменившийся характер пассионарности продолжает множество более мелких частных изменений в архитектуре ноосферы: от моральных ценностей до языковых конструкций. Лавину изменений в надстройке в связи с изменившимся базисом.

 

Многомерное воздействие новых технологий управления, то есть частично информационных технологий, соотносит все современные государства, все сообщества с новой системой оценок эффективности государства и создающих его общественных процессов. Мы можем только догадываться о том, какие источники тёмных знаний, открытых пресловутыми "фабриками мысли" или кем-то ещё, создали эту новую реальность. Но, возможно, это естественное продолжение выбранного человеком пути: производства всё более сложных искусственных шаблонов как способа развития и самосохранения.

 

Часть этих технологий, очевидно, основывается на огромной, невыразимо сложной власти слова над человеком, на тоталитарной власти слова над обществом. И государство, и все мы, вынуждены эволюционировать в реальности этого нового времени.

 

Универсальным критерием этой эволюции можно считать способность общества создать свой уникальный стиль, образ жизни, образ будущего. Способность создать тотальный позитивный миф, привлекательный и для экспорта, и для собственного потребления. Скромный литературный опыт подсказывает мне, что качественный стиль, целостную реальность автор может создать только на основе всего своего существа, всех чувств и родовых предопределённостей, всех токов явного и тайного, которые создают его самого.

 

Язык – один из создателей этого образа будущего, намерения и характера будущего времени. В этом контексте все языки – и русский, и немецкий, и английский – решают одну задачу: создание образа времени, смысловой архитектуры времени, рождение идеологий и мифов. Потому что, перефразируя Пелевина, жить среди мифов для человека так же естественно, как для кузнечика – сидеть в траве.

 

В новейшие времена эту общую, но не всеми принятую как собственную, задачу созидания мифа будущего, разные языки решают для себя по-разному. Пока одни вынуждены толкаться локтями с соседями, отстаивая свои территории, другие создают образ будущего времени исходя исключительно из своих интересов и амбиций. Активный экспорт систем ценностей запустил процессы глубокого пересмотра в пределах каждого государства: какова архитектура его собственных смыслов? его иконичная система ценностей?

 

Язык создаёт и транслирует систему ценностей, которая является частью любой  государственности. Какой эта система может быть в будущем? Наверно, точнее этот вопрос сформулировать так: какое пассионарное электричество способно производить для конкретного государства уникальную систему ценностей, используя русский язык?

 

 

 

Язык неоднороден вообще, а в пространстве вне сильного доминирующего центра – особенно. Расслоение русской речи происходит, в частности, в инерционном режиме после большого взрыва советского пространства. Но отделившиеся осколки самовоспроизводятся и обновляются, сообразно тем реальностям, в которых они оказались по произволу судьбы.

 

Возьмём для примера Молдову.

Основным производителем русскоязычного текста в Молдове стали СМИ. Журналисты воспроизводят русский известный, чураясь русского нового и неизвестного. Что правильно, поскольку соответствует редакционной политике и, как бы, соответствует стандартам читательского восприятия. Игнорируя потребности читателя в свободной авторской интонации.

 

Книжное слово, в отличие от России или Украины, у нас не имеет такого распространения и влияния. Русские книги в книжной торговле существуют в очень узкой тематической нише (прикладная, компьютерная, учебная литература) и в исчезающе малых долях относительно общих пропорций рынка. Если наиболее яркие издания прозы и поэзии – хиты – еще хоть как-то попадают на книжный рынок, то малотиражные или менее известные новинки не имеют никаких шансов. "Подлесок" языка, среда проб и ошибок – все то, что создаёт живую ткань речи и времени – всё это из нашего далека почти не слышно. По крайней мере, не слышно в той бытийной полноте живого совместного творчества и поиска, которая есть где-то.

 

Конечно же, интернет-среда приобщает нас к современному русскому. Это индивидуальное приобщение к пластам искусственного контекста без приобщения к живым процессам, из которых рождается Речь, имеет свои индивидуальные последствия для читателя, но мало способствует изменению коллективных языковых стандартов.

 

Русскоязычные писатели и поэты Молдовы пишут для своего условного читателя. Как и авторы в любой другой стране: пишут для того, чтобы быть понятыми, услышанными, чтоб разделить жизнь с другими. Наш условный читатель живет в тех же устаревающих и упрощённых языковых реалиях, что и авторы. Может быть, поэтому не возникает моды на новое неизвестное. Не отдельной точки понимания, а именно моды, вовлекающего потока и, в конечном счёте, социального заказа. Что можно считать конкретными признаками пресловутого социального заказа? На мой взгляд, это, в частности, возможность зарабатывать на жизнь литературным трудом достаточному числу литераторов.

 

Главный, с моей субъективной точки зрения, источник эфемерности русскоязычной литературы в Молдове: отсутствие реального коннекта с реальной современностью. Потому что каждый художник желает труда, который позволит ему оплачивать счета. Этот коннект с реальным временем, как бы, не проблема для каждого из литераторов в отдельности. Но проблема системы как таковой, русскоязычной литературной среды в отдельном постсоветском государстве, которая сильно проигрывает от этого. И в смысле внутригосударственной эффективности, и в контексте общего творчества русскоязычного мира: создания образа будущего русским языком.

 

 

Язык это не только свод правил и форм. Это бытийный контекст, в котором существует адекватная ему речь. Это целостный синтаксис цивилизационной модели, религиозных мифов, восприятия мира из того силового поля вселенной, который определяет наше русскоязычное внимание. Достаточно ли жизненности в этих отдельных русскоязычных пространствах? достаточно ли внутренних жизненных ресурсов, которым могут помочь внешние? На этот вопрос может ответить, наверно, только время и другие силы, не взирающие на границы нашего с вами мира.

 

Большой вопрос в том, есть ли у всего русского языка потребность в частных пространствах русскоязычных миров? Осознаётся ли ценность того, что даёт множественность децентрализованного русского мира единству и целостности русского языка? жива ли целостность языка как хранилища для всего привносимого извне? насколько реально чувство сопричастности и глобального "мы" для говорящих на русском? Может ли это чувство быть достаточной основой и реальной ценностью в реальности шкурных интересов политических элит раздельных государств?

 

Социальная сеть условно называемая «русскоязычная литература» ищет ответы на общие вызовы современности: на угрозы целостности «грибницы» русскоязычного мира и его государств. Эти «искусственные проблемы» проявляют информационное неравенство разных систем управления в разных государствах. Часть этого неравенства – разная степень эффективности литературного текста как элемента развития собственного социального мифа.

 

Настоящие, естественные, «медленные» трудности развития русскоязычной литературы, например в Молдове, такие же, как у литературного текста в других странах. И это: использование слова как оружия и девальвация слова, разница между информированностью и знанием, наркотическая зависимость современного человека от информации, конкуренция бумажной книги с кино и видеоиграми.  И, возможно самое главное, это поиск новых тотальных позитивных мифов, которые предложат новые идеологические трактовки актуальных вопросов мироустройства, предложат образ будущего. Потому что информационная плотность современного мира такова, что если общество и государство не создают свой образ будущего, то за вас его создают другие. Это и есть, на мой взгляд, настоящий вызов для литераторов любой страны.