Библиотечка Эгоиста (под редакцией Дмитрия Бавильского)

Всегда, когда нам с Сашенькой удавалось выбраться на прогулку (порой вовсе не оплачиваемую; плата была иной – бесценной), я веселил ее с отчаяньем юнца: пародировал для нее голоса птиц, озвучивавших в свою очередь декорации садов; играл – и в нескольких лицах сразу – забавные пьески-пародии, сочинявшиеся прямо на ходу; громко и бесцеремонно «читал» сокровенные мысли проходивших мимо дамочек, шарахавшихся от меня, точно от черта; – словом, фиглярил напропалую.

Я прижался к стене, лихорадочно выискивая глазами какую-нибудь подворотню, где я мог бы укрыться: напрасно, я оказался в ловушке. Мне оставалось только ждать, когда погоня и ее жертва благополучно меня минуют. Но этому не суждено было осуществиться.

Паранойя возвращалась ко мне. Зала недобро колыхалась, трансформировалась, полнилась ложной, незримой для остальных жизнью: перемигивающиеся портреты на стенах, вздыхающий оконный тюль, подозрительно неспокойные ножки рояля – всё выказывало мне свою поддельную сущность.

Заглянув сейчас в зеркало, что настоящего мог бы увидеть я? Ничего, кроме невнятных образов, миражей, пляшущих в чужих зрачках… Эта девочка в ванной; прозрачный воздух, разделявший нас; горячий пар – и горячка в голове моей, и пустая темень за спиною. Ворсистая плоть паласа под нами, Сашины ресницы-птицы, беспомощно распластавшаяся плюшевая игрушка. Слова. Слова.

В четверг, в девять сорок утра, я – злой, заснеженный и прошитый насквозь, кажется, всеми ветрами мира, гулявшими нынче по Питеру – вошел во двор дома, указанного Беглицким. Меня встретили мрак, вонь, тлен – в общем, повсеместная разруха, свойственная глухим и бедным дворам.

Поговаривали, что давным-давно за большую услугу один из магов Семиречья наделил Тионара даром прорицателя и сообщил вдобавок, что буде кто пытаться его умертвить, то Тионар не скончается мгновенно, а проживет еще ровно столько, чтобы успеть наложить на убийцу самое страшное проклятие.

Олго, разглядев в фамильное зеркало какой урон его красоте нанес благословенный рыцарь, не на шутку рассвирепел и, наложив на рану заклинание останавливающее кровь, понесся следом за обидчиком.

Он подвел меня к настенному зеркалу в передней. Из него прямо в глаза мне уставился абсолютно белый, покрытый испариной безумец. – Я принесу вам воды, – Сенчин удалился, оставив меня наедине с собственным отраженьем и страхом, взявшимся за меня с новою силой.

Ее манерная грубость вполне гармонично перемежалась с «высокими порывами» экзальтированной барышни: все это, впрочем, была только пыльца на крыльях редкой бабочки, всего лишь налет пудры на ее душе – душе, действительно, ранимой и одичалой.

Она ничего этого не знает. Она путешествует вне меня. Она спит, едва дыша. Почему-то она всегда дышала во сне совершенно незаметно, так, что я постоянно за нее беспокоился. А теперь дыхание и вовсе не слышно. Боже мой, где она? Кто я?

Я глажу пальмовые пни по волосам. // Они плывут в морской воде по адресам. // Cвоим огромным, белым адресам.

Родился на родине, делал приборы, // включал на досуге небесные хоры, // уехал, приехал, опять опоздал, // сбежал из медпункта, попал в арсенал.