Комментарий | 0

Золотая жила

 
 
 
 
 
 
Золотая жила
 
Вокзал в Сан-Франциско, где утренний час
сонливей преданий Вероны,
и, взвизгнув на стрелке в пятнадцатый раз,
калтрейн[1] тормозит у перрона.
 
Тащиться до офиса двадцать минут.
Как небо кругом обложило!
И мысли, и годы друг друга клянут,
но жизни упрямая жила
 
не рвется под буднями кварцевых скал,
в кострах расставаний не тает,
и тянется вновь сквозь искристый кристалл
нетленная нить золотая.
 
 
 
 
Бледные склоны
 
Бледнеют бежевые горы,
в лощинах – темные кусты,
и перламутровые шторы
сползают в алые пласты
 
калифорнийского заката.
Все глуше блеск на мостовой
и громким карканьем объяты
литые контуры секвой.
 
Фазанья выправка куда-то
за горизонт перетекла,
и мгла ступает виновато,
как слон средь битого стекла.
 
 
 
 
 
Девять пятьдесят
 
Мне в девять пятьдесят
домой вернуться надо.
Созвездия висят
над лиственной оградой,
 
над пиками секвой,
кленовым малахитом —
узор над головой   
в шатре из антрацита,
 
где месяца рожок
отвоевал пространство
под радужный кружок
полночного убранства,
 
где, весело трубя,
кружится ночь земная,
и заново тебя
я видеть начинаю
 
за шаром, за хребтом,
за дальними стенами,
не ведая о том,
что приключится с нами.
 
 
 
 
 
Поздняя стрекоза
 
Где ветер мчит борзой
вдоль рощи иноходцем,
за поздней стрекозой
мой взгляд переметнется.
 
По осени черна,
как тонкий сгусток дыма.
Полет её — струна
в рывках неуловимых.
 
Уснула вся родня,
ее одну заботит
постигнуть книгу дня
в зеленом переплете.
 
 
 
 
 
Кустарник
 
Апельсиновый диск чуть левее —
это сбившийся зимний зенит.
Всюду листьев осколки ржавеют
и хвоя засыхает меж плит.
 
Два вьетнамца у здания курят,
два гидранта поодаль красны,
и на хлебе с водой и лазурью
подрастают словесные сны.
 
Им уже высоко не подняться —
застывает мутнеющий взгляд,
над кустарником ассоциаций
невесомые грифы парят.
 
 
 
 
 
 
Бисерная взвесь
 
В этой бисерной взвеси огней,
застилающей взгляд телескопов,
саблевидные листья длинней,
и деревья мерцают на тропах.
 
И в прозрачной осенней тиши,
под шуршанье ночного глагола
электрической вязью расшит
воротник городского камзола.
 
 
 
 
 
 
Хаген[2]
 
Столетья проносятся мимо,
мелькая в индиговой мгле.
Зачатые от нелюбимых
давно разбрелись по земле.
 
В шипении, брани и дыме,
смертельным железом блестя,
зачатые от нелюбимых
за все нам теперь отомстят.
 
 
 
 
 
 
Воздух скитаний
 
Разогретая ранняя осень;
тянет в сумерках хвойной корой
и футболки по-прежему носим
по кафешкам вечерней порой,
 
где беседы веселых компаний
прошумят на пяти языках,
и незримым туманом скитаний
субтропический воздух пропах.
 
 
 
 
 
 
Ночные пирамиды
 
Седыми струями полива
газон полночный освежен.
Сверчки цырлят нетерпеливо,
в кустах приманивая жен.
 
И полог облачный спокойный
десятком лайнеров гудит
над вышками стволов секвойных,
над мощью хвойных пирамид.
 
 
 
 
 
 
Аспидная кожа
 
Сегодня безумны виденья
бессонных фонарных зрачков.
Из рощи зловещим биеньем
доносятся хоры сверчков.
 
Полночный эфир насторожен.
Охотясь за призраком сна,
приколота к аспидной коже
сверлящая воздух луна.
 
 
 
 
 
Примета
 
Старение листьев пока
неблизко. Но тихой приметой
шуршат у обочин шелка
колосьев под ветром нагретым.
 
Ложбинки теней на холмах,
от гари очистился воздух,
и августа сонный размах,
и солнце на кронах и гнездах.
 
Светило еще высоко,
и купол из аквамарина,
допив облаков молоко,
повис в тишине над долиной.
 
Светило еще высоко,
но тише беседы пернатых,
и тени длинней, и легко
мерцает полоска заката.
 
 
 
 
 
 
Минуты детства
 
Минуты, где детство сгорало,
грустя в самоцветной глуши
о каслинской сказке Урала
и складах трофейных машин.
 
Боярышник, шпат и крапива.
С девчонкой соседской ползем
вдоль ямы, проложенной криво
сквозь красный густой глинозем
 
(в разведку идут партизаны,
свистит и грохочет война) –
пылает любовная рана,
где падает навзничь она.
 
Суконный мундир первоклашки,
уроков смущенная тишь,
и вырос из детской рубашки
испуганный жизнью малыш.
 
 
 
 
 
Ясный вечер
 
Ясный вечер. Зеленым отарам
до утра уходить в темноту.
Корпусов опустевшая тара,
как бездомные барки в порту.
 
Погрустнели секвойные чащи,
замечтались кварталы – о чем?
И пронзителен свет, уходящий
за последним закатным лучом.
 
 
 
 
 
Игры заката
 
Как сжимается лес в отдаленье,
где не кроны, а слиток дерев,
и любуется вновь светотенью
полосатый закат, обогрев
 
и столбы, и любую верхушку,
охладив и овраг, и ручей,
и фарфоровый месяц-игрушку
разглядев на небесном плече.
 
В этих перистых редких волокнах
вдруг прорежется желтая прядь,
и последнее зарево в окнах
станет тусклым огнем догорать.
 
 
 
 
 
На берегу
 
Песком и океанской солью
шипят прибрежные валы,
и галька вымытой фасолью
сверкает в луже у скалы.
 
Буреют водорослей жилы,
как силуэты длинных змей,
и спит рыбацкая могила
под пирамидкой из камней.
 
 
 
 
 
День стервятника [3]
 
День стервятника! Большие
неустойчивые крылья
воздух утренний прошили –
что на завтрак, эскадрилья?
 
Чьи июльские останки
безучастного улова
направляют, как приманки,
ваш полет красноголовый?
 
Мышки, норковой ли белки
или птички неудача –
на стерне, как на тарелке,
тушки лакомой раздачи.
 
 
 
 
 
Вслед за уходом заката
 
В бледном свечении местность
вслед за уходом заката,
тихо парит неизвестность
в кронах недвижно-крылатых.
 
Скоро сгустится рисунок,
воздух пронижет тенями,
каждый зеленый подсумок
спрячется в сумрачной раме.
 
Неразличимы аллеи,
тропок глухие меандры,
только упрямо белеют
изгороди олеандра.
 
 
 
 
 
 
Узор грачей
 
Сухие деревья в узорах грачей —
как пятна в узлах паутин,
развешанных в яркой закатной парче,
в прорехах лесного пути.
 
Сухие деревья возвысят персты
над пением лиственных крон,
под зов черно-белой, глухой пустоты,
в которую сумрак влюблен.
 
 

[1] — Калтрейн (дословно, «калифорнийский поезд») — скоростные поезда, курсирующие, в основном, между Сан-Хосе и Сан-Франциско.
 
[2] — Хаген (в оперной тетралогии Вагнера "Кольцо нибелунга”) — злодей, сын гнома Альбериха, проклявшего любовь, укравшего золото Рейна и начавшего цепь несчастий. В завершающей опере "Гибель богов" Хаген убивает героя Зигфрида, что приводит к вселенской катастрофе.
 
[3] — Красноголовые (“индюшачьи”) стервятники, привычные хищники Северной Калифорнии, кружатся над окрестностями, высматривая падаль в траве.

 

Последние публикации: 

Необходимо зарегистрироваться, чтобы иметь возможность оставлять комментарии и подписываться на материалы

Поделись
X
Загрузка