Он обнаружил себя сидящим на скамейке в совершенно незнакомом месте, в незнакомой части света. Вокруг был, наверное, город. Стояли дома, ездил транспорт, виднелся узкий канал, а еще дальше - другой берег канала, набережная и опять дома, таинственно-угрюмые, выстроившиеся в одну сплошную линию, пяти-шестиэтажные, похожие друг на друга, но разные. Ходили, бежали и стояли люди. Люди - белые, условно европейского вида, грингос, как сказал бы Хорхе Кампос. Но он ничего не говорил, безуспешно пытаясь понять, что происходит.

Недавно мне подарили книжку под названием <Деконструкция: тексты и интерпретация>, в которой собраны тексты Жака Деррида и комментарии к ним Елены Гурко. На обложке изобразили мерзкую кубистическую морду, этакого разноцветного демонюгу, что вполне объяснимо претензией деконструкции выступать в качестве самого деструктивного дискурса. Книга, однако, посвящена Буслику. Судя по имени, - это кто-то безвредный.

"... за исключением * * *, в области русского языка и литературы есть два типа журналов: журнал-помойка и журнал-клоака. И те и другие плохи, но на помойку иногда выкидывают что-нибудь полезное, и некоторые даже специально отправляются за ним на поиски. Но какую бы полезную вещь вы ни бросили в клоаку, она основательно измарается и рискует утратить свою полезность."
(Из письма, адресованного автору настоящих заметок).

Ещё Набоков переживал в одном из своих романов по поводу невозможности превратить читателя в зрителя. Хотя иерархия видов искусств - вещь весьма относительная, есть, видимо, у литераторов некие комплексы перед музыкой или, к примеру, перед изобразительным искусством. Иначе как объяснить, что многие авторы пытаются добиться предельной изобразительности своих текстов или создать в тексте аналоги музыкального звучания?!