Игорёк

В одно из первых моих дежурств пришел ко мне Игорек. Когда-то распространенное было имя, в моем детстве сплошь шли Игори. Этот Игорек был совсем молодой и сильно вдатый. Но я тогда еще пьяных выгонять не умел,  и с Игорьком разговорился. Говорил-то все Игорек, я только слушал, и постепенно во мне пробуждался интерес к Игорьку. Он был в светло-зеленой болоневой куртке, высокий, немного сутулый, и руки казались необыкновенно длинными, может быть, оттого что он ими все время размахивал. Сначала он говорил про эту церковь, что помнит, как она стояла еще позаброшенная, а он по ней в детстве лазил и голубей гонял. И как всякий пьяный, он к одной и той же теме возвращался по нескольку раз, повторяя мне снова о церкви, о детстве - и про этих голубей. А я слушал его недоверчиво: мне  казалось, он совсем молоденький, и  наверное, в его детстве здесь уже музей был. А Игорек все изливается, и по третьему разу мне про голубей рассказывает. И мне показалось странно: такой молодой, а как будто себя оплакивает. Он говорил, что чувствует в себе художественные наклонности, что нужно их развивать, но как будто не верил и сам, что их разовьет.

А сам был настолько пьян, что выйдет на паперть, сбоку приткнется, поссыт и назад. И снова душу мне изливает. А потом пришли «адмиралы». Тогда еще в церкви оставалось некоторое музейное имущество, и вот они пришли что-то с ним решать. И Игорек от меня быстро на «адмиралов» переключился. И им про детство свое голубиное рассказывает. Только вижу, перед адмиралами он слегка важничает, и от детства поворачивает так, что, мол, он все здесь, в этой церкви, знает, раз еще в детстве всю ее облазил. Ну, «адмиралы» долго слушать его не стали, но и особо не удивились, а, наверно, решили, что у них здесь в церкви все такие.

А потом пошли мы с Игорьком кофе пить. Тогда еще трапезной у нас не было, сторожа на углу Типанова в булочной кофе со слойкой пили. Думал, до булочной вместе дойдем, тут Игорек от меня отвяжется. Порядком я от него устал, по третьему разу про детство уже прослушал. А он и в булочную, и обратно в церковь со мной пришел, ходит как на веревочке и говорит, говорит. Не помню как, но все же он от меня отстал. Наверно, когда протрезвел. И больше я его не видел.

Прошло несколько лет, и я уже на сторожах пообтерся. И вижу, нет-нет да и пройдет мимо церкви такой паренек, вылитый тот Игорек. Уже не столь юный, но такой же худой и высокий, и во взгляде какое-то озлобление. И как его увижу, меня будто что-то кольнет: тот ли это Игорек?

И вот мое сомнение разрешилось. Зашел он в церковь, как и тогда, пьяный, и снова стал изливаться. Теперь уж я его из любопытства пустил. Только ни про художественность, ни про детство больше ни слова. А оплакивает себя, как погибшего. Говорит: живу с матерью, мать слепая и сам почти ослеп. И ничего его в жизни не радует. А по щекам слезы текут.

Я его пробую утешать, говорю, чтоб не падал духом, а сам чувствую – ему утешение мое не нужно. Вышли из церкви, обошли вокруг, сел он у елок и дальше плачет. Там я его и оставил. И не раз еще видел я этого Игорька. Проходит он мимо, понуро сутулясь, кидая озлобленный взгляд в сторону церкви. Меня не замечает, может и вправду слепой. Длинные руки висят как плети.
 

Ирина Александровна

Ирина Александровна была наша единственная алтарница. После нее за порядком в алтаре следили псаломщики, и порядка не стало. Ходила она по церкви всегда в черном, и это черное на ней ничуть не выглядело ни траурно, ни по-монашески, а просто, буднично. Ирине Александровне удивительно подходило быть алтарницей.

Меня Ирина Александровна очень ценила. Сижу я читаю, никогда равнодушно мимо не пройдет: что это Дима читает? Заглянет: ой, Господи! Всегда ей казалось, что очень умное что-то читаю. А однажды она попросила написать для внучки школьное сочинение. Внучка в теме не разобралась. И я Ирине Александровне не мог отказать. А сколько было потом благодарности, как Дима доходчиво все изложил. Прошло еще время, внучка венчалась в нашей церкви, простая студенческая свадьба без машины.

 Потом эта история с Сашкой-бомжем. Стала Ирина Александровна его опекать. И приговаривала: хороший он парень, непутевый он только.

Тем летом  встретили мы ее неподалеку от нашей дачи, между Солнечным и Курортом. Вдруг, у шоссе, прямо в траве стоит она не в обычном черном, а в легком светлом плащике. И выражение лица, иначе не скажешь, блаженное. Приехала на дачу к знакомой.

Не оставляет меня ощущение, что повстречали мы тогда Ирину Александровну в Елисейских полях.
 

Итальянцы

Среди разных иностранных групп радуют итальянцы. Вот заходят французы, немцы, америкосы. Любопытно и за ними понаблюдать, но они не радуют. От итальянцев ощущение – солнца! Ну закурит на паперти какая-нибудь сеньора. Радуют, как они лопочут, нарушая священную тишину. Смотришь на них и убеждаешься: великое кино не обмануло. Бесцеремонны, галдят – мне бы рассердиться на них, пришикнуть, а я улыбаюсь – и сам готов загалдеть.

Боже, благослови итальянцев!