Литературная критика

/Иржи Грошек «Легкий завтрак в тени некрополя», Спб.: Азбука-классика, 2003/

Сей роман хорошо читать, наверное, будучи на курорте, а также не
будучи обремененным курортным каким-нибудь романом по причине
отсутствия романтических встреч у прибрежных водорослей.
Хорошо читать его именно так, потому что роман этот стимулирует
поиск романтических встреч, но пока читатель еще не
«закрутил» с кем-либо — вот ему возможность погрузиться в
интригующее и вроде бы неглупое чтение.

Литкритик, кинорежиссер и рекламист Грошек скомпоновал свой «Легкий
завтрак...» как подробно-литературный сценарий эдакого
чешского национального бестселлера. Легкое и приятное
традиционное чтение, с историческими экскурсами, с современными
взглядами на мораль, с культурным контекстом, со смелыми
эротическими арабесками, с мыслями о власти, гендере, возрасте и
времени.

Хочется сказать, что Грошек — это такой Перес-Реверте... чуть не
сказал «для бедных»,— для бывших соучастников Варшавского
договора. Перес-Реверте с нутром Гашека. Или так: Кундера в
оболочке Эмиля Ажара. Как бы там ни было, все чешские писатели,
достигшие мировой известности — это как бы один Чешский
Писатель, с одной и той же кумовской интонацией, прибауткой,
прищуром и прибабахом. Тотальная чешскость стоит за всяким
чешским писателем и более от него ничего не ждите.

«Легкий завтрак...» — это то, к чему до сих пор применяют и будут
еще долго применять оборот «лихо закрученный сюжет» отдельно
взятые грамотные остолопы. «Легкий завтрак...» — детектив,
замешанный на мужской глупости и женском коварстве, в котором
финальные излияния персонажей объясняют буквально все тайны
и распахивают все шкапы со скелетами. «Легкий завтрак...» —
это параллельная суперпозиция древнеримских императорских
триллеров и современных приключений подданных Чехии на
территории объединенной Европы (Франция, Чехия, Крит). Лишь только
Прага вдруг станет у Грошека Римом, так сразу все
действующие лица отбрасывают длинные и обозначенные тени в прошлое:
вот этот — Нерон, это — Клавдий, она — Валерия Мессалина, эта
— Агриппина и пошло-покатилось. Страсти тоже соответственно
— с Капитолийского холма, подсвеченные древними пожарищами,
подкрашенные далекими «багровыми реками».

С особым смаком выписаны сцены, отображающие реализацию эдипова
комплекса, чуть скромнее — лесбийские полотна, прочее — с
деликатным импрессионизмом. Безусловно, интересующимся дамам
покажется любопытным взгляд на «коварный» пол стреляного
кинематографического воробья Грошека, взлелеянный «пороговой»
культурой сердца Европы — Прагой. А именно: никакого бунта и
протеста, только констатации фактов, лишь ирония оцарапанного
опытом возраста, не юмористическая, а скорее юморная лирика.
Короче говоря, Чешский Писатель во всей красе.

«Точка зрения на женщину меняется в зависимости от позы.
Правильно? Так вот, Валерия оказалась натуральной блондинкой.
Только такой болван, как я, не мог сразу же во всем
разобраться. Мальчики, если хотите узнать, какой масти ваша
подружка,— лучшая точка зрения №69. Днем. Потому что современные
краски для волос могут ввести в заблуждение кого
угодно». (Я очень старался с выбором цитаты. Красавец! Спасибо,
папаша Иржи, ты неподражаем).

Помимо частой и проникновенной проработки сохранившихся записей
Плутарха, Светония, Тацита и Марциала (что в общем выглядит а ля
Радзинский-lights) в романе имеется легкий скепсис по
поводу античной истории, сконцентрированный на упоминаниях о
некоем Поджо Браччолини, подделывавшим и продававшим «рукописи»
Тацита. Ложная история Европы, однако же, настоящие страсти
белых людей. И эти страсти-мордасти предлагаются читателю в
качестве вечного варианта для осознания исторических
движущих сил. Сюжет по своей эквилибристике, помимо упомянутого
Переса-Реверте, иногда напоминает «Отчаяние» Набокова, но это
сравнение приходит на ум только после четкой внутренней
прорисовки образа Чешского Писателя.

Таким образом, мы имеем в данном случае, выражаясь в словаре
тактильности, чешский плюшевый бунт. В нем нет ничего дрянного и
предосудительного, он — средство с минимальным вредом убить
время. То самое время, о котором нам рассказали историки.

После прочтения романа у меня осталось ощущение, что я вынырнул из
щедрого первого блюда (типа борща): масса веселых и ненужных
ингредиентов, легко переваривающихся и так же легко
покидающих организм. Все звуки утихли, все бури умерли в своих
стаканах.

Дорогу Чешским Писателям!

«Если кто-нибудь в июле месяце видел на Крите голого
мужчину, страстно ласкающего лоджию,— знайте, что это был я. Ничего
не мог с собой поделать. До сих пор при виде балкона
начинаю стонать от удовольствия».