Проза

теоретическая повесть

Начало

Продолжение

Розовый свет, дубовая дверь….

− Здрасьте!

− Позвольте Ваше пальто?

− Здравствуйте, Даша! Вы сегодня замечательно выглядите! Эта блузка,
она вам очень к лицу!

Даша засмеялась;

− Я каждый раз в этой блузке, это форменная одежда!

− Вам очень к лицу эта форма, Даша! Может, вы посидите со мной немного сегодня?

− Нет, нет! Что вы! – смущенно защебетала Даша. – Нам нельзя, не
положено! Меня уволят!

− А я поговорю с вашим начальством, попрошу?

− Нет, нет, не нужно! Что вы! Меня тогда точно уволят!

− К нам приезжает Патриция Каас, моя мама ее очень любит! Может, мы
с Вами на концерт сходим? − предложил тогда Кормлев.

− Может быть, может! Потом об этом поговорим, ладно? − Даша
извиняюще улыбнулась, и скрылась в дверях гардеробной.

− Так, старик! Тебя там женщины ждут, скучают, а ты тут персонал
клеишь! − у входа в зал стоял Панфилов, засунув руки в карманы.

− Какие женщины?

− Красивые, умные, добрые, милые!

− Таких не бывает.

Панфилов заулыбался, похлопал Кормлева по плечу, приобнял и увлек в зал.

− Бывает, старик, бывает! У нас все бывает! − заверил его Панфилов.
−Пожидаев из Москвы приехал, хочет с тобой увидеться, – уже
серьезно продолжал Панфилов, подведя Кормлева к столику, за
которым сидели две молодые, действительно очень красивые
женщины, и средних лет мужчина в шикарном, черном костюме.

− Вот, дамы! – театрально-пафосно провозгласил Панфилов. – Позвольте
представить вам нашего школьного друга, безумно
талантливого писателя, поэта, обаятельного зануду и просто
замечательного человека Сергея Кормлева!

Женщины тихо засмеялись, заулыбались широко и радушно.

− Ну, ты просто какую-то тронную речь тут произнес Панфилов! − встал
из-за стола мужчина, ловкий, статный, высокий, подошел к
Кормлеву, сердечно обнял его, похлопывая по спине:

− Рад, рад тебе, дружище! Ёлки с палками, сколько же зим мы с тобой
не виделись? Ну, садись, садись же! Познакомься, Сергей, это
мои референты, и очень доверенные лица – Оксана и Лера! −
представил он женщин.

− И очень красивые лица! − вставил Панфилов.

− Девушки, не смущайтесь! Все, что здесь наговорил Панфилов –
неправда! − обратился к женщинам мужчина в чёрном.− Сергей, он
просто самый обыкновенный гений, и наш школьный друг!

Его усадили за стол, и Сергею опять вдруг пришла откуда-то
уверенность, будто он действительно знает этого мужчину, давно, будто
это действительно его старинный, школьный друг-приятель
Пожидаев.

− За встречу, за встречу! − голосил Панфилов, успевший уже налить
бокалы, и, чокаясь со всеми так, как будто он праздновал
Второе Пришествие!

Опять замелькали рюмки, бокалы, ножи, вилки, лампа, официант, тёмная
бутылка, обернутая в пожелтевшую от времени, полупрозрачную
бумагу, улыбающаяся, масляная физиономия Панфилова,
породистое, благородное, очень приветливое лицо Пожидаева.
Красивое, точеное лицо Леры, голубые глаза которой смотрели на него
как-то тепло, заинтересованно, восхищенно, светло и нежно −
так, как иногда смотрят юные жены на своих безмерно любимых
мужей. И руки…. ухоженные, нежные, нервные, с длинными,
ровными пальцами, и ногтями, накрашенными матовым, розовым
лаком.

Вот где я их видел, эти руки! − вдруг, неожиданно для себя, понял Кормлев.

Откуда-то издалека до Кормлева доходило, что Пожидаева зовут
Николай, что он второй, и чуть ли не более близкий, чем «охламон»
Панфилов, его школьный друг. Что в школе, оказывается,
Кормлев был драчуном и заводилой, что их хулиганскую троицу
называли «ПКП», по начальным буквам их фамилий, что Пожидаев часто
поколачивал Панфилова за его скверный характер, а Кормлев
их мирил. Что Пожидаев теперь известный режиссёр, и Кормлеву
даже казалось, будто он вспомнил два или три фильма, снятых
Пожидаевым, и что они ему даже понравились... Что Пожидаев
теперь собирается снимать что-то совместно с «западниками»,
но у них нет хорошего сценария, и он уже говорил с Семёновым
об этом, и Семёнов предложил ему в качестве материала
повесть Кормлева, и вкратце уже рассказал о ней, и Пожидаев в
восторге, и это то, что ему нужно! И теперь Пожидаев только
«туда и обратно, по делам».… А когда Пожидаев вернется, они
вместе засядут за сценарий, как в старые добрые времена, когда
они писали потешные истории про своих одноклассников, вместе
смеялись над ними, а «подлец» Панфилов им завидовал, и
трепался о том направо-налево…

Лера смотрела на него своими удивительными глазами, держала его за
руку, что-то говорила тепло и проникновенно, так, будто они
были знакомы уже целую вечность, и это знакомство носило
далеко, очень далеко, не формальный характер…

−Серёжа, уже почти утро, – безэмоционально, монотонно говорила мама.
−От тебя снова пахнет духами. Снова не выспишься, мне
надоели твои выходки, в зеркале это ты, звонил Нерчаев, течет
кран…. Тебя выгонят с работы, сынок!

− Не выгонят, мама!

− Это почему же ты так уверен?

− Потому что я корректор, а работу делаю и за редакторов, и за
авторов, и за того парня, за те же самые деньги!

− Господи, Серёжа! Да сейчас таких, согласных на любую работу −пруд пруди!

− Согласных много,− согласился Сергей,− способных сделать мало…

− Иди спать, Серёжа, − вздохнула мама.− Тебе осталось совсем немного времени!

Гранки, корректуры, спертый воздух, запах прелой обуви,
типографского шрифта и дешевого кофе.

− Вы, все тут совсем распоясались! − звучал истошный голос
начальника. − Где Кормлев?!

− Ах, вот вы где! – обратился он к сидящему за столом заваленным
кипами бумаг с отсутствующим видом Сергею. – И что это вы, в
последнее время, такой неприметный стали? Думаем, мечтаем, да?
Осуществляем творческий процесс! А меня тем временем авторы
за горло берут, того и гляди вырвут!

− А, вы, его не выгораживайте, не выгораживайте, Валентина Михална!
– отвечал он вступившийся было за Кормлева «Замше». – Что
значит очень много корректуры?! Я виноват, что ли, в том, что
все хотят, чтобы их «непременно Кормлев» корректировал?!

− Так, пожалуйста, дорогие мои не расслабляйтесь! − переключился
начальник на остальной коллектив.− Горят сроки! Если мне вырвут
горло – вам легче не будет, предупреждаю всех! Кормлев, а к
вам личная просьба! Соберитесь, дорогой мой, требуется
рывок без потери качества и клиентов!

Раскачивающийся зад, хлопнула дверь…

− Серёжа, милый! Уж вы постарайтесь! – причитала Валентина
Михайловна. – Не переписывайте вы за ними всю их бурду! Просто слегка
«причешите», подправьте и всё! Если хотите, можете розовым
пастиком! Я разберу! А потом вам отгулы выпрошу! Ладно?
Ладно?

Неоновые блики на раскисшем снегу, рифленые стеклянные вставки;

− Здрасьте!

− Позвольте Ваше пальто?

− Здравствуйте, Даша! Как насчет концерта, вы подумали?

Даша вскинула на Кормлева испуганные глаза, поднесла пальчик ко рту,
выразительно показала глазами на вход в зал, покачала
головой, улыбнулась, и скрылась в дверях гардеробной.

У входа в зал стоял, наклонив голову, ожидающе вскинув брови, и
улыбаясь ему, высокий, загорелый мужчина. Сергей оглянулся на
швейцара – тот неловко, кисло, робко улыбнулся, слегка разведя
руки, вот так, вот, мол!

Сергей повернулся – загорелый мужчина уже трепал его по загривку,
улыбался, разглядывая то так, то этак, и приговаривая:

− Вот так вот! Вот так вот, видишь, какой я приехал! Я говорил тебе,
поехали со мной, а ты отказывался.… Там такие пальмы, такие
женщины, друг мой, а ты отказался!

− Ну, ладно, – спохватился загорелый человек, – у меня дела, работа!
Позже обо всем поговорим! − он еще раз потрепал Кормлева по
затылку и скрылся в боковых дверях.

− К-к-кто это? – спросил Кормлев у швейцара.

− Вениамин Степаныч! Х-хозяин, блин! – округлив глаза, значительно,
полушепотом, ответил швейцар.

Кормлеву вдруг пришло понимание, что загорелого человека,
действительно, зовут Вениамин, что они вместе учились в институте,
потом работали вместе некоторое время, и потом Вениамин «ушел в
бизнес». Что Вениамин приглашал ехать с ним на Сейшелы, что
у них давняя, глубокая дружба…

− Добрый вечер, Серёжа! Я так давно вас не видела! Мы с мужем
уезжали в Липецк, он таскает меня везде, по всяким закоулкам! –
Вера взяла Сергея за руку и повела в зал.

Панфилов помахал ему рукой, выпучил глаза, показывая взглядом на
Веру, и состроил кислую мину.

Играла тихая музыка.

− Давайте потанцуем, – предложила Вера. – Пока они там заняты своими
скушными делами, – она показала на сидящих за столиком, и о
чем-то напряженно говоривших Семёнова и своего мужа.

Старый, добрый блюз тек и струился, заполняя собой всё пространство.
В такт ему струилось в руках Сергея грациозное тело Веры.
Она улыбалась ему, осторожно касалась пальцами его затылка,
прерывисто и глубоко дышала, слегка приоткрыв изящно
очерченный, чувственный рот. Иногда бедра ее касались Сергея мягким,
осторожным толчком, и тогда тонкий запах, исходивший от
Веры, становился резче, объёмнее и сокрушительнее.

Кормлеву грезились море, песок, теплый пряный воздух, и уходящая
куда-то наискось и в бесконечность лунная дорожка…

− Серёжа, Серёженька, милый! – горячо шептала ему на ухо Вера. – Вы
понимаете, он − посредственность, бездарность, я так устала!
Куда же вы тогда исчезли? Я вспоминала, ждала…. Я
надеялась, Серёжа! Я очень долго надеялась. Очень, очень долго!
Серёженька! Потом вдруг он – лысый, известный, наглый, уверенный
и стремительный! Ваша противоположность, Серёжа. Полная
противоположность! Очень странно, правда? Эта противоположность,
изнанка, тень, понимаете? это напомнило мне вас. И я
сдалась, Серёжа.… Не казните меня. Я давно уже все это сделала
сама!

− Как вы могли! Зачем, зачем? Почему тогда вы мне ничего не сказали?
− спрашивал её, словно в угаре Кормлев, его словно несло
куда-то, и он был не в силах, и не желал сопротивляться….

− Я говорила, Серёжа... Это всё гроза, шторм… Вы, наверное, не
услышали! Я его брошу, пусть катится к черту! Все эта гроза,
Серёжа. Во всем виноват этот проклятый шторм!

Сергей плыл в волнах ее голоса, тихого старого блюза, тонком аромате
её духов. Ему грезились песок, пальмы, тихие безмятежные
теплые волны, неторопливо накатывающиеся на пустынный берег…
улепетывающий со всех ног известный поэт, счастливое лицо
мамы, плачущей украдкой, и удивленные, радостные лица знакомых,
малознакомых и вовсе незнакомых ему людей….

Кто-то одернул его за рукав пиджака. Сергей оглянулся. Панфилов с
глупым, заговорщическим выражением на лице и бегающими глазами
шептал, подергивая его за рукав:

− Серёга! Серёга! Музыка уже кончилась! Давно! А вы тут.… На вас все
смотрят! Неудобно, Серега!

− Да-да, – сказал ему Кормлев, засуетился, оглядываясь, и повел,
казалось мало чего соображающую, раскисшую Веру к столу, за
которым горячо спорили о чем-то её муж и Семенов, они одни,
казалось, ничего не заметили.

Муж Веры мельком взглянул на подсевших Сергея и Веру, кивнул, и,
обращаясь вновь к Семенову, произнес:

− Нет, дорогой мой, нет! Решительно нет, при всем уважении к вам!
Нет, я никогда с этим не соглашусь!

− О чем это вы? – заинтересовалась Вера.

Она уже пришла в себя, взгляд ее сфокусировался. Сергей встал:

− Извините меня, я на минутку к Панфилову…

− Да-да, конечно, – согласился муж Веры.

Семенов качнул утвердительно головой. А Вера широко улыбнулась ему и
чувственно выдохнула:

− Я буду вас ждать, Серёжа!

Кипы бумаг, корректуры, гранки …. Бездарная, пошлая, похабная,
тошнотворная литературная конъюнктура.

− Серёжа, что с Вами происходит в последнее время? – говорила
удивленно и озабочено «Зам» Валентина Михайловна. – Что вы тут
пишите такое? Какие пальмы? В тексте «пальба», а вы правите это
на «пальмы»! Какие могут быть пальмы, Серёжа, в Норильске
на никелевом комбинате?! Серёжа, будьте, пожалуйста,
внимательней! То, у вас пастик розовый, то у вас пальмы
морозостойкие, это совсем никуда не годится!

− До завтра, Серёжа! Не опаздывай! – Нина чмокнула его в щеку.

− Ты не могла бы со мной прогуляться? – Кормлев удержал Нину за
рукав. – Мне нужно с тобой поговорить!

Нина посмотрела на Сергея удивленно и заинтересованно.

− Недолго! Это очень для меня важно! – заверил её Кормлев.

− О чем, Серёжа?

− О моей жизни… в ней все изменилось вдруг, в последнее время, об
одном человеке… Мы с ней давно знакомы. Оказывается, она меня
давно любит, а я не знал… Нужно, наверное, что-то делать…

Нина взяла его за руку, заглянула в глаза:

− Не нужно, не нужно ничего делать, Серёжа! − сказала она тихо,
чувственно-тревожным полушепотом.− Не надо ничего менять! Я не
готова! – добавила Нина, еще раз заглянула Сергею в глаза. –
Не нужно! – и побежала к автобусу.

− Ты, ты меня не так поняла! – вдруг спохватившись, крикнул вслед Нине Сергей.

Нина остановилась, помахала ему рукой, и побежала дальше…

Туман за окном сгущался, клубился, переливался в свете уличного
фонаря, если бы не снег на подоконнике, то можно было решить,
что сейчас осень. Эти странные туманы, даже зимой, в любую
стужу − питерская особенность, которая бывает, наверное, только
здесь, и ни в каком другом морском, северном городе.

Мне нужно с кем-то поговорить, с кем-то поговорить…,– думал Кормлев.

Он взял трубку и набрал номер.

− Аллё, Мавзолей на проводе! – прокартавил Нерчаев.

− Нерчаев, мне с тобой нужно серьезно поговорить!

− Если про Светку, то извини, старик, я не думал, конечно, что так
вот выйдет! Ну, нет у нее юмора… и мозгов тоже, я что
виноват? − поспешил оправдаться Нерчаев.

− Нет, я о другом!

− Я помню, помню старик! С получки обязательно отдам! − решил
Нерчаев, что речь идет о его долгах.

− Я не об этом!

− А о чем же тогда? – с наигранным удивлением спросил Нерчаев.

− Понимаешь, со мной последнее время необычные вещи происходят…

− Не пугай! Меня после Светки уже ничем не напугаешь! − заверил
Нерчаев.− Ну, давай, выкладывай, что у тебя необычного?

− Я не знаю с чего начать…,− Кормлев вдруг будто споткнулся, мысли
разбежались в стороны, и было действительно трудно уловить
главное, основное, с чего следует начать рассказ незнакомому с
ситуацией человеку.

− Начни с конца, так интереснее! − приободрил его Нерчаев.

− Нерчаев, я тут в Крым ездил…, – начал, наконец, Кормлев.

− Вот как? – перебил его Нерчаев. – Когда же это ты успел? Ага!
Денег, значит, в долг, на спасение друга у него нет! А на
«прошвырнуться» находится?!

− Да нет, это давно было! − поспешил пояснить Кормлев.

− А-а-а! Ну? − Нерчаев расслабился.

− Я там с женщиной познакомился...

− Да что ты! Поразительно! Действительно, необычный случай! Где же
это ты нашел женщину, в Крыму-то? Пинкертон!

− Не ерничай, Нерчаев, у меня с ней серьезно! − осадил его Кормлев.

− Там-там-тадам-пам…, – запел Нерчаев свадебный марш Мендельсона. –
Так! Всё старик, я все понял! Тебя срочно нужно лечить!
Финская сауна с русскими девушками, и немецким пивом подойдет?
Тройной эффект! У тебя сердце здоровое?

− Я серьезно, Нерчаев!

− Старик, прекрати! В Крыму с женщинами не может быть ничего
серьезного! В общем − так! Я с сауной все устрою и тебе позвоню!

− Нет, спасибо…

− После, после старик будешь благодарить! − перебил его Нерчаев. −
Не расслабляйся, суши тараньку! Все, пока старик, – и Нерчаев
повесил трубку.

− Не вздумайте опять куда-нибудь сбежать, Серёжа, под благовидным
предлогом! Я звонила вашей маме, она не болеет! − упредила его
«Зам», Валентина Михайловна.

− Я ведь не сдал деньги? – с надеждой в голосе промямлил Кормлев.

− Не волнуйтесь, Серёжа, я вычту их из Вашей зарплаты! – победно
произнесла Валентина Михайловна и вышла в дверь.

Кормлев сидел за столом, отрешенно правил какую-то очередную дрянь,
он даже не сразу заметил как суета, вечно творящаяся в
отделе прекратилась, все куда-то вдруг исчезли, и вокруг повисла
непривычная, нервная тишина. Потом открылись двери,
появилась сияющая Ниночка в черном с блестками платье с декольте и
блестящим кулоном «Стрелец» на шее.

− Пойдем же, Серёжа, все уже собрались, – произнесла она каким-то
чувственно– странным, непривычным для нее тоном.

− А мне, мне еще к друзьям дойти надо, они мне звонили, – залепетал Кормлев.

− Ну, перестань, Серёжа, хватит, мы же договорились! – Ниночка
топнула ногой, нахмурила брови, выволокла его за руку из-за
стола, провела по коридору и втолкнула в проем двери, украшенной
серпантином и лохматым, серебристым елочным дождем.

Сергея обдало жаром искусственного, натянутого веселья, захлестнуло
и поволокло куда-то. Перед глазами мелькали лица сотрудниц,
серебрящееся блестками платье Ниночки, пластиковые тарелки и
вилки, граненые стаканы, ёлочный дождь, лихо отплясывающий
начальник в расстегнутой жилетке, потертая хлопчатобумажная
скатерть с надписью «Общепит»….

Над ухом неожиданно выстрелила хлопушка, на Сергея просыпался
разноцветный дождь конфетти… Кормлев встал из-за стола и вышел. Он
прошел по темному коридору, ощупывая стены.

Мне нужно окно, окно, какое-нибудь окно, – звучало у него в голове.

Дверь в кабинет Ниночки была приоткрыта. Кормлев вошел, прикрыл
дверь, и, не включая свет, подошел к окну. Огляделся, отодвинул
со стола бумаги и присел на край. За окном завывал ветер,
сбрасывающий с крыш охапки мелкого серебрящегося снега,
слышались дальние хлопки петард, похабный смех и пьяные,
завывающие голоса: «Наш костер в тумане светит!». Дома вдруг перед
взором Кормлева растворились в, невесть откуда взявшемся,
тумане. К горлу подкатил комок, стало трудно дышать. Ему
казалось, что он явственно видит далекие отблески костра. Кормлев
сглотнул, глубоко вздохнул и вгляделся…. Комок отступил от
горла и растекся по телу сосущей жилы тяжестью…. На месте
костра сверкала розовыми, прописными, неоновыми буквами надпись:
«Кафе «Патрисианна»! Кормлев закрыл глаза и сжал голову
руками….

Вдруг он почувствовал у себя на плече и шее чьи-то теплые, нежные руки.

− Что ты, Серёжа, зачем ты здесь, один? – как-то взволнованно,
проникновенно и странно шептала Ниночка, поглаживая его по
затылку. Кормлев повернулся – перед ним стояла Нина все в том же
черном с блестками платье с глубоким декольте и кулоном
«Стрелец» на шее.

Нина заглянула ему в глаза, прижала его голову к груди, нежно гладя по волосам.

− Ну, что ты, что ты, Сереженька! − горячо, взволновано шептала она.
− Что ты, в самом деле! Ведь Новый Год, праздник!

Кормлев ощутил мягкую, нежную грудь, глубоко вздохнул, и вместе с
этим вдохом до него дошел запах давно забытый, глубокий,
тонкий, волнующий, трудно поддающийся описанию, неумолимый и
сокрушающий. Кормлев неожиданно для себя обхватил Нину руками за
талию, сильно прижал к себе и заплакал. По-детски,
искренне, без оглядки, навзрыд…

(Продолжение следует)