Проза

Ничего не поделаешь, звёзды встали так, что Герасим сызмальства от
прочих людей отличался двумя вещами. Он не боялся смерти и не
боялся проболтаться. Герасим вообще не тратил время на
разговоры, зная в точности, что ему ответят. Знал и то, что
ответят другим. К примеру, как отреагирует толстозадая девка
Палашка на совершенно недвусмысленное пощипывание её неземных
рельефов озорным конюхом Степаном. Или какую витиеватую речь
двинет диакон Константин на Благовещенье в церкви. Речь
любого человеческого сословия была предсказуема, как закат или
полнолуние, чего нельзя было сказать об их поведении.

Отличаясь необычайным умом и сообразительностью, Герасим в год от
рождения научился говорить, в два – писать и читать, в три
годика – понимать язык зверей и птиц.

Но приходилось тщательно скрывать такой неземной дар от окружающих,
прикинувшись глухонемым и придурковатым. А зачем было
горячиться? В еде-питье его по уму-разуму не ограничивали, однако
на жизненном пути маячила церковно-приходская школа, где за
недостаточное прилежание и просто для профилактики можно
было схлопотать по ушам линейкой. К чему было ходить туда, где
скука давно сплела свою паутину? Для кого корячиться и
напрягаться в душном казённом помещении, когда и так давно
известна русская грамматика и арифметика, а книги по Закону
Божьему он давно перечёл украдкой в избе, определив их скучными,
противоречивыми и оттого неинтересными.

Папенька с маменькой весь световой день весной, летом и осенью
пропадали в поле, холодной и тёмной зимой пили горькую, и Герасим
прикинул: такова будет со временем и его участь. Послушав,
о чём щебечут птицы, присмотревшись к хитроумному поведению
толстого кота Потапыча, отродясь не ловившего мышей, но
часами валяющегося на печке, он сопоставил его участь с собачьей
жизнью грязного дворового Тузика и не без колебаний принял,
наконец, мудрое и дальновидное решение.

В то время ему стукнуло пятнадцать лет. Он был красиво сложен,
хорошо развит физически. И что немаловажно – только что успешно
закосил под круглого дурака, когда папенька пытаясь
определить его в подпаски, дабы поиметь хоть какую-нибудь пользу от
младшего сына, недурно развитого физически, протестировал
своё чадо у местного пастуха.

Папенька опустошённо курил на завалинке третью самокрутку,
седобородый пастух ещё жевал в глубокой задумчивости кончик кнута,
размышляя о метаморфозах человеческого сознания, а Герасим уже
уплетал ватрушки с творогом, которые так хорошо умела печь
в русской печи его маменька. Она подкладывала милому дурачку
ещё более горяченьких, подливала чаёк с мёдом, гладила по
кудлатой русой голове, жалела, не в силах понять своим
крестьянским умом самого важного: этот день стал важной вехой на
жизненном пути юного Герасима.

Наблюдая, как старшие брат с сестрой готовят нехитрые уроки и с
трудом пережёвывают элементарщину, Герасим с трудом скрывал
раздражение от их непроходимой тупости и свои феноменальные
способности. Он мычал, пытаясь подавить смех, изображал
идиотскую ухмылку, блаженно закатывал глаза. И всё только затем,
чтобы сбить домочадцев с толку.

Но взгляд на лоснящегося, льняного кота возвращал его в спокойное,
раздумчивое состояние. Усатый Потапыч, мурлыча на печке,
размышлял о вечных материях, а Герасим выходил во двор,
вспоминал прочитанные втайне книги, горестно вздыхая о том, что ему
не с кем поделиться накопившимися размышлениями. Он уже
всерьёз подумывал о том, чтобы идти на люди сдаваться, имитируя
чудесное исцеление из дебильных в аккурат на следующую
Пасху, кабы не судьбоносная встреча с волшебной Муму.

Нацепив блаженную улыбку, Герасим совершал свой обычный неторопливый
моцион по берегу широкой реки, как вдруг услышал истошный
женский крик:

«Help me, help …»

Крик на неведомом языке поперхнулся, и юноша поспешил туда, откуда
слышались какие-то всплески. В заводи среди кувшинок он не
обнаружил никаких женщин-чужестранок, однако заметил маленькую
собачонку.

Собачка намеревалась, очевидно, худо-бедно достичь суши, но в этом
месте кувшинки и прочая растительность заводи переплелась
столь тесно, что выбраться из плена ей никак не удавалось. Она
яростно боролась, но силы покидали её.

«А хозяйка её, стало быть, ушла на дно раков кормить», – пронеслось
в голове у Герасима. Дурацкая улыбка слетела с лица его, а
рука непроизвольно стащила с головы помятый картуз.

– Help… – Герасим явственно увидел: этот судорожный всхлип теперь
донёсся непосредственно из розового рта собачки, от удивления
сам разинул рот, как для причастия в церкви. А собачка
собралась с силами, посмотрела с отчаянием угодившего в капкан и
не чаявшего выбраться матёрого волка. И добавила весьма
выразительно:

– Какой дурень! И – никого! Похоже, мне пора умирать!

Сказано это было на языке зверей и птиц, известным своим лаконизмом.
Поражённый Герасим даже не стал сбрасывать залатанные порты
и холщовую рубаху. Сиганул, в чём был, в ледяную воду,
подхватил собачку под розовое гладкое брюшко, благо было в том
месте воды по грудь. Увязая в иле, выбрался на склизкий
берег, поставил четвероногую скотинку на ровное место, отдышался.

А собака, по глубоко укоренившейся привычке всех псовых, отряхнулась
на мокрого Герасима, отчего тот зябко поёжился. А потом
приосанилась и чётко произнесла:

– Thanks! Glad to meet you!

И убедившись, что её слова не были адекватно поняты, добавила:

– Как это будет сказать по-русски? Спасиба!

– Да пожалуйста! Первый раз вижу говорящую по-человечьи собаку! –
нарушил обет молчания Герасим, который от удивления даже
заговорил. – Но … разрешите поинтересоваться: то, что я – дурень,
издали заметно?

– Sure, – честно призналась собачка, – канешна, но я плохо понимать
по-русски. Вы понимать язык зверей и птиц?

– Понимаю, что же тут удивительного, вот сейчас на него перейду, –
Герасим без труда продублировал только что сказанное, и
собачка, в свою очередь, удивилась на том же наречии:

– А я первый раз вижу человека, понимающего наш язык, хотя сама,
кроме него, говорю по-английски, по-французски, знаю латынь и
греческий, немного понимаю по-русски.

– Вот те на, – выдохнул Герасим, – ну что же, давайте знакомиться,
кличка у вас есть?

– Разумеется. Моя хозяйка, супруга английского посла, дала мне
красивую кличку, точнее, имя, и оно лично мне нравится. Меня
зовут Moon Mood, в переводе на русский это значит: Лунное
Настроение.

Собачка галантно протянула Герасиму мокрую переднюю лапку, и он
восторженно пожал её.

– Мун Муд, – повторил Герасим, – действительно славное имя, хотя
есть в нём нечто от коровьего мычания. Мне кажется, тогда проще
сказать: Муму. А я просто Герасим.

– Очень мило, – отозвалась Муму.

– Позвольте поинтересоваться, – вежливо склонил голову Герасим, –
что же произошло с вами?

Муму горестно вздохнула:

– Обычная история. Любовник хозяйки из жгучей, мерзкой ревности
возненавидел меня и, улучив момент, сбросил с парохода, когда мы
проплывали мимо Вашей благословенной деревни. Хорошо, что я
неплохо держусь на воде, но я чудом выдержала пронизывающий
холод.

– Однако надо идти, – спохватился Герасим, – вы продрогли не меньше
моего, но разрешите рассказать о той роли, которую мне
приходится играть при дворе.

Юноша честно поведал о правилах игры, и спустя десять минут они уже
сидели у жаркой русской печки. Папенька с маменькой
благосклонно отнеслись к бездомной собачке, и Герасим часами
пропадал с ней за околицей.

– Где ить дурачок-то наш? – интересовался обычно кто-нибудь из
домашних у родственничков. И получал немедленный ответ:

– Известное дело где … сидят с собачкой на пригорке. Глядят друг на
друга и мычат чаво-то.

– Мычат? Эва как! Это дело! Пущай мычат! Чем бы дитя не тешилось …

Знали бы крестьяне, что одно дело не лезть в карман за очередным
английским словом, овладев всем запасом и совершенно другое –
освоить истинно оксфордское произношение. Разве догадывался
папенька, закрутивший на крылечке очередную самокрутку с
ядрёным табачком, что его дурачок Герасим минуту назад овладел
сложнейшими дифтонгами и мычал в нос не хуже лондонского
денди, а картавил милее членов аглицкой королевской фамилии?

Как бы то ни было, теперь Герасим о сложных материях и простых
бытовых проблемах беседовал с Муму исключительно на языке
Шекспира. Со стороны могло показаться: не стихотворение Джорджа
Байрона декламирует очаровательная болонка, а слегка подвывает
на Луну. И отнюдь не слова восхищения английским классиком
высказывает Герасим, а дружелюбно мычит на собаку: прекрати,
мол, брехать в потёмках.

Впрочем, разговаривать они старались без свидетелей.

***

Так прошло четыре года. Герасим рос, как на дрожжах, превратившись в
широкоплечего двухметрового гиганта, однако продолжал
валять дурака, сидя на морщинистых выях престарелых папеньки с
маменькой. Однажды Муму не выдержала и на одной из прогулок по
лесу вежливо осведомилась:

– Давно хотела перетереть с тобой несколько тем и задать ряд
вопросов. Скажи, боишься ли ты смерти, Герасим?

Он замотал головой.

– А боишься ли ты часом проболтаться?

Герасим замотал головой ещё пуще.

– А не скучно ли тебе, любезнейший?

В этот самый момент, казалось, сама судьба, улыбнувшись солнышком
сквозь стройный рядок сосен, сбросила маску лицемерия и
одобрительно подмигнула лукавым глазом. Герасим задумался, и было
в этой задумчивости что-то от задумчивости Марка Туллия
Цицерона перед речью в сенате.

А собачка не стала пережидать паузу – продолжила:

– Знаю, что ответишь, знаю. Сердце твоё переполняется молодой
кровью, ты ранен самим собой, мозг твой не спит, задавая всё новые
и новые вопросы.

Герасим молчал, слушая с внимательностью самурая на диспозиции перед
решающей битвой.

– В мире, друг мой, немало тайн. Пришла пора раскрыть одну из них, –
горестно вздохнула Муму, – в тот холодный весенний день
никто меня с парохода не сбрасывал. Я сама спрыгнула, ибо мне
угрожала смертельная опасность. На самом деле я не собачка
английского посланника, а собачка английского резидента.

Герасим свистнул, вложив в этот свист всё нерастраченное ухарство.
Две вороны обиженно каркнули и чёрными монахинями вспорхнули
с вековой сосны, а еловая шишка стукнула юношу по кудлатому
темечку. Впрочем, это было не так важно.

– Да, да … – продолжала Муму, – скажу больше. Только отнесись к моим
словам так же серьёзно, как римляне отнеслись в своё время
к воплям сторожевых гусей, предупредивших о вражеском
нападении. Я даже не собачка. Я – новое, секретное оружие
английской разведки. Шифровальщик, дешифровальщик и связник в одном
лице. При необходимости киллер, которому для выполнения
сверхсекретных заданий вставляют ядовитые зубы. Рождённая в
обстановке строжайшей секретности, я призвана днём и ночью
выполнять поставленную задачу и, если необходимо английской
короне, стать камикадзе.

Герасим опять свистнул от удивления. Да так, что по лесу прошёл гул,
словно от урагана.

– Но я слабая, беззащитная женщина, – всхлипнула Муму, – вот и
сломалась. Не выполнила очередное задание, и за мной началась
настоящая охота.

Герасим протянул огромную ладонь и погладил болонку. Та усилием воли
уняла мелкую дрожь и осведомилась:

– Могу ли я рассчитывать на великодушную помощь?

Законопослушный богатырь ответил ласково, но уклончиво:

– Это смотря в чём.

Муму поправила лапкой ошейник и уточнила:

– Вчера по птичьей почте я получила сообщение. Грозовые тучи над
моей головой за эти годы немного развеялись, но в
Санкт-Петербург возвращаться пока небезопасно. Вместе с тем я получила
информацию, что барыня, которой принадлежит поместье, набирает
персонал в московский дом. Ей необходим дворник.
Разумеется, знание английского, как и прочие университетские знания,
полученные от меня, афишировать ни к чему. Хотя поумнеть в
рамках профессии всё-таки придётся. Замечу: ничего
противоправного. Никаких нарушений законов Российской империи. Плавно
умнеешь, показываешь себя классным работником и просишься к
барыне, пока она ещё тут. Я пробираюсь с оказией спустя
определённое время, а затем извещаю тебя голубиной почтой о
встрече. Договорились?

– Ты предлагаешь жить в Москве постоянно? – поинтересовался Герасим.

– Ну не в этой же Богом забытой деревне – в большом городе,
население которого приближается к полумиллиону человек, – ответила
Муму и веско добавила:

– Сколько можно тебе, детине, сидеть на шее у родителей?

– Верно! – Герасим решительно рубанул пряный воздух огромной ладонью, – решено!

(Окончание следует)