Искусство

Разлом между неолибералами и остальными стал очевидным. Относится он и к творчеству талантливого режиссёра Андрея Звягинцева – кое-кто заходится в припадке восхищения, остальные – отвращения.  Рознят публику не герои и сюжеты, не мрак и безысходность  – к ним давно привыкли, в искусстве и в жизни, – сам художник с его посылами.

В доступе достаточно текстов о «Левиафане», в том числе и в «Топосе» – здесь, здесь и здесь. Остановлюсь на фильме «Елена». Он тоже  отмечен вниманием – особым призом жюри Каннского фестиваля, и, главное, фильм показателен для понимания творческой доминанты художника. Россия смотрела его с экранов телевизоров.

В «Елене» соль, которая на ранах, вовсе не в том, что женщина помогла мужу отойти в мир иной для улучшения жизни собственной фамилии, – такие преступления случаются, чего уж тут, дети – родителей, внуки – дедушек и бабушек выставляют бомжевать, чтобы занять их жилплощадь. Катастрофическое падение нравов. Чёрная полоса началась в «золотые» 90-е, когда страна переполнилась шоком, горем и невиданными людскими потерями: недобитое русское население из национальных республик скиталось по России без помощи, без разрешения где-то прописаться, чтобы устроиться на работу; обрушились наукоёмкие предприятия – кадры уезжали на Запад укреплять научный потенциал США и Западной Европы.  Опустилось всё, в том числе и нравы. На фоне реально эпохального злодейства заботы Звягинцева в «Елене» воспринимаются как страх о содеянном, как фобия. Ой, так просто это не пройдёт!..

Бог, говорят, в деталях, как и дьявол. На чьей стороне они в творчестве художника?

Минималистская эстетика Звягинцева вынуждает его отбирать  считанные  детали. Соответственно, они и имеют значение для анализа, почему именно эти, а не те. В каком-то интервью режиссёр сам признавался, что долго искал для «Елены» именно русские типажи. Актриса на главную роль нашлась сразу, а вот с мужской ролью... Витального русского мужика-актёра пришлось искать долго – они выродились в отечественном кинематографе.

Казалось бы, какая разница, к какой этнокультурной традиции принадлежат персонажи да в контексте неолиберальной риторики, да в минималистской эстетике! Но именно эта разница и была насущно востребована Звягинцевым. Ведь предмет фильма – русское, а вовсе не женщина с её преступлением.

Минимализм в средствах свойственен мифам.  Лаконично, тщательно отобранными средствами, в гулком реверберирующем пространстве натяжения сил между героями, миф возгоняет результирующую реакцию, которая и есть некий вариант откровения человеку и миру о них самих.

Скупая деталь концентрирует внимание, гипнотизирует и направляет воспринимающего в нужную мифу колею отбора впечатлений из прожитого опыта. Звягинцеву понадобился хронотоп с маркером «русское», и он был создан, и потащил зрителя по колее.

Нужно обладать как знанием, так и интуицией крепкого художника, чтобы уметь создавать пространство мифа. У Звягинцева ни того, ни другого отнять нельзя, да и никто не собирается. Но  есть художники, способные поднять образ  с этнокультурного масштаба до общемирового.  В «Елене» Звягинцев свел миф к  этнокультурному основанию, - во всяком случае, так он воспринят теми, кто в восторге от его художественной проницательности и разделяет его отчаянно испуганный взгляд на русский мир.

Собственно, об образе Елены только и можно сказать, что она – русский типаж примитивной организации. Только после убийства мужа возникает другое содержание – злодейка дионисийского плана, проникшая в упорядоченный, стерильный мир благополучного бизнесмена для того, чтобы устранить его и осуществить экспансию хаоса в пространство, ранее не доступное для её кровных чад. Это и есть сюжет.

Зритель не всегда всё может объяснить, но даже и самый простодушный не может не почувствовать  неприязнь автора и его страх перед лицом русского дионисийства. Крошечный внук Елены, младенец,  показан чуть не камерой доктора Менгеле. В связи с мальтузианским привкусом идей, транслируемых одним из персонажей этой суровой саги, иначе сцена с ребёнком и не может восприниматься.  Младенец расстрелян камерой.

К кому обращён посыл фильма? Кто будет вибрировать в страхе заодно с художником? Как выяснилось, и это не удивительно: вибрировать в такт будет немногочисленная, но громкоголосая публика. Наиболее чётко взгляд этой публики отражён в отзыве* Грегори Фрейдина, слависта, из англоязычного интернета, выдержки из которого перевожу ниже.

«Менталитет "коммунальной квартиры", идущий, возможно, от знаменитой русской крестьянской общины, Мира, вновь заявляет о себе будь то при "социализме" или при движимом нефтью  «капитализме» в России двадцать первого века. То, что в другом случае могло бы рассматриваться как бытовая история, начинает резонировать в качестве аллегорического повествования с конкретными социологическими выводами: глубинное строение русской традиции оказывается мощнее любых новомодных модернизаций, будь то коммунизм или капитализм.

(...) Звягинцев претендует на миф, который может служить лекалом повсюду в его стране. Фрагменты паззла образуют картинку, которая становится аллегорией, обладающей значительной  исторической глубиной.

В России – чтобы вскрыть аллегорию Звягинцева – великие реформы, будь то Петра Великого, Екатерины, Александра I, Ленина, Сталина, Горбачева или Ельцина, рано или поздно выдыхаются, и традиционная, полудеревенская культура России поглощает и, как хищное растение или болото, проглатывает то, что потревожило поверхность  чуждым ей агентом вмешательства.  Елена олицетворяет традиционную полудеревенскую, полугородскую Россию с её вкусом к головным платкам и хитростям –  сигнальными признаками крестьянского происхождения её козней».

На такое обобщение о русских напросился фильм Звягинцева. И так и этак добрые люди поверхность тревожат – и насилием, и коварством, и голодом, и истреблением, и диктатурой, и презрением, а мы всё дремлем своими полугородскими полудеревенскими хитростями. Что-то в этом есть.

Но есть и этот вот парадокс – русские особенные, не такие, как все, но при этом им отказано в своём особом пути, а часто и в том, что они вообще есть.  Фильмы о них, однако, ставят. Как бы о русских, но – не для них. Великие реформы, считают, не изменили архаики русского мира. Фильм Звягинцева тем более не способен добавить ему гармонии. Чувство страха питает творческий огонь художника, но, как бы талантливо эстетично не получалось его кино,  в нём, увы, пока нет главного – любви. В чём нет любви, то не целит.

Считается, что в ребёнке заложено всё. Родители, общество лишь высвобождают те или иные качества и способности. Нельзя вырастить  нормальное дитя, моря его голодом, подвергая побоям, и на одних лишь замечаниях о том, как он плох, нерасторопен, неопрятен и зол.  Ребёнок растёт на положительной обратной связи, исходящей от умных и любящих родителей, способных моделировать для него такие ситуации, в которых он проявит нужные качества. То же и народ – в нём есть всё, но у него нет критической массы близкой его культурному коду элиты, которая желала бы и могла ангажировать его на позитивное саморазвитие. Последние десятилетия стали временем катастрофического упадка в образовании, кино, телевещании, книжной индустрии, всех стандартов жизни. Народ лишь опускали. Если судить по горьким плодам, которые все налицо, то вывод один – элиты, взгромоздившиеся над народом,  по тем или иным причинам, ему чужды.

ЦелИть и развивать способны лишь любовь и терпение. В нашем контексте под первым подразумевается положительная связь всех элит с культурным кодом народа, под вторым – время, необходимое для эволюционного, а не революционного развития. Которого нужно много, очень много, а в колёсах русской цивилизации лишь палки в виде навязанных революций и войн. Но это мы уж далеко зашли в обсуждении творческой доминанты Андрея Звягинцева...

___________

* Russia's Two Souls: Andrei Zvyagintsev's Film "Elena"