Библиотечка Эгоиста (под редакцией Дмитрия Бавильского)

 

Эти праздники я называю народными. И в обычный праздник церковь полна народом, а наша небольшая бывает и переполнена. Но в такие дни главное  действие разворачивается на улице, на площади перед церковью. Таких дней – только два в году: Богоявление и Суббота перед Пасхой. В Богоявление происходит раздача народу святой воды, а в Великую Субботу –  освящение куличей.

Пока идет служба, народ с куличами и яйцами скапливается на площади. Люди образуют две большие группы по обе стороны от паперти. Постепенно эти группы начинают вытягиваться в линию и, замыкаясь, образуют круг. До начала освящения этот круг нужно сделать как можно шире, чтобы люди нигде не стояли толпой, но народу бывает столько, что это нереально. Постепенно круг раздвигается почти во всю нашу площадь. И вот в конце службы из храма выходит священство, служит короткий молебен, и начинается освящение куличей. Первое освящение бывает самым многолюдным, и проводит его сам настоятель. Он обходит людей с внутренней стороны круга. В руках у него кропило. Рядом с ним идет псаломщик с купелью. Настоятель беспрерывно погружает кропило в купель и кропит народ, подставляющий куличи под летящие брызги. Вода в купели быстро иссякает, и еще один человек с ведром доливает воду в купель, а когда и ведро опустеет – бежит поскорей наполнять. Сзади идут еще псаломщики с корзинами и коробками для сбора. Туда кладут яйца, куличи, десятки. Но главная работа у того, кто прикрывает настоятеля спереди, чтобы народ его не смял. Батюшка и сам себя в обиду не даст, но пройти сквозь людскую толщу ему одному не под силу. Чем дальше он подвигается вперед, тем больше нарушается круг. Людям кажется, что их пропустили, недостаточно освятили их куличи, и они забегают спереди. Идущий впереди человек должен отодвигать с дороги людей, иначе настоятеля обступят со всех сторон, и движение прекратится. Раньше с трудной обязанностью впереди идущего хорошо справлялся Валентин, а теперь ходит батюшкин зять, чернокудрый Митя.

Идем сквозь народ и поем: «Егда-а снизшел еси к смерти, животе бессме-ертный! Тогда-а ад умертвил еси сияньем Божества!

Брызги летят, солнце светит, и со всех сторон сияют людские лица.

 

 

Обсуждали с Говоровым погодные и небесные явленья: снег в июне, северное сиянье. Говоров говорит: «А я еще гало видел, - Что? – Гало, это когда вокруг солнца образуется светящийся круг большого диаметра». И я сразу вспомнил, что тоже видел это гало, только не знал, что так называется. И было это гало как раз над нашей церковью. Стояли Боря с Людочкой и, прикрывая глаза лодочкой, на него смотрели. И я стоял рядом с ними и смотрел. И другие наши выходили из церкви посмотреть. Нам казалось, что Господь очертил в небе над нами сияющий нимб; а где-то тоже, наверно, стояли люди, смотрели в небо и так же думали.
 

Одни мужики в бригаде, вдруг появилась Нина. Настоятель благословил. Переоделась Нина и полезла на леса. А Андреевна обрадовалась: думала, кто-то одежду церкви пожертвовал. Спустилась Нина с лесов – обратно переодеться не во что. И Андреевны нет. Пошел искать Андреевну – за церковью машину батюшке моет, продавать собрался. А то чуть Нина домой в рабочем не ушла.

На следующий ремонт Нину уже благословили красить в алтаре. Кроме нее одна Ирина Александровна, алтарница, в наш алтарь входила. А Нина опытный мастер была, валиком шурует – не налюбуешься. Только у нас в алтаре лампы мощные горели, только Нина разойдется, чуть краской в лампу брызнет – пламя! Взрыв! Свет в алтаре гаснет, и мужики в потемках над Ниной ржут.

 

Кроме Бори, давившего их шестом и сжигавшего их гнезда, сражался с осами и Толик. Он придумал свой хитроумный способ: намазал кусок оргалита специальным клеем, этот клей даже от мышей помогал, мышь прилипала к нему и не могла отлепиться. Толик поднялся на крышу и подложил этот лист к самому их гнезду. И мы стояли на лесах и смотрели, как Толиков лист заполнялся полосатой шевелящейся массой. Потом пришел настоятель. Поднялся к нам на леса и тоже смотрел. И говорит: «Ладно, хватит смотреть, как Божьи твари корячатся».

 

Больше всего мне нравится, как он при смехе втягивает в себя воздух. Стоит ему развеселиться, как порции захлебывающегося смеха чередуются у него с этим втягом. Если он при этом что-нибудь говорит, то кажется, что он и произносимые слова втягивает обратно в рот вместе с воздухом.

В тот день они встретились в пустой бабушкиной квартире. Он откуда-то взял огурцы, медленно просовывал их ей в рот и так же осторожно вынимал. Своими огурцами он сводил ее с ума. И вот его уволили. Не за огурцы, про них никто не знал, да и что может быть еще невиннее. Что-то не так сказал, не подмел в алтаре, да нет, дело даже не в этом. Уже давно настоятель глухо его ненавидел. И уволил его унизительно. В воскресенье он, как обычно, пришел служить, а его не пускают в алтарь. Как обухом по голове, или огурцом в одно место.
 

 

У нас в церкви есть свой Писатель и свой Поэт. Только приходят они раз в год, на Пасху. Расставляем мы ограждения, чтобы крестный ход нормально прошел, подъезжает Писатель в своей машине. В полутьме он едва различим, но хорошо узнаваем – он ведь у нас один.

И есть еще Поэт. Этот приходит попозже, что ему так рано в церкви делать? У него в эту ночь особая миссия. Это единственный раз в году, когда во время службы читают Евангелие на разных языках. И для этого нужны специально обученные люди. Наш Поэт как раз такой: он знает латынь и обладает безупречной дикцией.

А Писатель стоит на службе у самого амвона и, вытянув голову, слушает.

 

Первые признаки современной церкви: подсветка, озвучка. Раньше подсветку Валька осуществлял, под Новый год на елки прожектор с крыши направлял. А теперь подсветка служит для красоты, и чтобы ночью церковь во тьме не терялась. И теперь церковь выглядит ночью снаружи – сказка! Зато плохо стало в окошко луну смотреть, в каждом окне – многолуние.

А зачем озвучка нужна – я вообще не пойму. Ночью на Пасху вся площадь народом заполнена, у всех свечки горят, зачем же еще, чтобы в динамики, как на рок-концерте, искаженный звук шел?

Ну не прав ли Пророк, когда говорил, что в электричестве черт живет?!

 

Полина ругала ворон: и такие они, и сякие, и голубя заклевать могут. Жестокая птица. Откуда у Полины эти наблюдения? Ведь явно же не из книг. В ее словах было живое негодование. Как будто она со своей колокольни следила за жизнью птиц.

Полина – звонарь. Когда Валера заболеет или по работе занят – звонит Полина. На некоторых службах звон бывает сложный: в нужном месте его прекратить, и в нужном снова начать. Тогда я подаю Полине сигналы. Отхожу подальше от церкви, чтобы видеть Полину на крыше, и машу ей рукой: не звонить. И машу ей – снова звонить. И Полина звонит, а сама не теряет из виду птиц, да и я внизу, машущий ей рукой, что крылом, кажусь не крупнее голубя.

 

Был у нас такой деятель Попов. На первом ремонте он нам краску смешал. Потом все на Раю свалили, бригадира маляров, но мы то знаем… Нет, чтобы нормальную краску купить. Так ремонт еще не закончился, а краска уже облетать стала. Обращается в пыль, и ветром сдувает ее со стен. Батюшка тогда на Попова очень сердился. А еще Попов предложил нам трубы намылить. А то стены матовые, а трубы блестят. Батюшка хозяйственного мыла купил, намылили трубы, а они как блестели, так и блестят.

А еще Попов на цоколе камень равнял: «Я вам покажу, как нужно с камнем работать!» Облачился чуть ли не в скафандр, чемодан инструментов с собой притащил. Раскрыл свой чемодан и в приямок спрыгнул. А мы стоим и смотрим уроки мастера.

Взял Попов кувалду, взял зубило и по камню стучит. Постучал немного и назад из приямка вылез. Порылся для виду в своем чемодане и обратно в приямок прыг. Продолжалось это недолго. Скинул Попов свой скафандр, на часы посмотрел, мол, спешу, инструменты собрал и по-быстрому смылся. Больше Попова в работе никто не видел.

Один раз мы в батюшкиной машине едем, и разговор зашел про дворец, что там в двадцатые годы лагерь был. И Попов тут же вступил: «У меня там дядя сидел. Он оттуда сбежал. За ним на автомобиле гнались…» Батюшка не выдержал, засмеялся, а Попов как ни в чем не бывало дальше про дядюшку заливает.

 

Настоятель мастер проповеди говорить. Особенно, когда он в ударе. Правда, бывает, он повторяет то же, что говорил в прошлом году, но все-таки дар у него несомненен.

А отец Андрей – другое дело. Проповедей он не любит и выходит на них с неохотой. И когда говорит, то немного мямлит. Но мямлить тоже можно по-разному. Бывает, что он мямлит вдохновенно. Вообще, у Андрея приятный голос, и особенно приятный смех. Но ведь на проповеди не посмеешься, вот в чем беда.

 

С Петей я всего два раза заговорил. Когда они с дьяконом башни красили, на веревках висели, Петя в наушниках был. Так вот я его потом спросил, какие он группы слушает. А в другой раз мы в Тихвин ездили, и Петя по монастырю с фотоаппаратом ходил, и я его про длинный объектив спросил, а он: «Да это же обычный…» И слово такое сказал, я его не запомнил. Вроде «прокомпсогнат».

Еще я запомнил,  как дьякон его однажды ругал. У них, у альпинистов, свои горные правила, как нужно страховаться, а Петя что-то нарушил.

А потом Петя погиб. Поздно вечером возвращался от друзей и пошел по путям, чтобы расстояние сократить. В это время электрички уже не ходили, но идти по путям намного опаснее – видимость хуже. Тепловозом платформу толкали, а Петя в наушниках был.