Проза

Hачало

Окончание

***

На большой перемене подошёл к Тоне старшеклассник.

– Эй! Иди в ментовку мать вызволять. Видел, как её прям с газона
пьяную в хламину патруль забрал. Знаешь, где отделение?

– Знаю, – Тоня густо покраснела и опустила глаза. Она едва дождалась
конца уроков. Как только прозвенел звонок, отправилась в районное
отделение милиции. Там дежурный подвёл её к обрешечённой с двух
сторон угловой комнате.

– Воон мамаша твоя, валяется. Хотели в вытрезвитель определить,
да что с неё взять, только тратиться на таких. Забирай!

Дежурный открыл дверь и пропустил девочку за решётку. Приближаясь
к матери, она всё сильнее морщила нос – от мокрой юбки отвратительно
воняло мочой.

– Мам, вставай, – тихо попросила Тоня.

Милиционер вернулся в камеру, подошёл к лежащей и пнул сапогом
в бок.

– Не бейте! Это не ваша мама! Это моя мама! – закричала Тоня.

– Да кто её бьёт, пошевелил только. Давай, шалава, поднимайся!
– схватил женщину подмышки и попытался поставить на ноги, но та
съезжала на пол. – Придётся тебе завтра придти, – сказал дежурный.

– Никуда я не пойду. С ней останусь.

– Посторонним не положено в камере находиться. Завтра придёшь.
Выходи! – опустил на пол пьяную и стал выталкивать Тоню.

– Разрешите здесь переночевать?

– Не положено! Иди домой. К завтрему проспится мать, тогда и приходи.

– На полу холодно.

– Иди, я сказал! Холодно! Нечего напиваться, как свинье. Трезвые
в тёплых постелях спят, а пьяные где попало.

– Дяденька, пожалуйста...

– Уйди! Не канючь!

Тоня вышла из помещения. В коридоре приметила скамью. Села, пристроив
портфель рядом, и стала ждать. Весь вечер просидела девочка, не
меняя позы. Мимо туда-сюда ходили милиционеры и простые граждане.
Всяк коротко посматривал на неё: то с любопытством, то с недоумением.
А с наступлением ночи Тоня легла на бочок, подпихнув портфель
под голову и уснула до самого утра.

***

Подул ветерок, стало зябко, я поёжилась, и видения исчезли. Я
не любила мать, иногда просто ненавидела. В этом питали друг к
другу взаимность. Но мы жили вместе. Она состарилась, изнурилась
смертельной болезнью, и я вынуждена была ухаживать за ней. Моя
жизнь прошла под знаком матери. Бессмысленное, конвульсивное существование.
Я была за неё в ответе, что бесконечно тяготило меня. Она сжирала
мою жизнь, как ненасытный дистрофик, дорвавшийся до еды. Я лгала
всё время, делая вид, что мне терпимо её общество. Надо вернуться,
сказать об этом, иначе потом будет поздно.

Я очень торопилась и почти влетела в палату. Мать лежала в том
же положении, в каком я её оставила. Она посмотрела на меня и
заплакала.

– Я боюсь, Тоня. Так боюсь умирать! Не хочу закрывать глаза. Закрою
и умру. Исчезну и перестану чувствовать. Меня не будет, Тоня!
Меня просто не станет на этом свете! Страшно. Такая короткая жизнь.
И вечное пребывание в черноте, без чувств, без красок, как в обмороке.

Я слушала и поражалась. Как она смогла это постичь? Как доверилась
страху? На мгновенье стало её жалко, но я решила не отступать
от своего намерения.

– Знаешь, я никогда не любила тебя. В раннем детстве боялась,
а потом ненавидела. Зачем тебе этот мир, где тебя не любят?

Мать повернула ко мне голову. Я заметила в её глазах интерес.

– А я тебя всегда любила.

– Врёшь!!! – неожиданно я сорвалась на крик. – Ты любила только
себя и свои увеселения! Мужиков любила! Развлекаться! Ты никогда
не работала толком! С шестнадцати лет я содержу тебя! Потаскуха!
Алкоголичка! Я ненавидела, но кормила, а ты любила и вечно оставляла
меня на произвол судьбы, проедала-пропивала, как ржавчина! Чужие
люди выкормили и вырастили твою дочь! А где была ты?!!

– Я тебя люблю.

– Замолчи!!!... Не испытывай моё терпение!... Перед смертью вспомнила
о любви. Думаешь, поверю тебе? Бред!

– Мне страшно умирать. Тебя не будет со мной, – снова заплакала
мать. – Не уходи, Тоня. Не оставляй одну.

Нет, она меня доконает! Теперь я вообще не смогу отсюда уйти.
Я подошла к окну. Солнце просачивалось сквозь листву, покрывая
садовые скамейки мерцающими бликами.

– Крепись, – не оборачиваясь, сказала матери напоследок, развернулась
и вышла в коридор.

***

Через два месяца посетила мать ещё раз. Она заметно похудела.
Лицо приобрело желтоватый оттенок. Кожа на скулах натянулась,
морщины разгладились, нос заострился. Глаза испуганно смотрели
из тёмной глубины глазниц. Увидела меня, подбородок её затрясся,
руки, лежащие поверх одеяла, задрожали.

– Прости меня, Тоня, – произнесла едва слышно. И после паузы добавила,
– Мне уже не так страшно.

Я присела на край кровати, взяла её руки. В них не осталось жизненного
тепла. Теперь пахло не только от волос. Всё тело источало странный
кислый запах, как будто кающаяся её душа выжигала кислотным огнём
следы былых грехов.

– Они не делают мне уколов... дома я ничего не чувствовала...
а здесь такие нестерпимые боли крутят тело... криком кричу...
никто не приходит, – мать заплакала и, всхлипывая, продолжала,
– уж я стала Бога молить, чтоб забрал скорей.. смерть послал...
изнемогла я... аппетита нет... в утку оправляюсь... устала, доченька...
ох, как устала... только бы часок без боли...

Она плакала, нелепо растягивая губы, показывая розовые дёсны.

– Пойду сейчас и потребую, пусть укол сделают, – я встала, но
мать удержала мою руку.

– Не ходи... дай на тебя посмотреть... всё равно уже скоро помира...
– она внезапно замолчала, только глаза, казалось, продолжали говорить.

– Я люблю тебя, мама. Слышишь? – наклонилась к её уху, – Я люблю
тебя. Мамочка, слышишь? Кивни, пожалуйста. Мама...

Из матери вышел утробный глухой стон, её лицо исказила гримаса
боли, тело вытянулось, она широко открыла глаза и почти прошипела:

– Страшно как!

А после обмякла, закрыла глаза и испустила дух.

Я долго плакала над ней, не замечая противного запаха смерти,
убивалась по своей непутёвой жизни, и сердце сжималось в предчувствии
неизбежного – так, как я любила мать, уже никого никогда не полюблю.