Библиотечка Эгоиста (под редакцией Дмитрия Бавильского)

- Михаил, а как вы относитесь ко всем тем мифам, которые сопровождают ваши тексты? Почему (действительно, почему?) если писатель рассказывает о наркотиках, то он сам обязательно должен быть наркошей?

 

- Дима, а какие мифы? Я о них ничего не знаю. Если уточните – отвечу подробнее.

 

- О том, что раз вы пишите про наркотики, то, разумеется, сам наркоша, связанный с криминальным миром…

 

– Ответственный прозаик должен знать в деталях любой предмет, о котором он пишет, тем более, когда речь идёт одновременно о таких тонких материях, как изменение сознания под так называемыми наркотиками (в числе которых в учебниках по психиатрии на первом месте стоят алкоголь и табак), и о таких тяжелых материях, как добыча, доставка и борьба из-за этих наркотиков.

 

Так что «наркошей можешь ты не быть, но разбираться ты обязан», если уж взялся за эту тему. Надо иметь о предмете какие-то основные знания и понятия, свое отношение, а остальное можно уже домысливать и дофантазирровать.

 

[Замечу в скобках, что для России эта тема стала важна в последние двадцать лет: по данным статистики, Россия стоит на первых местах в мире по потреблению героина, а ведь еще лет 20-25 назад народ и понятия не имел, что это такое, в том числе и молодежь: не то что колоться – травку мало кто курил. А сейчас дорога для наркотраффика открыта от Кабула до Калининграда, да еще Китай тоннами вырабатывает и перекидывает в Россию чисто химические препараты, которые намного опаснее, чем природные].

 

Наверно, эта мода в жизни привела к моде в литературе вставлять в свои тексты, где ни попадя, упоминание тех или иных психотропных средств и их действия: «он достал белый порошок», «она свернула трубочку» - хотя чувствуется, что эти писатели (а особенно «писательницы», кто описывает с удовольствием свои оргазмы, рестораны, бутики и кто с кем и где спал) и понятия не имеют, о чем они говорят, используя наркотики как тип оживляжа.

 

Это то же самое, как если бы Веничка Ерофеев взялся за «Москву-Петушки», ни разу в жизни не попробовав водки.

 

Еще мне кажется, что в этом вопросе большую роль играет мнения и традиции. Вот в Европе считают, хотя бы судя по Уголовным Кодексам, что опий и конопля – это плохо (потому что этого тут не росло), а на Востоке, где это всё растет, считают эти средства лекарственными, а алкоголь приравнен к сумасшествию, а его питье – к скотскому действию, за которое, по шариату, следует чуть ли не казнить.

 

Кто прав? Неизвестно. Только статистика нам говорит, что под алкоголем совершается чуть ли не 80% всех дичайших убийств, насилий, разрубки трупов, сжигания живых людей и т.д., в то время как под травкой человеку не то что с топором бегать – ему лень с места встать, чтобы пластину на проигрыватели перевернуть, потому что он  так заинтересован книгой, которую тихо читает у себя на диване, что оторваться не может. Вот иди и считай, что почём.

 

Что поделать, если человеку необходимо как-то расслабляться, отдыхать, снимать стресс, который в современном мире все нарастает?.. Такова природа нашего вида, и тут уж «всяк получает удовольствие по-своему, говаривал кот Василий, облизывая свои яйца».

 

Можно называть наркотики «лекарством от всех болезней», а можно и «дьявольским зельем» (хотя и алкоголь, и табак, и секс, да и сама любовь тоже часто так называют), но дьявола никто еще запретами и законами изгнать и обезвредить не смог, если бы могли – давно бы уже сделали.

 

Нет, с дьяволом, с этим небесным террористом, надо уметь договариваться и в этом брать пример с отшельников, святых, пророков, с Лютера – никто из них дьявола не сумел уничтожить, но могли усмирять и стреноживать.

 

- А как вы думаете, есть ли решение этой проблемы?

 

- В глобальном масштабе я вижу решение в одном – в полной и тотальной легализации всех веществ. И об этом говорят все громче на всех уровнях – например, на саммите стран Южной Америки, где кока – часть их тысячелетней культуры (как опий и конопля – часть культуры Востока), президенты заявили Обаме, что борьба с наркотиками проиграна и необходимо искать другие методы, и напомнили ему, кстати, что именно после Сухого закона в США появилась мафия, оргпреступность и коррупция, а алкоголизм пошел вверх.  

 

Могу и аргументы привести, процитировав одного из героев своей еще не опубликованной вещи, где немецкие скинхеды обсуждают проблему:

 

«Потом начали шумно кайф обсуждать: дескать, почему бы и не дать нам, простому народу, всю эту кокаморфихуану в свободную продажу? Всем будет лучше! И чем шнапс от гашиша отличается? Ничем, только от шнапса человек шалеет, дичает и всё вокруг крушит и убивает, а от гашиша становится вежливым, ласковым, добрым и неагрессивным. И здравые доводы приводят: пошел в аптеку – купил – ушел, огромные налоги начнут поступать в казну, а не в мафию, полиция займется другими делами, цены на наркотики будут стабильны и низки, не надо никого грабить и воровать, чтобы купить дозу, преступность пойдет вниз, и люди не будут криминализованы, как сейчас (для того, чтобы купить травки, сейчас человек должен с барыгами, пушарами и дилерами связываться); и аптеки расширят штаты, и медицинские страховки будут рады: кто насмерть заширяется или занюхается – туда ему и дорога, похоронные бюро «Фениксы» и «Осирисы» радовать, он сам свою нирвану выбрал и с баланса снялся, а остальные, кто жив, пусть тихо по углам сидят и «Пинк Флоид» слушают – они и в больницы обращаться не будут, потому что наркотики все физические болезни сдерживают и душевную психику лечат...»

 

Уместно будет заметить, что раньше, еще в середине ХХ века, во всем мире в аптеках – за твёрдую и низкую цену и хорошего качества – продавились все виды наркотиков – морфин, кокаин, кодеин, в Западе – героин, а число наркоманов было очень невысоко.

 

Сами по себе опий, кока или конопля требуют очень мало затрат на выращивание и переработку, эти растения крайне неприхотливы, так что если их пустить в свободную продажу, их цены будут в десять, если не сто раз ниже теперешних.

 

Сегодня наркотики представляют собой конгломерат проблем и составляющих: от криминала, оргпреступности, коррупции до медицинских проблем. Но если их легализовать, то останется только одна составляющая проблема – медицинская (причем высвободившиеся средства можно пустить на медцентры, где будут лечить тех, кто захочет лечиться).

 

В Европе уже поняли, что наркомания – это болезнь, вроде диабета или ревматизма, и постепенно переходят на такой порядок лечения: кто хочет – может встать на учет, получать свои ежедневные порции и идти спокойно, куда ему надо.

 

Поняли также, что вся преступность, связанная с наркотиками – из-за их дороговизны, а их дороговизна – из-за их запретности, нелегальности и нахождении в руках оргпреступности (а в некоторых странах еще и из-за коррумпированной полиции). Дай всё в аптеки – автоматически преступность упадет, как показывает опыт Голландии.

 

А то, что сейчас в Голландии пытаются запретить продажу траву приезжим, то это как раз связано с тем, что в других частях Европы травы нет в свободной продаже и все едут в Голландию, отчего, естественно, в её южных провинциях возникает хаос, обилие машин, заторы, мусор и прочие неудобства для местных жителей, которые и являются инициаторами этот закон.

 

И уже скептики полагают, что эти запреты приведут только к тому, что ездить не перестанут, но возле кофешопов появятся тёмные личности, уличные дилеры, которые будут продавать приезжим траву и гашиш, но по более высоким ценам и подчас неизвестного качества. То есть, и тут никто не выиграет - все проиграют, кроме криминала. А будь всё всюду в продаже – никто бы никуда не ездил.

 

- Вы написали один из самых важных русских романов XXI века, «текст поколения» и всё такое, хотя об авторе этого текста мало что известно.

 

Кстати, как вы считаете, какое поведение для современного писателя должно быть оптимальным?

 

- Думаю, что настоящее писательство, во все века – это своего рода болезнь, поэтому тут рецептов поведения нет: выжить быть.

 

В самом слове «писатель» уже есть, рядом с оттенком величия, также какой-то странный зеркальный оттенок уничижения: недаром многие великие, в их числе Гюго, Достоевский и другие, чурались этого слова, как черт ладана, и говорили о себе обтекаемо - «литератор».

 

И чем глубже человек болен – тем гениальнее вещи он создает, если, конечно, до этого не умрет от белой горячки, не зарежет кого-нибудь, не зарежется сам, не застрелится, не сядет в тюрьму, не угодит на каторгу или под поезд, не выброситься из окна или не залезет в петлю…

 

Квота на самоубийства выше только у поэтов, что и понятно: поэт, как правило, - человек более импульсивный и с более тщательно ободранной кожей, чем прозаик. Но и у тех, и у других противостояние с миром усугублено борьбой с самим собой, угрызениями совести, внутренними баталиями, упреками, что ты – дрянь бесталанная, не в силах ничего написать путного, что исчерпан, пуст, импотентен, вычерпан, исчерпан и т.д. и т.п.

 

Поэт ловит счастливые мгновения, озарения словом, а прозаик пытается работать с вечностью, его объём перерабатываемой руды куда больше, чем у поэта, поэтому он должен быть более выносливым и стойким.

 

Если поэт – это лань или конь, то прозаик – это мул, як, осёл…

 

И если стихи – возвышенные, идеалистические, романтические - растут «из мусора», то можете себе представить, из какой выгребной ямы должна расти приземленная, грубая, кондовая проза?..

 

Что же касается внешнего поведения писателя – то тут всё непредсказуемо, так как его поведение есть продолжение его внутренних движений, а кто знает, в какой стадии борьбы с самим собой он находится?..

 

- Три ваших романа выстраиваются в читательском сознании в том порядке, в каком они выходили в свет отдельными изданиями. «Толмач», «Чёртово колесо», сборник «Тайнопись» и, наконец, «Захват Московии» выглядят логичным продолжением единой писательской линии.

 

Но как все эти книги выглядят изнутри? Порядок их возникновения и написания, степень их важности для вас? Какова степень вашей любви к ним?

 

- Моя степень любви, интереса, важности распространяется исключительно только на ту вещь, которую я сейчас пишу и которой поглощён.

 

Как только я чувствую, что я исчерпан, а вещь закончена и сдана в издательство, то весь интерес к ней у меня сразу пропадает, происходит резкий откат и охлаждение.

 

Если привлечь метафоры, то любая новая книга – как новая любовница: вначале с нею возишься, играешь, любишь без ума, сходишь с ума, доводишь до ума, ревнуешь, бегаешь, суетишься, страдаешь, а потом время грозит тебе своим костлявым мертвящим перстом, и ты охладеваешь, расстаешься без сожаления, а еще через какое-то время даже удивляешься сам себе – как я мог так безумствовать?..  

 

Само собой, что написанные книги откладываются где-то в мозгу, но я стараюсь их побыстрее забыть, чтобы дать дорогу чему-то новому (и терпеть не могу перечитывать свои вещи).

 

Ведь если я буду всё время помнить о них – то где место для движения? Конечно, приятно, что что-то, тобою сделанное, приносит пользу или удовольствие людям, приятно, когда тебя понимают, когда разделяют твои мысли или идеи, но получение этого рода эндорфинов не должно быть целью, иначе можно плохо кончить.

 

[Кстати, эндорфины (эндогенные (греч. ενδο(внутри) + греч. γένη(колено, род)) + морфины (от имени древнегреческого бога Морфей (греч. Μορφεύςили Μορφέας — «тот, кто формирует сны»)) — группа полипептидных химических соединений, по структуре сходных с опиатами (морфиноподобными соединениями), которые естественным путем вырабатываются в нейронах головного мозга и обладают способностью уменьшать боль, аналогично опиатам, и влиять на эмоциональное состояние].

 

Иными словами, самолюбование и самовозвеличивание писателя может вызывать у него такую же зависимость, как от морфина (недаром можно наблюдать, как некоторые старые писатели уже ни о чем, как о своих вещах, говорить не могут и не хотят, их мозг сожран этим фимиамом, который блокирует дорогу к новым интересам и задачам).

 

А какую логическую линию вы находите в этих романах?

 

- Я-то смотрю на изменения писательский техники, на всё усложняющиеся особенности сюжетосложения. Кстати, почему в последней вашей книжке так много эпиграфов – пять?

 

- Вначале не было ни одного. Но в процессе работы я начал подбирать там и сям какие-то важные осколки, фразы, вот и возникли эти пять. Я отдал их на выбор и на откуп редактору, а он, сказав, что все хороши и ни один из них выбрасывать нельзя, оставил все пять.

 

Действительно, правильно выстроенные, они уже дают определенное представление о предмете книги. Мне лично больше всего нравится тот отрывок из письма Грозного, где он говорит, что ему противно «злобесный собацкий лай» изменника Курбского слушать и он  перелаиваться не намерен – у меня постоянно было ощущение, что великий князь всё это говорит мне лично.

 

Один из вариантов названия романа был «Злобесный собацкий лай»… А всего вариантов была уйма, могу показать, если интересно.

 

- Конечно интересно. Да, и почему, по каким критериям, вы выбрали именно последний?

 

- Опять-таки, это общее решение редакторов и моё. Думаю, тут сыграли роль разные факторы и критерии, но остановились на этом.

 

Вообще же выбор названия всегда были для меня тяжким трудом (как в литературе, так и в объектах и коллажах). Тут уж ничего не поделать - кому-то это дело дается с трудом, у кого-то есть талант (виртуозами были Чехов, Мопассан), кому-то легко, у кого как мозги устроены. А список названий – вот он:

 

ФРЕДЯ

 БЕДНЫЙ ФРЕДЯ

 МАУЗИ

 РУССКАЯ ОДИССЕЯ

 ПОЕЗДКА В МОСКОВИЮ

 В МОСКОВИИ

 ЗАПИСКИ О МОСКОВИИ

 ЗАПИСКИ ИЗ-ПОД МОСКОВЬЯ

 ПРИКЛЮЧЕНИЯ НЕМЦА

 КРАСНЫЙ МАЙДАН

 СТРАНА ТЯПЛЯПИЯ

 СТРАНА ФУФЛЯНДИЯ

 МАРАСУЛ И КУКУИНА

 ТАКАЯ СТРАНА

 АВРАКАДАВРА

 БЕГСТВО ИЗ МОСКОВИИ

 ВИЗИТ В МОСКОВИЮ

 ЗАПИСКИ НЕМЦА-АРЕСТАНТА

 ИСТОРИЯ ЛИНГВИСТА

 ЗЛОБЕСНЫЙ ЛАЙ

 ЗЛОБЕСНЫЙ СОБАЦКИЙ ЛАЙ

 ЛЮДИ-ЛЮДОЕДЫ

 БЕЗ КОГО НА РУСИ ЖИТЬ ХОРОШО

 ФРЕДЯ ФОН ЛУЗЕРЛОХ

 НЕМЧОНОК

 НЕВЗГОДЫ НЕМЧОНКА

 ЗАХВАТ МОСКОВИИ

 ПЛАН ЗАХВАТА МОСКОВИИ

 

 

- Последний вариант, собственно говоря, принадлежит дальнему родственнику и предшественнику главного героя, который приехал в Россию за пару веков до. Главы из этого текста прослаивают основное действие. В книге есть ссылка на этот текст, якобы висящий в сети. Я по ней ходил и текста этого не нашёл. Значит, всё-таки, мистификация, а не заимствование в шишкинском стиле?

 

- Нет, Дима, это текст немца фон Штадена - если наберешь в Гугле «Генрих фон Штаден» (кстати, о втором, Хансе Штадене, там тоже есть статья, на неё мне указал Миша Шишкин, за что я ему благодарен), то получишь много разного, в том числе и его тексты (а ссылка не открылась, может, потому, что это ссылка на какой-то архив, где лежит этот текст).

 

Кстати, недавно в Москве вышел подробный двухтомник фон Штадена, который достаточно известен историкам и этнографам.

 

Я, конечно, со штаденским текстом поработал, но только лишь в композиционно-сюжетном плане. Дело в том, что  у Генриха Штадена есть три небольшие книги: его автобиография, описание Московии и план захвата Московии, и они все сепаратны.

 

Я решил их соединить так, чтобы они вплелись логичным сюжетом в общий сюжет, то есть нарубил на куски и, через его жизнь и автобиографию, показал Московию, а завершил планом её захвата.

 

Иногда немного сокращал, переставлял (много сокращено в «Плане захвата», там Штаден дает подробные описание многих русских городов и сел, в каком они плачевном и разоренном состоянии после зачисток Грозного, и эти куски, увы, тоже очень напоминают ситуацию с сегодняшней деревней, насколько я могу судить по прессе, ток-шоу и рассказам друзей).

Но весь пласт лексики, эпизоды, описания - словом, всё остальное: это его. Я, честно говоря, был бы рад уметь писать так лаконично, как написано у него.

 

Раньше вообще люди писали куда лаконичнее, и иногда по той простой причине, что не было чернил, бумага/пергамент стоили дорого, то есть, чисто технические соображения влияли на стиль и слог.

 

Так что это и не мистификация, и не заимствование, эти тексты широко известны, что и обговорено во вводном письме.

 

- Я воспринял вводное письмо как мистификацию: когда всё вокруг не скрывает своей поддельности (записки самого Фреди), пространство мистификации становится всеобщим.

 

Скажите, а зачем вообще нужно вставлять в роман «чужое слово»? Понимаю, зачем на уровне прагматики – для проведения параллелей (мол, за столько веков ничего не изменилось), но, с точки зрения самого автора, зачем приглашать на свой писательский бенефис ещё одного письмовника? Что за послушание такое?

 

-Да, я прекрасно сознавал, что мой текст может полностью вылинять и поблекнуть, померкнуть на фоне этого ёмкого, сильного, немногословного (где каждое слово – как бомба), в чем-то величавого, в чем-то загадочного, в чем-то ужасного текста. Так писали отцы современной русской прозы – протопоп Аввакум, Радищев, Фонвизин.

 

Вообще на этот текст меня вывел все тот же мой давний и любимый друг, Миша Синельников, сказавший по телефону одну фразу: «А знаешь, у Грозного был один лихой немец в опричниках». Я не поверил, начал искать, читать. И сразу подпал под сильное обаяние этого сочинения, был удивлен его актуальности и современности.

 

Выяснилось, по ходу дела, что великий князь доверял иностранным наемникам куда больше, чем своим сладкозвучным подданным, очень их оберегал и лелеял, давал льготы, освобождал от налогов, дарил дома, имения и вотчины, всюду таскал с собой как защиту во время бесконечных переездов из Москвы в Александровскую слободу и обратно, очевидно, полагая, что если разбойники нападут на его обоз (а в обозе бывало до трехсот саней, со всей казной, тогда пластиковых карт не было, всё приходилось волочить с собой), то русские с русскими  договорятся и разграбят всё и еще убьют, чего доброго, а с наёмниками это будет сделать труднее, хотя бы с точки зрения языка.

 

Известно также, как он предостерегал шотландца-золотовара (приглашенного для чеканки монет) по всем вопросам обращаться к нему лично и ни в коем случае не доверять русским мастерам, не подпускать их без присмотра к золоту и серебру, ибо «все русские - воры». А на осторожный вопрос шотландца, как это он такое говорит, он же сам русский, сухо и резко отрезал: «Нет, я из немец» - имея в виду активно продвигаемую им теорию о том, что он – главнейший и прямейший потомок Рюрика и на этом основании ему принадлежат его «отцовские и дедовские вотчины» - Прибалтика, Польша, Скандинавия, да и весь север, докуда дойдет взгляд…  

 

Что же поделать, если величайшие государи России были одновременно величайшие тираны и деспоты?.. Очевидно, они не без основания считали, что без сильной руки люди не будут шевелиться, работать, а будут портиться, хаметь, наглеть, переставать понимать разницу между своим и государевым, таскать и воровать… Впрочем, это применимо не только к России, но и к другим странам тоже.  

 

- Я знаю, что вы делаете коллажи и объекты. Это что, дополнение к писательству, другая литература? Или что-то третье?

- Часто люди, рассматривая на выставках мои работы, говорят, что никогда подобного не видели, с таким не встречались, не думали, что такое может быть. Одна немецкая студентка, вся пунцовая, разгоряченная, с возмущением сказала мне: «Что это вообще такое? Я час хожу по залу и ничего понять не могу!.. А я привыкла все понимать!» - на что пожилой румяный коллега-профессор заметил: «Ну, это же так хорошо, что вы видите что-то новое, неизвестное вам!.. Что-то же гонит вас по залу?.. Когнитивные процессы активизированы, котелок варит, говоря проще»…

И тут же, на скорую руку, объяснил ей, что - в науке ли, в искусстве - если нет возможности однозначно определить и обозначить предмет или явление, если есть элементы новизны и новаторства, чего-то, что не садится в рамки обще-известных стереотипов, не поддается стандартному определению и скорому осмыслению – то это всегда хорошо, это прогресс и плюс. И что есть художник, как не новизна взгляда на мир и на себя?..

Чем гениальнее художник, тем глубже он копает свою душу и тем гениальнее смешивает краски – масляные ли, буквенные, музыкальные…

Сам я тоже задавал себе этот вопрос: как это определить, назвать, что именно я делаю?.. В обычном понимании «картина» – это холст и краски, а половина моих работ сделана на досках (стекле, железе), без красок. В обычном понимании «коллаж» – это чаще всего доска с предметами, а у меня половина работ сделана на холстах c толстым слоем краска со всохшими в неё предметами. Предметная живопись?

 

 

Появились и другие понятия: объемные картины, объектные картины. Барельефы. Горельефы. А как называется техника работы? Что писать в каталогах – «предметы, клей»? Кто еще работал в подобной технике, где аналоги и т.д.?

Искусствоведы говорят, что только 10-15 % всех художников и любителей и собирателей живописи занимаются предметным искусством, выйти на них трудно, но, если вышел, может быть очень полезно – с разных точек зрения.

Бургомистр г. Саарбрюккен, открывая в 2000 году мою выставку в ратуше, в своем вводном слове произнес длинный термин „hintergegenständlicher Realismus“ («запредметный реализм»), имея, очевидно, в виду, что у предметов, вырванных из обыденно-бытового контекста их утилитарного предназначения, выявлена их истинная суть, и, в новом сочетании с другими предметами, они явлены миру такими, какие есть на самом деле. Выявлено и подчеркнуто то, что стоит за предметом на самом деле, а не то, что привыкли видеть.

Увидеть в привычном – непривычное, в знакомом – незнакомое, дать предмету обрести право голоса, право своего «я» - одна из задач любого художника: ведь и с людьми происходит то же самое (подчас они становятся рабами быта, забывают, кто они на самом деле, как выглядят изнутри и на что способны снаружи).

Дать человеку вспомнить свою истинную суть, поднести к ней зеркало, осветить тупики и закоулки души, вскрыть клубки сознания, вселить надежду, отереть пот со лба – это тоже забота художника.

Как писатель помещает своего героя в необычную для него ситуацию, в которой выявляются разные, ранее неизвестные черты героя, о которых он сам подчас не подозревает, так и я ищу обыденным предметам новые места и необычные сочетания: пусть живут в неожиданной реальности.
Что ж, можно позаимствовать у бургомистра его определение: пусть будет «запредметный реализм».

Реализм сути вещей. Сутевой реализм. Запредельный реализм. Всё равно. Но когда я смотрю на презренный обломок старой вилки, то вижу в нём миниатюрный шестизубец из серого металла… да это решетка на окне кокетки, которую ревнивец-муж не выпускает из дома!.. Будем искать окно, а в окне – лицо…

 

- Как это всё начиналось? С чего и, как вы думаете, почему?

- С детства у меня была тяга к пластилину – я часами лепил, возился с податливыми разноцветными брусочками, которые было так приятно и интересно жать, сжимать, формовать. Интересно, о чем я тогда, трёх-пяти-летний, думал?..

Трудно сказать наверняка, но ощущения (вначале от азарта и возбуждения лепки, а потом от чувства удовлетворения при созерцании того, что получилось из бесформенной массы) не забыты до сих пор.

В 35 я сделал первый коллаж. Это было как прозрение слепого, как та молния, что ударила в землю рядом с Мартином Лютером.

Но молния Лютера была ярка и мощна, моя же – скромна, тиха, пахла пылью и нехотя вылезла из комода моей бабушки, когда я взялся его убирать. Так случилось, что на куске материи оказалась красивая малая раковина, возле нее - две-три бусины жемчуга. Всё это я случайно (или просто так, от нечего делать) накрыл пустой рамкой.

И рама вдруг отсекла, отрезала всё лишнее, обозначила некий новый сегмент мира, где раковина и бусины оказались уютно спрятаны, защищены, сложены в свой иной – новый - мирок. Вид этой законченности поразил меня. Я вырезал картон по размеру рамки, приклеил ткань, присобачил на неё раковину и бусины, вставил в рамку, закрепил...

Так родилась первая «Раковина».

С тех пор глаз уже начал фиксировать предметы с какой-то другой, избирательной, высшей точки зрении, которая была отстранена от бытового содержания вещи и рассматривала её, как нечто самоценное [обломок фаянсового чайника - это не бывшая часть бывшего чайника, откуда пили обыденный чай, а белое обольстительно-выпуклое стекло, изгибом схожее с женским бедром].

Так началось это наваждение. Долгое вхождение в странный замкнутый молчаливый мир предметов. Эксперименты с разными материалами, причем стекло нещадно билось и ломалось, картон кривел и кривился от клея, зерно и бобы на пейзажах оказывались съедены мошками, а куриные кости (как и вся органика) становились добычей червячков [сейчас самыми лучшими материалами считаю камень и железо, первых друзей человечества].

Постепенно предметы стали открывать мне свою душу. Это неверно, что они безжизненны и принадлежат мертвой материи. Еще со времен Демокрита известно, что всё сущее состоит из атомов и молекул, которые находятся в вечном движении. Как же предметы мертвы, если они находятся в вечном движении, которое и есть символ жизни?.. Атомы египетских пирамид живы уже четыре тысячи лет, а ДНК мамонтов или динозавров активны до сих пор.

Пару лет назад я сделал тут двухнедельный курс металлоплатики, научился варить чугун, паять. Мы ездили по железным свалкам, отбирали железки, свозили их в наше училище, там разбирали, и каждый делал то, что он хотел, а учитель помогал в техническом смысле.

- Я слышу: «чугун», «стекло», «железо». Что вообще служит материалом для ваших работ?

- Всё. Из предметов беру то, что никому не нужно, что ожидает свалки; друзья собирают пригоршни всяческих вещиц, потерявших свой носильно-утилитарный смысл: одинокие запонки, рваные бусы, гнутые браслеты, часы без стрелок, стрелки без часов, пружины и винтики, обломки бижутерии, осколки, ракушки, стёклышки, шарики, бусинки...

И вдуваю в них новую жизнь, даю возможность показать себя со своей истинной стороны. Такая вот примитивная игра в Творца-Реинкарнатора…
 

 

 

Коллажи Михаила Гиголошвили