Библиотечка Эгоиста (под редакцией Дмитрия Бавильского)

* * *

Cудьбы слов.

Они есть у всех. У имен – самые невероятные.

Они складываются из деяний, которые связаны со словами, которые от
них совершались. Это не образы, стоящие за смысловыми
значениями, это их роли – то, как они сослужили людям, чем стали,
что дали или вобрали, сколько вытеснили, вытолкали –
водворившись притязательно. Каждое слово – увесистая правда, даже
если оно – ложь. Кроме того, что слова называют предметы, они
сами – тоже сложившиеся предметы – малые и большие, твердые
и расплывчатые – отвесные и обвислые, оберточные и граненые
– одноликие, многоликие, соседи, хищники, игроки,
преступники. Раскидистые кланы в архитектурных трущобах. Кубы.
Сошедшиеся в неуступчивых дружбах – сцепившиеся бдительно фразовой
хваткой. Синтаксисы стяжательства. Возможно, Библия в этих
сферах – огромный чан, в котором и над которым парит, роится
большинство всех имен. Она – хранитель, поддерживатель, и
она же ловушка.

Скорее всего, имена убийц – это глыбы.

Асимметричные, черепушно-полые, с выпуклыми кратерными раструбами.
Фобосы и деймосы. Раздутые останки заглотанного будущего с
радиальными сечениями аорт – рельефно-затененными кольцами –
фамильных историй бессмертия. Растрески натянутых брюх. В
каждом из них – изъятые куски нас, клочья и соки мира,
отринутые наследия, начала начал, альфы и омеги, античности и
атлантиды – альтернативные имена человечества, высокоэкологичные,
лучшие.

Скорее всего, имена убийц – это топонимы – знаковые столбы, табло,
сигнальные указатели, неподъемные кладбищенские кресты –
раскинувшие корневища, обросшие шлейфами. Светопоглощающие
вещества, хламная поэзия подтекстового концентрата.

А в речи – такие послушные, кроткие¬.

Во всех языках мира они живут ловчась, скрывая свои пуды, бесхозные,
и не могут раствориться – засаженные в именные указатели,
застрявшие в ссылках, сносках и комментариях. Они готовы
упоминаться всуе, быть второстепенными членами, писаться и
произноситься комично, похабно, с ошибками, двоиться, отражаться,
сокращаться, рикошетиться искажениями во ртах – легко,
беспорядочно – перепутываться, рифмоваться, ложиться на музыку,
выстраиваться по ранжиру – пустышно, сорно – складываться в
звенья, ступени, ярусы, карманные словари, записные книжки,
домашние скороговорки, детские считалочки.
Обознатушки-перепрятушки. Зачеканенные, замозоленные, замурзанные отскоками
от зубов – стрекочущие, сверчащие – жалобные,
укромно-уродливые. Они рады заслоняться нарицаниями, пробавляться в
псевдонимах, группироваться тезками, становиться кличками,
прозвищами, ругательствами, дразнилками, давать начало фамилиям,
терминам, понятиям – рядиться в ремки, худосочное тепло. Они
готовы ко всему – лишь бы их не упоминали по назначению – по
первому, начальному, истинному смыслу – особенно всех вместе,
в одном предложении, списке, ряду. Лишь бы ими не извлекали
в номинациях то самое, с чем они пришли, чем ввалились
сюда. Однокоренные части речи со свойством абсолютного
отталкивания – не сочетаемые, не допускающие друг друга – антагонимы.
Независимые концепции антибытия, самостоятельные категории
деноминативности. Отказники, ампутанты, замененные
подделками ради спасения своих носителей, ради живительного забвения,
разобщенности и обнадеживающего одиночества .

После каждого в их списке –

нарастающий интервал молчания.

Здесь и мое имя.

Здесь оно не стало моим.

Отсюда оно не сложилось.

Отсюда я остался неназванным.

* * *

Сначала мы сортируем настоящее –

нумеруем – чтобы практически ориентироваться в нем.

Для этого придумано летоисчисление. Затем, когда время входит в ранг
прошлого, наполняется содержанием и затвердевает – в
преобладающем событийном цвете, – оно становится знаком,
приобретает имя. Рождается история. Год первого атомного взрыва, год
первого полета человека в космос. У каждой эпохи есть свой
топонимический полюс. География устоявшегося времени.
Вавилон, Рим, Константинополь. Предместья и столицы истории. Фивы.
Долина царей великой реки. Погребенное бессмертие. Помпеи.
Хиросима. Города, проросшие сквозь. Топографические
небоскребы. Фонящие символы, на которых магнитятся и замирают
навигационные стрелки.

Прежде мы проживали настоящее, понимая его.

По истечении, правильно прожитое и израсходованное, оно поступало в
наше распоряжение, в наши закрома, кладези, становилось
ясной статусной определенностью, послушно занимало свое место,
укладывалось сверху в соответствующей нише, цепи, вписывалось
в скрижали. Пластичная физика благополучно-накопительно
усыхала в слово.

Теперь же настоящее, признанное прошлым, по-прежнему непонятно,
неустойчиво. Оно бродит, взаимодействует, смешивается, движется
вместе с нами, не отставая, меняет значения. Оно по-прежнему
непредсказуемо, смутно. Оно не согласно с придуманными ему
именами. Оно разрушает их значения. Оно категорически против
всей присвоенной ему природы.

Мы не знаем, где прошлое в очередной раз взбесится и даст просадку.
Мы не можем из него выбраться. Мы не в силах предотвратить
эти приступы и обмороки, научиться правильно, адекватно себя
вести. Блуждающий эпицентр, зыбун, трясина.

Время.

Как понять то, у чего нет выраженных, постоянных признаков, что лжет
– теперь уже на каждом шагу? Новое и старое, новаторское и
традиционное, необычное и надоевшее, решительное и
заматеревшее, несбыточное и тягостно-неодолимое. Мы живем в
нарушенной синхронии, в разладе, в разности скоростей соотносящихся,
связанных, параллельных или последовательных процессов, в
несовпадающих, не поспевающих, не соответствующих друг другу
восприятии и осмыслении, причинах и следствиях. Никак не
можем дожить в том, что хронологически давно уже пройдено. Никак
не можем освоиться в месте, которое топчем – объятые и
утянутые холостыми оборотами времени. А неисчислимые события
настоящего, не вмешиваясь в судьбы, не застревая, не задевая
никого, то отскакивают от нас, то проскакивают мимо. И мы под
диктовку этого непонятого, обманутого – погрешного – хода
безудержно раздуваем их значения или, наоборот, безжалостно
нивелируем. Нет объективности, нет законченности, нет правды.

Законы физики сильнее человечьих.

Но, оказывается, и их можно преступить. И тогда судит сама природа.
А природа не разделяет индивидуальности, не играет по
ролевым правилам и не признает страдательного залога. У нее
виноваты все.