Комментарий |

Знаки препинания №37. Подвиг

Доминик
Фернандез «На ладони ангела: роман-псевдоавтобиография Пьера Паоло Пазолини»,
перевод с французского Тимофея Хмелева, Москва, «Глагол 1», 2002; Пьер Гийота
«Проституция», роман, перевод с французского Маруси Климовой, Тверь, «С
lang=EN-US style='font-size:12.0pt'>olonna style='font-size:12.0pt'> Publication style='font-size:12.0pt'>, «Митин журнал», «Общество друзей Л. – Ф. Селина»,
2002.

Книга
Доменика Фернандеза написана от первого лица. Подзаголовок романа –
«псевдобиография» позволяет. Фернандез, словно бы по системе Станиславского, входит
в роль очередного своего персонажа, разыгрывая перед читателем версию жизни
своего кумира – итальянского режиссёра и поэта
Пьера-Паоло Пазолини.

Роль
и в самом деле, очередная, потому что до этого (в предыдущих своих книгах)
Фернандез разыгрывал иные роли – своих родителей, например. Или неаполитанского
кастрата. Или же жертву СПИДа. Или «юную девушку из восточной страны».

Обо
всех этих ролях, и об отношении автора к своим героям как к персонажам
собственного спектакля, мы узнаём из послесловия, написанного в жанре
некролога. То есть, сам Фернандез сочинил на себя некролог.

То
есть, сфальсифицировал ещё один жанр. Запомним.

В
автонекрологе он так и пишет: «Через роман он (то есть Доменик
Фернандез) может избежать несчастья иметь лишь одно я, одну национальность,
один социальный статус, одну жизнь, один пол: преобразившись во столько
дневников, сколько книг он сможет написать...
»

Перечисленно
много чего, однако, самым главным здесь, безусловно, будет являться «пол», так
как Ферандез не скрывает собственной гомосексуальности («Гомосексуальность
для Фернандеза была не только предметом страхов в юности и гордости в уже
зрелом возрасте, но также символом всего маргинального и даже эмблемой того,
чем должна быть любая жизнеспособная культура – силой протеста, низвергающего
установленные авторитеты
»), и пишет книгу во славу этой сексуальной
ориентации.

Ибо
Пазолини для Фернандеза и членов одного с ним «профсоюза» уже давно стал
культовой фигурой, иконой, предметом поклонения. И если бы не это
обстоятельство, то главным персонажем, примостившимся на ладони ангела, стал
бы, наверняка, кто-то иной.

Поэтому
Фернандез разыгрывает пышный и пафосный спектакль, полный изящных трюизмов и
стилистических виньеток, настолько пафосный и настолько избыточно барочный, что
становится ясно – действительно, мистификация, и в самом деле –
псевдоавтобиография художника, привыкшего в своём творчестве к аскетической
сдержанности и головокружительной (мнимой) простоте.

Кроме
того, подобное восторженное отношение к собственной персоне граничит с
клиникой – не может человек рассуждать о себе в таком приподнятом тоне, таким
вот высоким стилем. Ну, да, стилизация, намеренно театральная, намеренно,
завышенная, приподнятая над бытом, над обстоятельствами конкретной жизни,
вполне кропотливо изученной по первоисточникам.

Около
пяти сотен страниц убористого шрифта, без картинок (отметим красивую обложку,
разумеется, Андрея Бондаренко), на которых любые эпизоды биографии
перетолковываются с точки зрения агиографического подхода, воспевая всё, что
воспевать можно или даже нельзя. Любые истории из жизни Пазолини (вплоть до
убийства на роковом свидании с мальчиком-проститутом) приподносятся как
исполненные тайного значения и символического звучания. Пусть так, было бы
органично. Для выбранного Фернандезом разреза (икона) органично вполне. И то –
хлеб. Но – 500 страниц!

Настоящий
подвиг, исполненный важной культурной миссии: сказано же – «эмблема
жизнесопособной культуры
». В то время как мир тонет в фарисействе
глобальных процессов, разве что самые малые народы, народности и субкультурные
профсоюзы способны противостоять стиранию всяческих разнообразных границ.
Выведенные за скобки, такие объединения оказываются наиболее неспокойными,
самыми заинтересованными борцами за всеобщие права, потому что отстаивая их
(например, ваши), они, автоматически, отстаивают и свои.

Так
искусство незаметно смешивается с политикой. Что происходило, к примеру, и в
жизни того же Пазолини.

В
романе другого известного француза, Пьера Гийота «Проституция» страниц чуть
меньше – чуть больше 300. Да и формат книжки значительно меньше – типичный
колонновский формат – пузатого томика (так раньше, при советской власти, поэтов
выпускали, хороших и не очень) с толстой бумагой, сопротивляющейся быстрому
перелистыванию. Тоже, между прочим, классически, колонновской бумагой.

Но
на чтение «Проституции», несмотря на завлекательность названия, целиком и
полностью передающего содержание (практически безостановочный секс-конвеер),
много тяжелее будет.

Дело
в том, что практически весь роман (за исключением нескольких вставок) представляют
из себя невыправленный речевой поток. Увы, это даже не поток сознания, по
которому можно блуждать без ущерба для собственных глаз. Гийота перещеголял не
только Джойса с Беккетом (которых в основательном предисловии вспоминает
мужественная переводчица – после «Проституции» я зауважал Марусю Климову ещё
больше, тем более, что труд её носит явный оттенок мазохизма), и Элиота с
Гертрудой Стайн. Прямую речь мы вынести ещё в состоянии (после Натали Саррот? Да
запростяк, нас и не тому уже научили).

Фишка
«Проституции» в том, что прямая речь передаётся не так, как пишется, а так как
слышится. Впрочем, подобные образчики в авангардной литературе нами
встречались, и тоже не раз. Но Гийота идёт дальше – звучащая речь транскрибируется
им, наподобие того, как в путеводителях и разговорниках транскрибируется
чужеродная речь. Нас таким образом учили транскрибировать в университете,
мучили на первом курсе чуть ли не полгода.

Вот
мы и мы пыхтели, громя и корёжа, к примеру, классические катрены «Евгения
Онегина». Гийот транскрибирует речь полуграмотных мальчиков-проститутов,
выросших в арабских кварталах, всё это смешивается в чудовищную, гремучую, но
отнюдь не взрывоопасную (напряжённое чтение напрочь лишает текст катарсиса)
смесь. Отчуждает написанное, выводит за скобки обыденного сознания.

Ну,
да, ад – это другие. Другое. Посмотри на ангелов, на свой дом, ангел,
посмотрите на арлекинов. И голос как у алкашей. Одна из фраз, вынесенных на
обложку, подтверждает: «Эта книга является правонарушением, нарушением
смысла, нарушением письма... разрушением буржуазного и мелкобуржуазного языка..

Точно так же (добавим), как противоестественные наклонности являются нарушением
традиционного уклада, логики жизни и т.д. и т.п.

Правильно
ли я понимаю, что гомосексуалисты в современной культуре выполняют ту же самую
роль, какую в средневековой экономике почти что бескорыстно ;-) исполняли
евреи? Обновление застоявшейся крови, заскучавшего обывательского колорита
происходит через разные искусства, кстати, через литературу – в  меньшей
степени.

Особенно
это, между прочим, касается русской прозы – трудной, сугубо мужской забавы.
Сложно вспомнить великих русских прозаиков, которые бы любили только мужчин.
Даже если посоветоваться с Симоном Карлинским, на ум приходит только Гоголь, да
и тот под вопросом. Вот проникновение и происходит с помощью прививки изящной
гальской бессмыслицы русскому дичку.

Насколько
продуктивно – покажет время. Наши передерсты тоже не лыком шиты – достаточно
вспомнить прозу питерского полуподпольщика Александра Ильянена, его обширную
синтаксическую поэму, опубликованную пару лет назад в «Митином журнале». Но
Гийотовский балет во славу второй (или третьей? Спецы, поправьте!)
палатолизации и отсутствующего интервокального йота много радикальнее будет.

Цитирую
наугад: «гля’, как ент’ Лауель трясет св’во крысана в трусне! Ент’ в’ласатка
прям’ выбира’т с’е еб’рей, а тех над’калить крысин’ми хв’стами прям’  оруд’вать
по полн’!...а как енти звезды прикин’ты, обосрацц’ и не жить! Д’вай лезь му’ в
тр’сы, ентой ночной бабочке, пр’сифон
style='font-size:12.0pt'>m му
верзоху, ентому чувырлу!... д’ ‘ ни, к’жись, пер’тирают, што они щас н’мылились
делать..
.» Всё, не могу более, устал
регистры переключать, чтобы все апострофы тут расставить.

Недолго
музыка играла!

Хотя
по здравому размышлению понимаю, что не передаёт цитируемый отрывок всей
сложности Гийотовской «Проституции», так как на больших пространствах все эти
языковые эксперименты, все эти апострофы, смещающие центры тяжести, работают
совершенно иначе – отбойными молотками какими-то. И я начинаю думать о
самочувствии корректоров и верстальщиков, не говоря уже о судьбе героической
женщины, Маруси Климовой, способной вытерпеть такое. Можно только догадываться,
сколько времени и сил она потратила на эту титаническую работу.

Нет,
догадаться, всё-таки, невозможно. Тем более, сложно придумать, кто способен
одолеть эту книгу от начала до конца. Мне казалось, что наше расслабленное и
торопливое время никак не способствует возникновению подобного рода жестов, ан
нет, живёт и процветает. Неужели же только лишь из одних субкультурных
соображений? И что это за сила такая, полная энтузиазма и бескорыстия?

Между
прочим, маргинальные книги сегодня не выпускает только ленивый. Есть даже целое
издательство (сами знаете какое), в названии которого весьма чётко прописана
цель – всегда оставаться на обочине. Но, несмотря на это благородное
стремление, тиражи изданий «
Ad'marginem style='font-size:12.0pt'>a», особенно в
последнее время, всё чаще и чаще взлетают на недосягаемую для других
издательств высоту.

И
вовсе не потому, что маргинальность постепенно становится нормой нашей жизни.
Просто, как выясняется, есть маргинальность и «маргинальность», игра и судьба,
попытка воспользоваться чужим опытом и невозможность избавиться от этого
самого, отныне отчаянно декларируемого, опыта.

Такой
вот странный урок преподносит нам сегодня этот странный и непонятный
гомосексуализм.

Необходимо зарегистрироваться, чтобы иметь возможность оставлять комментарии и подписываться на материалы

Поделись
X
Загрузка