Онтологические прогулки

 

 

 

О чем роман Льва Толстого «Война и мир»? Разумеется, на этот вопрос можно дать множество ответов – и литература на всех языках, посвященная ответу на этот вопрос, превосходит полное собрание сочинений Л.Н. Толстого. И все-таки каждый, кто решается написать об этом великом романе, может предложить свой ответ, обратив внимание на интересную или ценную именно для него сторону эпопеи. Позволим себе предложить такой ответ и мы: «Война и мир» во многом, если не прежде всего, повествует о том, как человеческие воля и сознание оказываются порабощенными различными внешними обстоятельствами, средой или манипуляторами, так что человек действует не вполне по своей воле. О том, как человек утрачивает контроль за собственными поступками и отдается волнам коллективного бессознательного. О том, что люди внушаемы и легко подпадают под различные влияния.

 

 

Внушаемость

 

Среди вопросов, которые задают по поводу сюжета «Войны и мира», часто можно услышать такой: как Наташа Ростова могла увлечься ничтожным Анатолем Курагиным? Но, не говоря уже о том, что Толстой подробно разъясняет все обстоятельства и всю механику возникновения этой страсти – главная характеристика Наташи Ростовой заключается в том, что она восприимчива. На глазах читателя она влюбляется последовательно в Бориса Друбецкого, Василия Денисова, Андрея Болконского, Анатоля Курагина, и, наконец, Пьера Безухова. Данная автором ее психологическая характеристика вполне однозначна: «детская, восприимчивая душа, жадно ловившая и усваивавшая все разнообразнейшие впечатления жизни».

Но, наверное, еще важнее – контекст романа, где все герои так или иначе оказываются чем-то или кем-то загипнотизированы, и особенно Ростовы. Если семейство Курагиных является воплощением разврата – физического, нравственного и умственного, если семейство Болконских – воплощением гордыни (включая религиозное «смирение паче гордости» в лице княжны Марьи), то семейство Ростовых прежде всего характеризуется восприимчивостью к внешним влияниям.

Старый граф Илья Ростов, слушая спорящих в дворянском собрании, поддерживает их всех, потому что больше всего ему нравится последняя из произнесенных речей.

Под постоянными внешними влияниями оказывается Николай Ростов – то он под гипнотическим взглядом Долохова проигрывает ему огромную сумму денег, то влюбляется в царя.

Трагическая, короткая жизнь самого младшего из Ростовых – Петра демонстрирует ту же самую готовность подчинить свою волю окружению и обстоятельства. Под влиянием взрыва патриотизма в начале войны он, 15 лет отроду идет в армию, и дальше мы видим его молодым офицером, готовым немедленно подчиниться любой среде, подстроится под нее – она даже пытается задавить свою жалость к пленному французскому мальчику, чтобы не уронить себя в глазах собравшихся партизан, затем он – принимая эстафету от своего старшего брата Николая – попадает под влияние жестокого Долохова и буквально влюбляется в него.

Не менее высокую чувствительность – и даже внушаемость, и даже уязвимость перед лицом манипуляций демонстрирует и Пьер Безухов. То он под влиянием Долохова и всей обстановки его кутежей творит безобразия и привязывает полицейского к медведю, то он под влиянием общественного мнения и манипулятивной техники князя Курагина женится, то он под влиянием масона Баздеева уходит с головой в масонство (при этом легко под его же влиянием меняет свое представление о миссии масонства, легко поворачивая от политики к мистике), то он, вместе со всем московским дворянством под влиянием присутствия государя испытывает прилив патриотических чувств и посылает тысячу своих крепостных в ополчение, то под влиянием речей князя Андрея начинает чувствовать «скрытую теплоту патриотизма», затем оказывается под сильнейшим влиянием Платона Каратаева – и, наконец, под каблуком у жены. Впрочем, поскольку и Пьер, и Наташа оба подвержены влияниям, они оказываются во взаимном рабстве друг у друга, но в разных отношениях: «Ведь как она его под башмаком держит, а чуть дело до рассуждений – у ней своих слов нет – она так его словами и говорит».

И еще штрих. Наташа Ростова увлеклась Анатолем Курагиным, но последний увлекает не только женщин: на страницах романа появляется «Макарин, отставной гусар, добродушный и слабый человек, питавший беспредельную любовь к Курагину». Больше мы ничего о Макарине не узнаем, мы не знаем природу и механики этой любви, однако мы знаем, что всевозможные безобразия, кутежи и попойки в аристократическом обществе двух столиц творятся только довольно большими группами, члены которых – что мы особенно ярко видим на примере Безухова – подчиняются и общему настроению группы, и ее неформальному руководителю, становящемся примером для подражания.

Важный аспект демонстрируемой Толстым управляемости человеческого сознания – нахождение человека в коллективе.

 

 

Коллективизм

 

Тот факт, что персонажи «Войны и мира» находятся под сильным влиянием среды, социологически представляется даже закономерным, поскольку, насколько мы можем судить из романа, все они находятся внутри больших и тесно связанных коллективов. Атомизация городского населения либо еще не началась, либо не затрагивает те социальные страты, о которых рассказывает роман. Быт персонажей «Войны и мира» – как и, вероятно, реальных людей того времени (и того социального положения) оставлял гораздо меньше простора для индивидуализма, поскольку аристократ все время находился среди людей. Семьи большие, охватывающие иногда три поколения, достаточно многодетные. Конечно дворянин живет в своем доме в окружении большого «коллектива» слуг, с которыми он, так или иначе вынужден общаться и принимать их существование во внимание. В большом городе к обитателям дворянского дома добавляется еще она категория жильцов – гости из провинции. Как узнает любой читатель «Войны и мира», дворяне, приехавшие в Москву или Петербург из другого города, останавливаются не в гостинице, а в доме своего родственника или знакомого, и бывают обстоятельства, когда провинциальные родственники живут в чужом доме очень долго. И кроме того, дворянин постоянно становится постоянным участником различных коллективных действ – балов, вечеров, визитов, обедов, «Английского клуба» – все это, так или иначе, – собрания, предполагающие нахождение среди большого количества людей и общение с ними, эти «мероприятия» структурируют то, что называется «обществом», от мнения которого все зависят.

Положение сельского помещика не избавляет от многолюдства: да, соседей меньше, но и приезжают они в гости надолго. О сельском доме старого графа Ростова, который ради сокращения расходов отказался от должности предводителя дворянства, мы узнаем: «Без предводительства не нужно было иметь такого большого приема, и отрадненская жизнь велась тише, чем в прежние годы; но огромный дом и флигеля все-таки были полны народом, за стол все так же садилось больше человек. Все это были свои, обжившиеся в доме люди, почти члены семейства или такие, которые, казалось, необходимо должны были жить в доме графа. Таковы были Диммлер – музыкант с женой, Иогель – танцовальный учитель с семейством, старушка-барышня Белова, жившая в доме, и еще многие Другие: учителя Пети, бывшая гувернантка барышень и просто люди, которым лучше или выгоднее было жить у графа, чем дома».

По сравнению с Ростовым старый князь Болконский живет совершенным анахоретом, в сельском уединении – то есть среди большого количества слуг, с крайне редко и ненадолго заезжающими гостями, и за стол садится всего лишь с дочерью, ее компаньонкой и личным архитектором, а затем еще и с гувернером внука.

Что же касается военных, то они живут тесной полковой семьей.

В этих условиях сильна зависимость от мнения окружающих. Женитьба Пьера Безухова на Элен Курагиной во многом происходит потому, что в общественном мнении складывается уверенность, что он на ней женится – и Пьеру, попавшему в зависимость от этого мнения, становится уже просто неудобно не оправдать коллективных ожиданий. Силой общественного мнения объясняется и то, что Безухов вызывает Долохова на дуэль (впрочем, еще Пушкин в Евгении Онегине объясняет, что дуэли порождаются ложным стыдом перед мнением света).

В эпилоге романа взгляды Николая Ростова характеризуют так: «если что не принято всеми, он ни за что не согласится».

Демонстрируя разнообразные механизмы взаимодействия индивидуума и коллектива, Толстой показывает, что зависимость от общества может быть не только бессознательной, но подражание и зависимость от среды могут быть результатом рассудочного решения и формой карьеризма; демонстрации этого механизма служит отдельный персонаж по фамилии Берг, который обставляет квартиру так, как у других, одевается так, как другие, званый вечер устраивает по образцу других званых вечеров, рассказывает о Бородинском сражении то, что слышал, как о нем рассказывают другие, повторяя их интонации и жесты – и при этом радуется, что подражание удалось точно. Но конечно, у всякого рассудочного решения есть бессознательные корни – и решение Берга подражать окружающему обществу явно порождено и страхом перед ним, и интуитивной уверенностью, что успеха можно добиться только «затерявшись» и «растворившись» в среде определенного социального уровня.

 

 

Власть

 

Конечно источником эмоциональной индукции является власть и ее носители. Все главные герои романа в первом томе находятся под обаянием Наполеона, который и сам привык, что его присутствие «повергает людей в безумие самозабвения».

Сам Наполеон ни под чьим влиянием вроде бы не находится, но оказываемое им на окружающих влияние отражается на нем самом, и сознание Наполеона оказывается под действием интоксикации всеобщего восхищения – сам Толстой называет это «помрачением ума» – в результате, Наполеону начинается казаться, что любое его приказание ведет к успеху просто потому, что он его отдает. Позже, в «Хаджи-Мурате» Толстой приписывает такую же умственную патологию российскому императору Николаю I. Фактически, Толстой указывает на известный из сделанных уже в ХХ веке психологических экспериментов эффект: человек готов не верить собственным глазам и отречься от очевидности, если противное очевидности мнение коллективно высказывается окружающими; тем более усиливается такой эффект, когда коллективное мнение, хотя и не верное, тешит самолюбие человека. Впрочем, этот механизм помрачения ума действует не только на монархов; когда Пьер Безухов оказался наследником громадного состояния, он становится жертвой всеобщей лести – и «Пьеру так естественно казалось, что все его любят, так казалось бы неестественно, ежели бы кто-нибудь не полюбил его, что он не мог не верить в искренность людей, окружавших его. Притом ему не было времени спрашивать себя об искренности или неискренности этих людей. Ему постоянно было некогда, он постоянно чувствовал себя в состоянии кроткого и веселого опьянения». К слову – Толстой неоднократно использует метафору опьянения для описания нечетко работающего ума, чье действие подверглось каким-то искажениям.

Наполеон – не единственный монарх, гипнотически влияющий на окружающих. Есть еще Александр I, в которого во время аустерлицкой кампании влюбляется Николай Ростов – влюбляется эйфорически, явно с неуместной избыточностью, с явными элементами сублимации – термина «сублимация» еще нет, но сам механизм ее понятен, и его объясняет эскадронный командир Василий Давыдов: в походе не в кого влюбляться, и Николай влюбился в царя.

Ростов отличается особой внушаемостью – но дело не только в нем, Толстой указывает, что мы имеем дело с типовым явлением, есть «лица, которые всегда есть, в особенности при молодых государях, и которых особенно много было при императоре Александре, – лица генералов и флигель-адъютантов, страстно преданные государю не как императору, но как человеку, обожающие его искренно и бескорыстно, как его обожал Ростов в 1805-м году, и видящие в нем не только все добродетели, но и все качества человеческие».

Указание, что такое явление особенно характерно для молодых государей, может звучать как намек на скрытые гомоэротические влечения, однако эротика власти есть сила особой природы, конечно отличающаяся от обычной человеческой сексуальности и сильно превосходящая ее масштабами – что мы видим в сцене приезда императора Александра в Москву: беснуется толпа, выказывая любовь к императору, крича ему «ангел!», люди хотят лишь увидеть царя и не хотят уходить, царь кидает в толпу бисквиты, провоцируя драку – в драке с простолюдинами за царские бисквиты даже участвует молодой граф Петр Ростов; люди теряют здравый смысл и человеческий облик; затем подобная по внутреннему значению сцена повторяется в дворянском собрании, собравшиеся купцы и дворяне, до сих пор спорившие о формах участие в войне, в присутствии царя впадают в патриотическую эйфорию, жертвуют своим имущество сверх того что хотели – несообразно большое количество ополченцев обещает выставить и Пьер Безухов, старый граф Илья Ростов соглашается чтобы на войну шел его младший, пятнадцатилетний сын, и – «Когда Пьер увидал государя, он выходил, сопутствуемый двумя купцами. Один был знаком Пьеру, толстый откупщик, другой – голова, с худым, узкобородым, желтым лицом. Оба они плакали. У худого стояли слезы, но толстый откупщик рыдал, как ребенок, и все твердил: – И жизнь и имущество возьми, ваше величество!».

 

 

Любовь

 

Еще одной могущественной силой, которая порабощает человеческий разум является секс. К половому влечению Толстой имел крайне подозрительное, опасливое отношение не только из аскетических пристрастий и порожденных культурным контекстом – христианским и традиционным – отвращением к греху прелюбодеяния, все это имело значение, но главное – в сексуальном влечении Толстой видел разрушителя человеческого рассудка, подобного наркотикам или известному из современной фантастики вселяющемуся в человека «паразиту сознания», который подчиняет себя волю носителя, и заставляет человека совершать поступки, не думая об их последствиях для себя и для других людей.

Позже Толстой напишет повести, специально посвященные негативным последствиям печальной зависимости от полового инстинкта – «Крейцерова соната, «Отец Сергий» и конечно «Дьявол». Последняя повесть, имеющая, как, известно, автобиографическую основу, самая яркая, и наиболее концентрированная на этой узкой теме, рассказывает о невозможности вопреки самому горячему желанию избавиться от власти соблазна, воплощенного в крестьянке Степаниде. Желание героя разорвать внебрачную связь столь горячо и столь тщетно, что повесть, хотя и посвящена сексу, ни в коем случае не эротическая – это не про эротику, а про непреодолимую зависимость, в известной степени из «Дьявола» вырос «Опиум» Михаила Булгакова.

Что же касается «Анны Карениной», то в нем Толстой в начале прибегает к прямо противоположному приему, поместив могучее и сюжетообразующее действие полового инстинкта в темноту умолчания; в «Анне Карениной» крайне подробно описываются мотивации всех персонажей, но вот вспыхнувшая страсть между Анной и Вронским не описывается никак, у нее почти нет предыстории, проясненной автором, она на глазах читателя вспыхивает «вдруг», как некий фокус.

В «Войне и мире» эротические мотивы не являются центральными, но влечение регулярно всплывает в сюжете романа как причина нерациональных поступков. Эротическое влечение Пьера Безухова к Элен Курагиной, влечение которое он сам осуждает на рассудочном уровне, парадоксальное нежеланное желание, становится второй – после общественного мнения – причиной его женитьбы.

Жертвой собственных влечений становится Анатоль Курагин. Мы узнаем, что Анатоль был влюблен в собственную сестру за что его «услали». Его интрижка с m-le Bourienne расстраивает выгодную и нужную ему женитьбу на Марье Болконской – а все дело было в том, что «он начинал испытывать к хорошенькой и вызывающей Bourienne то страстное, зверское чувство, которое на него находило с чрезвычайной быстротой и побуждало его к самым грубым и смелым поступкам».

Позже, из-а такого же зверского чувства он затевает опасную авантюру с похищением Наташи Ростовой. Поверхностный взгляд на этот сюжет создает впечатление, что мы имеем дело с историей о том, как опытный ловелас соблазняет невинную девушку. Суть, однако в том, что ловелас оказывается в той же ловушке и на той же цепи, что и девушка. Наташа в сердцах кричит что готова погибнуть – но и Анатоль готов разрушить и жизнь, и карьеру, и, возможно, пойти под уголовный суд за двоеженство. Когда Долохов – едва ли не единственный холодный человек во всем романе – пытается отговорить Анатоля от авантюры, тот может только ответить «О! Какая ножка, мой друг, какой взгляд! Богиня!!».

Влечение полов можно облагородить и одухотворить, можно назвать его любовью – или поднять до степени любви – остается важная его особенность: она преобразует человека, изнутри заставляя его действовать помимо собственной воли. «Помимо воли» – одно из любимых выражений Толстого. Дважды видим, как любовь обрушивается на княжну Марью Болконскую. Сначала она ослеплена возможностью замужества с Анатолем Курагиным и – также как позже Наталья Ростова – строит в своем воображении его идеализированный, не имеющий отношение к реальности образ. Позже ее преобразует любовь к Николаю Ростову.

«Или ей черное так к лицу, или действительно она так похорошела, и я не заметила. И главное – этот такт и грация!" – думала m-lle Bourienne. Ежели бы княжна Марья в состоянии была думать в эту минуту, она еще более, чем m-lle Bourienne, удивилась бы перемене, происшедшей в ней. С той минуты как она увидала это милое, любимое лицо, какая-то новая сила жизни овладела ею и заставляла ее, помимо ее воли, говорить и действовать. Лицо ее, с того времени как вошел Ростов, вдруг преобразилось».

 

 

Война

 

Война, упоминаемая в названии эпопеи, прежде всего предстает перед нами как ситуация, в которой индивидуальное сознание легче всего подчиняется коллективному настроению или внешней силе. Например, в преддверии сражения солдаты всегда испытывают некоторый эйфорический подъем. Тем более в бою мы застаем людей в эйфорическом, измененном состоянии сознания. Тушин «несмотря на то, что он все помнил, все соображал, все делал, что мог делать самый лучший офицер в его положении, он находился в состоянии, похожем на лихорадочный бред или на состояние пьяного человека».

Исход сражения, качество войска – зависят от того, как изменится коллективное настроение солдат.

В многочисленных философских рассуждениях о войне Толстой проводит ту мысль, что боеспособность армии зависит от его коллективно-психологической характеристики, которую он обозначает такими словами как «чувство» и «дух» – но и «чувство» в данном случае не является принадлежностью индивида.

Дух – характеристика сравнительно стабильная, она может продержаться по крайней мере почти всю кампанию 1812 года. Но Толстой, который в своем романе выступает как исследователь психологии толпы, сделавший ее предметом своего анализа за четверть века до того, как она становится темой академический штудий, знает, что настроение массы – в том числе солдат в бою – чрезвычайно переменчиво, и эта переменчивость может зависеть от случайных обстоятельств, например от того временного лидера, который запустить волну подражания, что формулируется Андреем Болконским: «Иногда, когда нет труса впереди, который закричит: "Мы отрезаны! – и побежит, а есть веселый, смелый человек впереди, который крикнет: "Ура! – отряд в пять тысяч стоит тридцати тысяч, как под Шенграбеном, а иногда пятьдесят тысяч бегут перед восемью, как под Аустерлицем … Заслуга в успехе военного дела зависит… от того человека, который в рядах закричит: пропали, или закричит: ура!».

Это мнение Болконского иллюстрируется примерами, когда внезапное действие одного человека служит переключателем, мгновенно изменяющим настроение толпы. «Тимохин с таким отчаянным криком бросился на французов и с такою безумною и пьяною решительностью, с одною шпажкой, набежал на неприятеля, что французы, не успев опомниться, побросали оружие и побежали».

Что касается индивидуума, то, даже в тех случаях, когда он не подчинен настроению толпы, в экстремальных, и требующих быстрого решения условиях войны, он часто оказывается под влиянием бессознательного, не контролируемого рассудком импульса, примером чего является решение Николая Ростова атаковать французских драгунов – решение, которое оказывается коллективным решением всего эскадрона: «Ростов, не дослушав его, толкнул лошадь, выскакал вперед эскадрона, и не успел он еще скомандовать движение, как весь эскадрон, испытывавший то же, что и он, тронулся за ним. Ростов сам не знал, как и почему он это сделал. Все это он сделал, как он делал на охоте, не думая, не соображая. Он видел, что драгуны близко, что они скачут, расстроены; он знал, что они не выдержат, он знал, что была только одна минута, которая не воротится, ежели он упустит ее. Пули так возбудительно визжали и свистели вокруг него, лошадь так горячо просилась вперед, что он не мог выдержать». Можно подумать, что Ростов принял решение об атаке отчасти под влиянием лошади, и это отнюдь не шутка, «точкой кристаллизации» переменчивого коллективного настроения, может быть что угодно, в том числе и лошадь; в одном из эпизодов Бородинского сражения «ужас лошади сообщился людям».

Еще одно любопытная характеристика войны, которую мы узнаем в романе, заключается в том, что война есть пространство когнитивных искажений; в условиях войны люди становятся склонны принимать желаемое за действительное. Проблема еще заключается в том, что есть стереотипные нарративы о войне, которые не соответствуют действительности, но доминируют в коллективном мышлении, и те, кто говорят о происходящем на поле сражения – будь то в официальном рапорте или просто в рассказе знакомым – следуют скорее стереотипам, а не реальности, и делают они это потому, что хотят отвечать коллективным ожиданиям, а еще потому что в условиях боя узнать, что же было на самом деле, часто невозможно.

То, что в рапортах и реляциях военные как правило врут, но врут часто искренне, веря в собственный рассказ, едва ли не галлюцинируя, для Толстого было банальностью.

«Он доложил князю Багратиону, что против его полка была конная атака французов, но что, хотя атака эта отбита, полк потерял больше половины людей. Полковой командир сказал, что атака была отбита, придумав это военное название тому, что происходило в его полку; но он действительно сам не знал, что происходило в эти полчаса во вверенных ему войсках, и не мог с достоверностью сказать, была ли отбита атака или полк его был разбит атакой».

«Полковой командир, представлявшийся под Браунау, докладывал князю, что, как только началось дело, он отступил из леса, собрал дроворубов и, пропустив их мимо себя, с двумя баталионами ударил в штыки и опрокинул французов… Полковому командиру так хотелось сделать это, так он жалел, что не успел этого сделать, что ему казалось, что все это точно было. Даже, может быть, и в самом деле было? Разве можно было разобрать в этой путанице, что было и чего не было?»

И конечно же, механизм перестройки нарратива под коллективные ожидания прекрасно описывается в сцене рассказа Николая Ростова о своей первой кавалерийской атаке: «Он рассказал им свое Шенграбенское дело совершенно так, как обыкновенно рассказывают про сражения участвовавшие в них, то есть так, как им хотелось бы, чтобы оно было, так, как они слыхали от других рассказчиков, так, как красивее было рассказывать, но совершенно не так, как оно было. Ростов был правдивый молодой человек, он ни за что умышленно не сказал бы неправды. Он начал рассказывать с намерением рассказать все, как оно точно было, но незаметно, невольно и неизбежно для себя перешел в неправду. Ежели бы он рассказал правду этим слушателям, которые, как и он сам, слышали уже множество раз рассказы об атаках и составили себе определенное понятие о том, что такое была атака, и ожидали точно такого же рассказа, – или бы они не поверили ему, или, что еще хуже, подумали бы, что Ростов был сам виноват в том, что с ним не случилось того, что случается обыкновенно с рассказчиками кавалерийских атак… Они ждали рассказа о том, как горел он весь в огне, сам себя не помня, как буря, налетал на каре; как врубался в него, рубил направо и налево; как сабля отведала мяса, и как он падал в изнеможении, и тому подобное. И он рассказал им все это».

Самое важное в этом отрывке несомненно то, что Ростов «ни за что умышленно не сказал бы неправды». Сознательная ложь интересует Толстого очень мало – она удел холодных, рассудочных людей, таких как Элен. Главные же герои романа не лгут, а меняют свое сознание и настроение под влиянием действующих в мире сил.

 

История

 

Многочисленные рассуждения Толстого о войне и истории, в частности, философское вступление к 3 тому «Войны и мира», в котором разбираются причины войны 1812 года и делается вывод, что ни одна из причин не является решающей, а война была предопределена извечно миллионом причин– эти рассуждения не стоит подтягивать к теме «порабощенного сознания», но они гармоничны этой теме в том смысле, что показывают бессилие индивида, и его фатальную зависимость от гигантских превосходящих его сил (среди которых – коллективные психологические силы – чувства- действующие в больших массах людей в народе). Значение Кутузова в «Войне мире» связано именно с том, что он некой сверхразумной или недоразумной интуицией смог понять это непостижимый для рaзума ход событий.:

«Очевидно было, что Кутузов презирал ум, и знание, и даже патриотическое чувство, которое выказывал Денисов, но презирал не умом, не чувством, не знанием (потому что он и не старался выказывать их), а он презирал их чем-то другим. Он презирал их своей старостью, своею опытностью жизни».

«Кутузов презирал и знание и ум и знал что-то другое, что должно было решить дело, – что-то другое, независимое от ума и знания».

Это иррациональность является приметой хорошего военного – в качестве «второго экземпляра» кутузовской мировоззренческой стратегии на страницах романа мельком появляется хороший офицер Коновницын, о котором сказано: «на все дело войны он смотрел не умом, не рассуждением, а чем-то другим».

Расплатой за эту сверхрациональную мудрость является отказ от собственной воли, подчинение внешним силам – или как формулирует Толстой, Кутузов, относится к числу «редких, всегда одиноких людей, которые, постигая волю провидения, подчиняют ей свою личную волю».

Можно сказать, что война есть максимальное проявление историчности; находясь на войне, человек более, чем, когда и где либо, находится в истории; а история, по Толстому по определению иррациональна и непрозрачна для человеческого ума. Этот «гносеологический принцип» автор «Войны и мира» отливает в чеканной формулировке:

«В исторических событиях очевиднее всего запрещение вкушения плода древа познания. Только одна бессознательная деятельность приносит плоды, и человек, играющий роль в историческом событии, никогда не понимает его значения. Ежели он пытается понять его, он поражается бесплодностью».

На этом фоне, гениальность Кутузова осталась бы столь же таинственной, как ясные ему, но не нам, законы войны и истории; однако автор на минуту приоткрывает над этой тайной завесу. Хотя в истории действуют «миллионы причин», но есть самое главное, которое Толстой пытается разъяснить с помощью сложной математической метафоры о «бесконечно малых»; это бесконечно малая по Толстому – индивид, но индивид, не разумный, не «хомо экономикус», а индивид, подчиненный чувствам и бессознательным импульсам и резонирующий в этой части своей психики с аналогичными чувствами и импульсами масс. Толстой конечно говорит лаконичнее и лучше: «Только допустив бесконечно-малую единицу для наблюдения – дифференциал истории, то есть однородные влечения людей, и достигнув искусства интегрировать (брать суммы этих бесконечно-малых), мы можем надеяться на постигновение законов истории». Итак, правильная философия история должна быть социальной психологией, изучающей «однородные влечения людей». И, в соответствие с этой теорией, мы узнаем кое-что о секрете гения Кутузова: «Источник этой необычайной силы прозрения в смысл совершающихся явлений лежал в том народном чувстве, которое он носил в себе во всей чистоте и силе его». Итак, Кутузов был медиумом «однородных влечений людей» и видимо лучшим, эталонным и может быть даже «усредненным» носителем этих влечений.

 

Бегство от свободы

 

Тема порабощения разума связана с войной и военной службой – и в жизни, и в романе Толстого – еще и потому, что в условиях армии человек чрезвычайно стеснен дисциплиной, порядком, отданными приказами и прочими принудительными силами. В разных непохожих ситуациях Толстой показывает, как военные оказываются лишенными свободы и действуют не по собственной воле – но не в том простейшем смысле, что они исполняют приказ, а потому, что находятся внутри не предполагающей человеческой свободы системы.

Накануне Аустерлицкого сражения Вейротер предлагает военному совету свою диспозицию – но в сущности, обсуждение бесполезно, Вейротер не может ее изменить. «Вейротер, очевидно, чувствовал себя во главе движения, которое стало уже неудержимо. Он был, как запряженная лошадь, разбежавшаяся с возом под гору. Он ли вез, или его гнало, он не знал; но он несся во всю возможную быстроту, не имея времени уже обсуждать того, к чему поведет это движение». Кутузов, уверенный в бесполезности диспозиции, объявляет, что накануне сражения ее менять невозможно.

Находясь во французском плену Пьер Безухов наблюдает как «порядок» делает людей более жестокими, чем они были по своей природе: «В измененном лице капрала, в звуке его голоса, в возбуждающем и заглушающем треске барабанов Пьер узнал ту таинственную, безучастную силу, которая заставляла людей против своей воли умерщвлять себе подобных, ту силу, действие которой он видел во время казни».

Но это лишение свободы может приносить и удовольствие – особенно, если человек не доверяет себе и стал жертвами собственных излишеств. Тогда – военная служба является прекрасным конечным пунктом «бегства от свободы». «Явившись к полковому командиру, получив назначение в прежний эскадрон, сходивши на дежурство и на фуражировку, войдя во все маленькие интересы полка и почувствовав себя лишенным свободы и закованным в одну узкую неизменную рамку, Ростов испытал то же успокоение, ту же опору и то же сознание того, что он здесь дома, на своем месте, которые он чувствовал и под родительским кровом. Не было этой всей безурядицы вольного света, в котором он не находил себе места и ошибался в выборах; не было Сони, с которой надо было или не надо было объясняться. Не было возможности ехать туда или не ехать туда; не было этих 24 часов суток, которые столькими различными способами можно было употребить; не было этого бесчисленного множества людей, из которых никто не был ближе, никто не был дальше; не было этих неясных и неопределенных денежных отношений с отцом, не было напоминания об ужасном проигрыше Долохову! Тут в полку все было ясно и просто. Весь мир был разделен на два неровные отдела. Один – наш Павлоградский полк, и другой – все остальное. И до этого остального не было никакого дела. В полку все было известно: кто был поручик, кто ротмистр, кто хороший, кто дурной человек, и главное, – товарищ. Маркитант верит в долг, жалованье получается в треть; выдумывать и выбирать нечего, только не делай ничего такого, что считается дурным в Павлоградском полку; а пошлют, делай то, что ясно и отчетливо, определено и приказано: и все будет хорошо. Вступив снова в эти определенные условия полковой жизни, Ростов испытал радость и успокоение, подобные тем, которые чувствует усталый человек, ложась на отдых».

 

Манипуляция

 

Демонстрируя уязвимость человеческого сознание перед средой, ситуациями, обстоятельствами, показывая внушаемость человека в толпе, Толстой не придает большого значения искусству сознательной манипуляции; одна из философских сверхзадач «Войны и мира» – принизить значение человеческой воли, и потому он уделяет особое значение отрицанию якобы огромного влиянию Наполеона на свою армию, демонстрации того, что его власть лишь видимость. Тем не менее, искусство манипуляции и манипуляторы Толстом демонстрируется – в мире управляемых сознаний это вообще обычный промысел, однако манипуляция редко имеет большие масштабы – чаще это воздействие одного индивида на другого. Вот Элен соблазняет мужчин, подталкивая их к браку с собой – при ее внешности это не трудно. Вот Долохов, манипулируя Николаем Ростовым, заставляет его проиграть в карты большую сумму денег, и «соблазняет» Безухова на совместное привязывание квартального к медведю. Вот Анатоль Курагин соблазняет Наташу Ростову. Но и Ростов, и Безухов – это особые персонажи, которыми легко манипулировать – особенно Безуховым, который на протяжении романа все время оказывается под чьим-то влиянием и руководством – то Долохова, то Анны Друбецкой, то князя Василий Курагина, то братьев-масонов, то Платона Каратаева и т.д. Манипуляция чувствами толпы, народа, армии – задача, по мнению Толстого, чрезвычайно сложная, если вообще решаемая, но, тем не менее мы видим в романе человека, который тщетно пытается решать эту задачу – это московский главнокомандующий Федор Ростопчин. Удивительно, как четко формулирует он свою задачу: он хочет «руководить народным чувством». На фоне Наполеона Ростопчин кажется представителем более продвинутых, и более современных методов: он не надеется ни на обаяние своей личности, ни на силу прямого приказа, он пытается действовать через медиа – печатные афиши, при этом приспосабливая стиль этих прокламаций к простонародной аудитории. Другое дело, что, по мнению автора, он не знает и не понимает своей аудитории и в своих воззваниях не попадает в нужный тон. Но, тем не менее один раз ему удается возбудить толпу, и превратить ее в то, что в конце XIX века итальянский криминолог Сципион Сигеле назовет «преступной толпой». Это происходит, когда он натравливает собравшихся у его дома москвичей на политического заключенного Верещагина. Правда, чтобы начать это ужасное действо, ему приходится показать пример, заставить драгуна ударить заключенного по голове палашом, и это заставляет задуматься о различии пропаганды словом и пропаганды делом, пропаганды примером – ведь боеспособность войска зависит от того, найдется ли в первых рядах храбрец, который с криком «ура» бросится вперед. Драгун, ударивший заключенного по голове, сыграл роль такого «храбреца», поведшего толпу в атаку на врага – на растерзание беспомощного, закованного в кандалы человека. Неуспех же предшествующей пропаганды Ростопчина объяснялся прежде всего тем, что не было поступка: были обещания начать сопротивление Бонапарту, но сопротивление так и не началось.

Впрочем, манипулятор может склонить коллектив не только ко злу, но и к добру, прекрасный пример этого – рассказ о том, как Наташа Ростова легко переворачивает настроение и своих родителей и домашних слуг, заставляя их отдать предназначенные для вывоза имущества подводы для вывоза раненных: «Люди собрались около Наташи и до тех пор не могли поверить тому странному приказанию, которое она передавала, пока сам граф именем своей жены не подтвердил приказания о том, чтобы отдавать все подводы под раненых, а сундуки сносить в кладовые. Поняв приказание, люди с радостью и хлопотливостью принялись за новое дело. Прислуге теперь это не только не казалось странным, но, напротив, казалось, что это не могло быть иначе, точно так же, как за четверть часа перед этим никому не только не казалось странным, что оставляют раненых, а берут вещи, но казалось, что не могло быть иначе».

Также быстро толпа восставших крестьян в имении Болконских в присутствии военного – Николая Ростова – переходят от бунта к покорности.

Толпа вообще легко переходит от добра ко злу и обратно.

 

Разочарование

 

Моральные заповеди для Толстого безусловны, но человеческая природа, в отличие от нормативной этики, подвижна. На поле боя нет храбрых или трусливых войск – одно и то же войско может легко перейти от храбрости к панике и обратно. Большинство людей, особенно сплотившись в коллектив, ни добры и ни злы, но могут легко склониться и к добру, и ко злу. Толстой ни в коем случае не осуждает эту человеческую «неверность». Его любимые герои Николай Ростов, Наташа Ростова, Пьер Безухов, герои безусловно положительные – прежде всего отличаются повышенной подверженностью влияниям. Впрочем, они – как мы видим на примере с подводами для раненных – могут быть и источниками влияний, что вероятно, является обратной стороной внушаемости.

Итак, Толстой не осуждает подвижность сознания своих героев, вполне понимая, что таковы неотъемлемые свойства человека, что сопротивляться внешним влиянием трудно, для большинства невозможно. За несколько десятилетий до того, как в Европе началось развитие массовой психологии, «психологии толпы», Толстой собрал все необходимые для появления этой науки «кейсы».

И среди этих кейсов есть одна очень важная разновидность.

Характерная особенность феномена «порабощенного сознания», как он изображается в «Войне и мире», заключается в том, что человеческая воля находится под властью внешней силы как правило недолго. 

Вызванное средой или обстоятельствами измененное состояние сознания имеет четкий конец, и если вход в это состояние для человека часто незаметен  (ведь оно сопровождается отключением самоконтроля),  то выход четко осознаваем и часто является шоком. Толстой на протяжении романа несколько раз показывает ситуацию «рассеивания чар» и это не просто шок, это очень полезный шок, который включает рефлексию и побуждает осмыслять всю ситуацию.

Вот Пьер Безухов жалеет, что вызвал Долохова на дуэль и радуется, что его не убил

Вот Николай Ростов, поддавшись внеразумному воодушевлению, ведет свой эскадрон в атаку на французских драгун – но, встретив молодого французского офицера с ямочкой на подбородке, неожиданно теряет всякое одушевление и не понимает, какой смысл в атаке и в чем заключается геройство.

Вот Наполеон, увидев горы трупов на бородинском поле, на короткое время теряет понимание – зачем он делает то, что делает.

Вот толпа у дома Ростопчина, растерзав Верещагина, вдруг резко меняет свое настроение и ужасается тому что сделала.

Присутствие царя в дворянском собрании вызывает у дворян всплеск патриотических чувств они, они приносят ради обороны большие материальные жертвы – «На другой день государь уехал. Все собранные дворяне сняли мундиры, опять разместились по домам и клубам и, покряхтывая, отдавали приказания управляющим об ополчении, и удивлялись тому, что они наделали».

В момент прекращения действия гипноза в свои права возвращаются разум, и, иногда, совесть.

Однако последняя фраза романа: «необходимо отказаться от несуществующей свободы и признать неощущаемую нами зависимость».