Рейтинг публикаций

Подняв зеркальце и убедившись, что оно разбито окончательно и бесповоротно, В. П. крякнул с досады и, зачем-то заглянув в него и увидав себя и мир странно искажёнными в его осколках, – вздрогнул, ибо мир, утратив привычные черты, вдруг приобрёл какую-то чудну́ю текучесть и зыбкость;

...все эти люди были, безо всяких сомнений, очарованы блюзом, являясь кумирами элиты, любимцами черни, предметом гордости своих домочадцев или наслаждением истинных знатоков...

Мамаша Изольда была бабкой Дина Ушастого и главой здешних драконов две сотни лет. К вполне понятному уважению примешивалась еще и изрядная доля робости – мамаша была крута на расправу и сначала лупила предполагаемых виновников, а лишь потом разбиралась не погорячилась ли она, наказав вместе с виноватыми и правых.

Ребята, они... они убили Бориса, слышите?... Они убили Бориса!

А ещё мне было стыдно за лису. Меня повели в цирк, и там лиса ела из одной миски с петухом и так жалобно глядела, что я чуть не заплакала. Лиса и есть лиса! Она должна есть кур! Ну да, это плохо, но должна!

Женщины за ...обычно косят под француженок или итальянок. Полчаса кручусь перед зеркалом. Изобразим нечто неброское, но приятное. Туфельки на каблучке, челочка, платочек на шею – и я француженка. Дешево и сердито. Вот вам! О-ля-ля. Хи-хи-хи...Хм! прааавда? Клуб дыма

Авторский замысел становится понятным, если ты добираешься до конца текста. Или, хотя бы, до его середины. Поэтому прочи-тать следует хотя бы половину. Мы растягиваем публикацию романа на три больших куска, поступая против своих правил (обычно я стараюсь вывешивать тексты небольшими порциями) только лишь для того, чтобы замысел Негина проступил во всем своем первозданном великолепии. Это странный роман «из новых», постсорокинских текстов, ма-нифестирующий не только внешнюю (формальную), но и внутреннюю свободу. Однако же, важно почувствовать за этой независимостью и манипуляциями, нешуточную авторскую боль, делающую «Кипарис во дворе» особенно ценным. Роман начина-ет работать там, где в авторском замысле возникают прорехи, когда текст, на какое-то пространство, теряет своё самодовольное лицо. Это это очень искренняя книга, читатель.

Мысленно она еще была там, в «Олимпийском». Это был какой-то островок счастья посреди озлобленной, серой, осенней холодной голодной Москвы.

Пан Тадеуш сказал, что война, его война, была похожа на миллионы таких крыс, огромный поток крыс, прыгавших в Панике и отчаянии из горы гнилых остатков, которые еще недавно были теплым домом, знакомой, цивилизованной Европой.

И вдруг услышал вокруг себя леденящий топот марширующих ног, обутых в тяжелые походные ботинки. Бросал взгляд на Ирину, но она, казалось, ничего этого не слышала. А топот тем временем нарастал

Бывают странные сближения. Это - эссе о двух странных, обманчивых романах – «Элементарных частицах» Мишеля Уэльбека и «Профессоре Криминале» Малькольма Бредбери. Лондонский генетик Михаил Спиваков дебютировал в «Эгоисте» тонкими заметками о книге Михаила Гаспарова (с отсылки к нему он начинает и нынешний свой текст), темы заявленные в том эссе продолжаются в эссе нынешнем. Что особенно приятно.

Я хочу знать