Проза

Эпизод четвертый

Цокольный этаж. Lux in tenebris

После напряженной трудовой недели у него впервые выдался выходной день. Накопить денег на съемную комнату, конечно же, не получилось. Зато получилось устроиться ночным сторожем в магазин мужской одежды. Это был обычный магазинчик на маленькой улочке имени великого русского поэта в самом центре города: костюмы, куртки, брюки, ботинки, шапки, ремни, галстуки… Необычным было только то, что располагался он в старинном здании на цокольном этаже. Чтобы попасть в магазин, нужно было спуститься вниз по крутым гранитным лестницам, держась за кованые перила. В торговом зале находилось единственное окошко, из которого были видны ноги прохожих, колеса автомобилей да еще краешек здания Дома писателей на противоположной стороне улицы. Из светлого зала, оборудованного под магазин, можно было проникнуть в подсобные помещения. Правда, чтобы протиснуться в арочный проем, приходилось пригибать голову, так как потолки в подсобных комнатах были очень низкими. Местами потолки становились настолько низкими, что в некоторых комнатах невозможно было стоять с выпрямленной спиной.

Жить в памятнике архитектуры было чрезвычайно романтично, но чертовски неудобно. Тем не менее, это было гораздо лучше, чем вообще нигде не жить. Обязанности охранника сводились к тому, чтобы по ночам находиться в магазинчике, утром размести прилегающую территорию и дождаться продавца. После чего Евгений выходил на трамвайную остановку и ехал на склад в торгово-оптовую компанию. Владелец магазина, Роберт Искандерович, выделил ему комнатушку, которая, судя по всему, раньше была кладовкой. Из мебели в нее вмещалась одна лишь кровать с выдвижным ящиком снизу. Рядом лежал коврик, над входом висела лампочка. На одной стене коморки виднелись красные кирпичи, не знавшие, что такое штукатурка с момента постройки здания в XIX веке, зато на другой сохранились старинные обои с винтражными наклейками и газетными вырезками, от которых захватывало дух. Впрочем, оценить их уникальность мог разве что коллекционер антикварных вещей.

Заселившись в комнатушку, Евгений первым делом рассмотрел эти наклейки на обоях. Были среди них рекламные афишки, вроде таких «Продолжается подписка на 1913 г. на ежедневную политическую, литературную и экономическую газету РЕЧЬ, издаваемую въ С.-Петербурге В.Д. Набоковымъ и И.И. Петрункевичемъ. Пробные NN газеты для ознакомленiя высылаются безплатно». Или «Кремъ ЖАНО. Всемiрно известное средство от веснушекъ, загара, прыщей, угрей и желтыхъ пятенъ. Результаты блестящiе. Тысячи благодарственных писемъ», «Г-м Курящимъ! Выдающееся патентованное изобретенie: табакъ безъ никотина съ сохраненiемъ всехъ ароматическихъ и вкусовых свойствъ его», «Метрiон: машинка для набивки папиросъ, модель 1907 г., на которой каждый легко набиваетъ 600 папиросъ въ 1 часъ». Кроме того, попадались чайные этикетки «Товарищество чайной торговли В. Высоцкiй и Ко» с очаровательной гейшей, держащей в руке распахнутый веер, коричневые банкноты Временного правительства, этикетки от винно-водочных изделий и тут же — лотерейные билеты «Книга вместо водки» Всероссийского общества борьбы с алкоголизмом, а также множество заметок и иллюстраций из дореволюционных газет и журналов.

Дальше по коридору располагалась гостиная — еще одно помещение, не содержащее, правда, ничего экстраординарного. Евроремонт скрывал кирпичные стены, на полу стоял длинный кожаный диван, два кресла, журнальный столик из темного стекла, к потолку — ради экономии места — был подвешен телевизор. Здесь же можно было вскипятить чайник, зарядить ноутбук или заглянуть в холодильник. В самом конце подсобных помещений находился запертый на ключ кабинет Роберта Искандеровича, а также склад с одеждой, который тоже редко когда открывался.

Евгений автоматически побрел в сторону трамвайной остановки. Потом сообразил, что ехать ему никуда не надо, и остановился возле киоска, витрины которого сверху донизу были забиты газетами и журналами. На ослепительно ярких обложках красовались супер-модели, супер-роботы, супер-машины, супер-герои звездных сплетен. Поближе к покупателям лежали книжные бестселлеры — одни и те же, из года в год. Если бы не зарубежные авторы, тот же «Алхимик» Коэльо, вышедший на русском языке, кажется, еще в восьмидесятых годах прошлого века, то глазу не за что было бы зацепиться. Такая вот складывалась беспросветная повестка дня. То ли столичным писателям не о чем было писать, то ли у них на это не было времени, то ли они вместе с издательствами совсем не уважали читателя и ни о чем, кроме денег, не думали.

Но больше всего его поразила боковая сторона киоска, с иностранной периодикой. Здесь, средь груды эротических журналов, ровным строем шагали американские, британские, германские, польские и другие издания, с обложек которых на читателя бросались тираны с советской символикой, оборотни-медведи, окровавленные маньяки, покрытые татуировками воры, безобразно измазанные гримом клоуны, которых объединяло только одно — все они либо изображали президента России, либо содержали заголовки со словами «Putin’s», «Russia», «Killed», «Aggression». Ничего нового в этом, конечно, не было. Интернет давно пестрел подзаголовками типа «Generation "П": как в России выросло поколение Путина», «Радио Свобода: идеология Путина — сгусток ненависти», «Европа: ненависть к России растет», а иногда, совсем уж откровенно, «Детей учат резать русню», «Главный враг США — русский человек». Непонятно было другое: если такие новости и журналы продавались, значит, эту белиберду кто-то читал. С другой стороны, если Россия, в самом деле, была тоталитарной и агрессивной страной, как талдычили в западных медиа, почему это крикливое безобразие столь свободно и беспрепятственно выставлялось и продавалось?

Ему подумалось, что однажды всем этим статьям, глянцевым журналам, газетам суждено будет превратиться в труху, в кучки дряхлого мусора, подобно тем вырезкам, что висели у него в коморке. В них навсегда сохранятся эти постыдные воспоминания о судорожных конвульсиях чего-то как будто навсегда сгинувшего и малозначительного, которые и вспоминать-то будет неудобно, от которых потом будут отмахиваться, как отмахиваются от подленьких грешков молодости, вычеркнутых из официальной биографии, содержащие, тем не менее, нечто существенное, как неприличные сновидения, изобличающие душу доведенного до отчаяния невротика.

Он пересек дорогу, пока на светофоре мигал зеленый, и свернул к прямоугольным цветочным клумбам, благоухающим в прогретом воздухе лета, к которому уже добавлялись ароматы сентября. Главный проспект встречал его дружескими объятиями, Евгений смотрел на эти бордюры, на стриженые лужайки и кустарники в парках совсем не так, как обычные горожане. За пару месяцев скитальческой жизни у него с ними возник своеобразный симбиоз. Его внимание привлекали не открывающиеся на террасах кафе, не афиши кинотеатров, не щуплые городские девушки с татуировками, проколотыми пупками и губами, а вещи, на которые едва ли принято обращать внимание. Он видел, как толкаются голуби, отгоняя от сытных мест конкурентов-воробьев, замечал на крышах домов крохотные фигурки монтажников, занятых установкой вентиляционного оборудования. Его глаза пробегали по неровностям асфальта в поиске мелких предметов — брелоков с ключами, бумажников, кредитных карт и флэшек, которые на улицах мегаполисов валялись под ногами целыми тоннами.

— Женич! — крикнул ему кто-то с трамвайной остановки.

Евгений обернулся и увидал, что к нему через дорогу перебегает человек, которого за потоком автомобилей было трудно разглядеть.

Они стали друг другу что-то рассказывать, вспоминать студенческую жизнь в квартире № 11 в доме по улице имени легендарного командарма Красной армии. Как сдавали экзамены в универе, как отмечали День математика и механика на кухне Аделаиды Прокопьевны, как подвешивали хлеб к гардине, спасая его от рыжих мурашей, а те все равно пробирались по веревочке в мешок с хлебом. Да, веселое было времячко! Они снова были прежними Витяем и Женькой или, может, вовсе не переставали ими быть. Так, за разговорами, они зашли в магазин, незаметно набрали там каких-то продуктов. Потом пошли гулять по Набережной, потом еще куда-то зашли.

— Ему стажировку предложили на военной кафедре, сейчас служит в армии по контракту, — задумчиво ответил Виктор. — Ты прав, всем сейчас не собраться, у всех жены, дети. Кстати, у нас с Ниной тоже прибавление скоро будет к семейству.

— Это что, получается, я один такой лоботряс, слоняюсь без дела?

— Ты живешь одним днем, — пожал плечами Виктор. — Не мне судить, хорошо это или нет. Со стороны кажется, что это нерационально. Так теперь никто не живет. Раньше так жили самураи — для них тоже каждый день был как последний. Все-таки, ты Дон Кихот…

— Ладно, пошли я тебе лучше покажу исторический особняк, куда я устроился охранником. Это, я тебе скажу, что-то с чем-то! Мигель де Сервантес был бы в восторге.

Евгений мотнул головой в обратном направлении, и они с Виктором отправились в магазинчик мужской одежды. К тому же, времени было около четырех часов! Оказалось, они проговорили так долго, что нужно было идти закрывать магазин и отпускать Юрку, у которого, как всегда, были какие-то дела, не терпящие отлагательств. Спустившись на цокольный этаж, Евгений показал Виктору свою комнатушку с винтражными обоями, а затем, отпустив Юрку, разогрел чайник в гостиной.

Евгений вздохнул, опустив глаза в пол. По его взгляду Виктор догадался, что, скорее всего, все из-за девушки, в которую Женька влюбился в университете.

За столиком из темного стекла, на поверхности которого причудливо отображались лица друзей, вдруг установилось печальное молчание. Он никому, кроме Витяя, о ней не говорил. Так сложилось, что говорить больше было некому — наверное, как раз потому, что они с ним могли вот так молча посидеть и ни о чем не говорить.

Евгений подключил ноутбук к Интернету, понажимал на клавиши — и на экране появились первые кадры из кинофильма «Omen II», когда по старинным улочкам на автомобиле мчится археолог Карл Бугенхагген под впечатлением от увиденного лика антихриста на стене Игоэля.

Продолжая просмотр фильма, Евгений то замолкал, то отвлекался на другие темы, то снова начинал комментировать сюжет, опираясь на события мировой истории со времен античности. Иногда, он подливал себе чаю, выслушивая язвительные отзывы и замечания Виктора, которому казалось, что исторические экскурсы Евгения не имели никакой связи с тем, что показывалось в фильме. Кое в чем Евгений с ним соглашался, но все-таки оставался при своем мнении. Наконец, когда последовала сцена с преподавателем, решившим проверить антихриста на знание истории, Евгений прибавил громкости.

— Такое ощущение, что ты все пропустил мимо ушей! — усмехнулся Женька, догадываясь, что история не очень интересовала Витяя. — Тамплиеры создали в Англии первые масонские ложи, таким образом, возник первый лик антихриста — «как лев, но у него крылья орлиные». Затем в Германии был создан орден баварских иллюминатов или второй масонский корпус — зверь, похожий на медведя, «и было три клыка во рту у него». Третьим клыком в ХХ веке станет Третий Рейх Адольфа Гитлера. После революции во Франции приходит к власти Наполеон Бонапарт, ставленник французских масонов. Иначе говоря, это третий зверь, «подобный барсу, с четырьмя головами и крылами». В столетие независимости США европейские ложи передали власть четвертому зверю — тому, «который отличен от всех и будет пожирать всю землю». Подробности читай в книге пророчеств Даниила, глава седьмая…

— Женич, но ведь это ничего не доказывает! — возразил Витяй. — Твой мистический взгляд на историю напоминает пресловутую теорию заговора, не имеющую никакого отношения к исторической науке. Твою интерпретацию событий ни в одном учебнике не напишут.

— Вот именно, не напишут, — улыбнулся ему Евгений. — Смотри дальше, там в одном месте перечисляются приоритетные научные направления компании «Торн Индастрис» — микроэлектроника, сланцевая энергетика, токсичные химикаты для сельского хозяйства, избирательная генетика, половые аттрактанты. Добавим рынок развлечений, средства массовой информации и получим список отраслей, в которых американские компании в настоящее время являются мировыми лидерами.

— Когда снимался фильм, эти перспективные разработки были всем известны, — не согласился с ним Виктор. — Что касается средств информации — это основа любой системы, не только антихристова царства…

Они снова спорили! Совсем как когда-то на кухне Аделаиды Пропопьевны, как и тогда, Виктор придерживался рационалистической точки зрения. Он объяснял совпадения теорией вероятности либо самовнушением — если человек верит, что Земля плоская или кубическая, то он найдет множество доказательств тому, что так оно и есть, если человек верит, что Земля шарообразная или имеет форму додекаэдра, он будет видеть неопровержимые доказательства в пользу именно своей версии. Хотя, на самом деле, Земля с таким же успехом может иметь форму яблока, живой клетки или, вообще, не иметь никакой определенной формы, подобно многомерным струнам или квантово-механическим объектам. Их теологическая беседа с элементами математики и чего-то еще в том же духе затянулась до самых сумерек, пока Витяй не стал собираться домой.

— Ну, давай, Женич, не теряйся! Если что, пиши в личку или звони, я всегда на связи.

— Подожди, я тебя провожу!

Под светом фонарей они дошли до остановки, дождавшись трамвая, затем Евгений вернулся в магазинчик и отправился в свою коморку. Там, за спинкой кровати, у него стояло полотно с рисунком, напоминающим индийскую янтру. На днях он заглянул в художественный салон, который находился  поблизости, купил акриловые краски и решил, ради забавы, что-нибудь нарисовать. Когда в магазине никого не было, он доставал незаконченную картину, включал в наушниках медитативную музыку без слов и с головой погружался в неторопливый созидательный процесс. При этом мысли его обычно сами начинали упорядочиваться и перетекать — одна в другую, хотя иногда он будто полностью исчезал, растворялся то ли в этих красках, то ли в потоках космической энергии, переставая рассуждать о чем бы то ни было. Но в тот насыщенный событиями воскресный вечер порисовать ему не удалось.

В дверь магазинчика вдруг энергично застучали! Евгений стремглав выбежал в торговый зал — в окошке цокольного этажа маячили две женские ножки, а в дверь продолжал кто-то напористо колотить. В таком случае Евгений был обязан позвонить Роберту Искандеровичу. Однако, поднеся телефонную трубку к уху, Евгений услыхал за дверью голос Юрки:

— Жэка, это я, все в порядке!

Заглянув в окошко, Юрка продемонстрировал Женичу довольную физиономию с искрящимися от веселья газами. Он был под шафэ, и к тому же еще привел с собой девушку.

Тяжело вздохнув, Евгений отворил дверь — и в магазин ввалился пьяный Юрка со своей ночной спутницей. По тому, как он с ней обращался, можно было догадаться, что этот сумасброд притащил с собой малолетнюю проститутку. Ей было лет пятнадцать, наверное, от силы шестнадцать: собранные на затылке русые волосы, славянские черты лица, густо накрашенные ресницы, ярко-синие глаза. Евгений никогда не забудет эти ее глаза, посмотревшие на него так пронзительно, словно они знали про него буквально все — его потаенные желания, его неудачи, страдания, несбыточные надежды. Эта девочка, похожая на красивую куколку, смотрела на него детскими глазами, но глаза эти не могли принадлежать ребенку.

— Э-э, Жэка! Она тебе тоже нравится? — спросил Юрка заплетающимся языком. — Ты только посмотри, какая попка!

Он задрал ей подол, поводив с вожделением по заду, отчего она томно перевела взгляд на Юрку, изогнула талию и поцеловалась с ним. Евгений закатил глаза вверх, сожалея о том, что их впустил.

Пошатываясь из стороны в сторону, Юрка со своей пассией направился в подсобные помещения. Женич ожидал в торговом зале, когда он заберет свои вещи и уберется из магазина. Но вскоре в дальней комнате заработал телевизор — какой-то музыкальный канал, по которому круглосуточно гнали клипы. Евгений зашел в гостиную, чтобы выпроводить Юрку, однако тот уже развалился на кожаном диване, обнимая полураздетую девушку.

— Мы тут немного по-окувыркаемся, я утром все приберу, — бесстыже приподнялся пьяный вдрызг Юрка. — Жэка, ты только Иска-андерычу не говори!

Ничего не ответив, Евгений вышел вон. Ему захотелось покинуть магазин. Но он не мог этого сделать, он не мог оставить магазин открытым с пьяным Юриком и малолеткой внутри. Поэтому он просто закрылся в своей коморке, напялил на себя наушники, чтобы не слышать стоны, раздававшиеся в соседней комнате, и так пролежал всю ночь, а утром молча собрался и уехал на работу, игнорируя проспавшегося Юрку.

— Хорошо, может, ей еще и шестнадцати нет! Каюсь, грешен, — ответил Юрка. — А ты знаешь, какая сейчас молодежь пошла? Они сейчас все с четырнадцати лет этим занимаются! Все поголовно. Это мы с тобой в их годы были примерными учениками, пионерами. Макулатуру собирали, на портфелях с ледяной горки катались. Оглянись по сторонам — теперь совсем другая жизнь пошла! Поверь, они в своих смартфонах такое зырят в Интернете! Или, хочешь сказать, у тебя в студенческие годы ничего такого не было?

Закрыв лицо руками, Юрик замолк, потом взъерошил на голове волосы и замычал. Случилось нечто совсем, казалось бы, невозможное. Юрик вдруг покраснел — и это был один единственный раз, когда Евгений видел Юрку покрасневшим, точно сгорающим от стыда.

Вообще-то, Женич сам смертельно устал, ему казалось, что он не спал целую неделю — с тех пор, как устроился сюда ночным сторожем. Он закрыл за Юркой дверь магазинчика. Зашел в ванну, где был самый низкий сводчатый потолок. Склонившись над керамической раковиной, ополоснул шею, вытерся полотенцем и сразу завалился спать. Он никогда не стремился выстраивать дружеские отношения с огнями большого города, с мигающими вывесками, с рекламными баннерами, банкоматами и телефонами. Но стоило немного задержаться, прикоснуться к неписаным законам, которые диктовала система потребления, как жизнь мегаполиса схватила его цепкими клешнями и никуда не отпускала.

В действительности он ничего здесь не выбирал, ничего не решал, город не предоставлял ему никакого права самому что-либо решать. Все решения были учтены, и если что-то не нравилось, система  требовала выходить на улицы, устраивать беспорядки и акции протеста. Но чудовищному планетарному монстру от этих акций становилось только лучше, как в средневековье на несколько минут становилось лучше пациентам, на любые жалобы которых доктора в черных масках прописывали одну и ту же процедуру кровопускания. Так, совершенно обессиленный, он лежал в темноте цокольного этажа, будто проглоченный и пережеванный многоликим зверем бездны…

***

Он проносился над теплым морем, над пустыней, над восточным городом с обветшалыми домами, смотровыми башнями и кварталами, над которыми виднелись покатистые купола античных храмов. Внизу под ним мелькали склепы, старинные мраморные плиты — целое море белых мраморных плит, которыми были усеяны холмы и пригорки. Редкие деревца вязов и маслин отбрасывали синие тени на золотистую охру каменных уступов, поднимавшихся кверху, к старинной крепостной стене. Высоко над крепостью сверкал купол изумительной красоты, однако вход в крепость был почему-то замурован. Евгений беспрепятственно пролетел над стеной и стал снижаться, маневрируя между дорожками парка и деревьями. Коснувшись ногами земли, он осмотрелся в надежде повстречать кого-нибудь на площади перед порталом из семи арок, стоявших в один ряд, подобно семисвечнику. Но в округе никого не было.

Тем не менее, под сводами старинного портала до него донеслось эхо озорного детского хохота, как будто игравшего с ним в прятки. Евгений обошел колонны, пытаясь разглядеть, кто от него прячется, однако смех больше не раздавался. Он вышел во двор с миниатюрным деревцем в квадратной клумбе и каменным колодцем. Чуть поодаль, в тени одноэтажного здания с башенкой минарета, росло еще одно дерево, только ветви его были подрублены. Здесь повсюду стояли остатки постаментов и коринсфских капителей, придававших дворику загадочный вид. Впрочем, загадочным и нереальным казалось все вокруг — его окружали строения, которые будто давно уже не существовали, но которые продолжали чудесным образом присутствовать в этих камнях.

Обойдя остатки от разрушенных колонн, он заметил за ними девочку, которая во что-то играла сама с собой. Она бросала камешек на известняковый пол и прыгала следом за ним на одной ноге, а потом — двумя ногами сразу. Подойдя ближе, Евгений остановился неподалеку от игравшей девочки, заметив римские цифры от одного до десяти, расчерченные на пористых плитах известняка.

Не прерываясь и не отвлекаясь на него, девочка продолжала прыгать с одной плиты на другую, повторяя странную считалку:

Допрыгнув до цифры десять, которая была изображена в виде креста, девочка обернулась лицом, которое показалось ему знакомым. Но, как обычно бывает в сновидениях, Евгений не мог припомнить, кому именно принадлежало это прекрасное юное лицо, от которого исходило легкое сияние. Девочка смотрела на него с упреком.

— Ты, в самом деле, не помнишь меня, Эжьен? — мелодичным голосом произнесла она.

Это было во сне! Евгений вспомнил тот сон, в котором его однажды так уже называли.

— Лючия? — не поверив своим глазам, отозвался он.

Она сделала шаг в сторону, разглядывая его чарующим взглядом из-под ресниц. Ей нравилось, что Евгений не назвал ее «Люцифером», этим вульгарным именем из комедийных книжек — именем, которого одни глупцы боялись, а другие глупцы обожествляли, хотя и те, и другие неизменно вызывали у нее лишь презрение.

Она изящным жестом обвела рукой дворик.

— Ты знаешь, где мы находимся?

Евгений оглянулся, заметив справа от себя музейную табличку.

— Музей под открытым небом?

Разумеется, Евгений был потрясен происходящим! Ему не доводилось бывать на Храмовой горе, поэтому он не узнавал окружавших его строений, кроме, разве что, того изумительного купола, мимо которого он пролетел. Такой купол он, действительно, мог когда-то видеть на старинных фотографиях или, быть может, на открытках с видами Иерусалима.

Она уклончиво хмыкнула, то ли разыгрывая его, то ли подразумевая некий иной смысл слов. К сожалению, Евгений не был специалистом по истории Храмовой горы и легендам, связанным с ней, но он понимал, что падшего ангела с этим местом тоже что-то связывало, возможно, еще до низвержения его на землю. Возможно, сакральное пространство вокруг, наполненное священными образами, именами, архитектурными сооружениями, подземными гротами, ступенями, дорожками, входами и выходами было отображением иного, недоступного осязанию измерения, в котором у всех этих видимых объектов появлялись дополнительные значения. Значения, которые оказывали воздействие на сознание, а через него могли влиять на события в потоках времени, на ход самой истории.

— О, да! Он милостив! Бог всех прощает! Любые грехи насильников, убийц, прелюбодеев. Но сумеет ли Бог простить Себя? Ты прав, Он любил меня когда-то… как никого на свете, когда задумывал все эти Свои творенья! Он использовал меня, когда я была нужна Ему. И что потом? Знаешь, что было потом? Он бросил меня — и ради кого? Ради человека, ради этих никчемных, скудоумных существ, именующих себя людьми.

Евгений растерялся от столь неожиданной откровенности, он и сам не представлял, чем можно искупить грех преднамеренного убийства или изнасилования невинной девочки. Ему просто не хватало воображения, чтобы понять, чем можно искупить подобные преступления — а ведь люди были способны совершать даже еще более страшные деяния! Он отказывался признавать так называемые «законы», по которым даже серийные убийцы, загубившие сотни душ, спокойно отбывали наказание, как будто, отбыв его, и вины за ними по решению суда уже не оставалось. Еще сложнее ему было представить искупление грехов падшего ангела. Как знать, возможно, есть преступления, которые невозможно искупить никаким наказанием. Но его размышления прервала Лючия, которая вновь заглянула ему прямо в глаза.

— Тебе не понять, Эжьен, что чувствуют сыны Израэля там, у Стены плача!

Она кивнула в сторону галереи за спиной Евгения, с обратной стороны которой располагалась Стена плача, и продолжила:

— Он их нарек Своим избранным народом! Обещал Царство вечное! Что с того? Он их бросил, Эжьен! Он их тоже бросил, понимаешь? На этой горе не построить Храм, который всех примирит, где всем будет воздаваться по справедливости, ибо справедливости для всех не существует! Когда голодных и страждущих кормят пловом, в чем вина того агнца, из которого приготовлен плов? Любое действие — грех, бездействие — грех! Мысли — грех, отсутствие мысли — тоже грех! Жизнь и смерть — грех! Что ни сделай, о чем ни подумай — все грех! Муки неразделенной любви — это единственное, что дает Бог в конечном счете.

— А Сатан, значит, тебя не использует? Он что — любит тебя?

— Это совсем другое, — она стала обходить Евгения кругами. — Конечно, он использует меня! Он использует всех! Но он учит тому, что только безграничная любовь к самому себе имеет значение. Ибо только любовь к самому себе никогда тебя не предаст.

— Мне так не кажется.

В ответ Лючия звонко расхохоталась и закружилась, держась за края ситцевого платьица. Ему вспомнилось, как она кружилась с ним в каком-то далеком забытом сновидении, как они стояли вместе в ночи на крыше готического собора и почему-то плакали, как дети. Может быть, это был такой трюк, к которому она обычно прибегала, чтобы вызвать доверие, а может, она, действительно, была способна к сочувствию, только не могла с собой ничего поделать, не знала, как остановить свою разрушительную изуверскую месть.     

— Эжьен, мы же с тобой одни на этой горе! Ты видишь здесь Бога? Нет! Но ты видишь здесь меня. И так было всегда! Всегда, когда люди стремились к Богу, сначала они приходили ко мне, а не к Богу. Знаешь почему?

— Нет, ну, так ты объясни, если сможешь…

— Да потому, что любовь к себе и любовь к Богу невозможно различить. Это почти одно и то же! — наклонившись вперед, весело ответила Лючия. — Ты, должно быть, даже не знаешь о том, что сам пророк Мухаммед совершил ночное путешествие сюда, на место этой Отдаленнейшей мечети, после чего вознесся на небо! Первоначальная кибла для намаза находилась именно здесь, на Храмовой горе, пока великий пророк, погрузившись в раздумье, не осознал, что человек порочен по своей природе. Люди не способны различать истинное от ложного, которое может лишь казаться истинным. Вот для чего кибла была перенесена в Мекку, чтобы напоминать об этом различии. Но разве это помогло? Муса, Ибрагим, Иса, все пророки и мудрецы знали об этом изъяне человеческой природы. Они придумывали очищающие обряды, создавали учения, чтобы как-то преодолеть сей врожденный порок. Но ничего не помогло! Назарей совершил величайшую глупость, родившись и пожертвовав Собой... Для чего? Скажи, для чего он это сделал? Ради всего этого?

— Ты же знаешь не хуже меня. Все не так просто...

— Ах, да! — Лючия сделала извинительный и одновременно пренебрежительный жест рукой. — Все из-за Нее! Не ты первый — не ты последний, кто думает, что избрал путь к свету Истины. Только что тебе это дает? На этом пути тебя ждут только муки, только страдания. Ты смешной, очень смешной, Эжьен! Но я тебе сочувствую…

— Потому что, не смотря ни на что, не можешь позабыть Его любовь?

— О, нет! — усмехнулась Лючия. — Потому что неудачники всегда вызывают жалость. Как эти бедные рыцари Храма, устроившие здесь свою резиденцию. Они так стремились к Истине! Так верили в Него, что поклялись исполнить все пророчества, которые должны свершиться до Второго Пришествия. Они поклялись ради грядущего спасения всей земли пролить реки человеческой крови, уничтожая мечом целые народы…

Она простерла свою длань над плитами с изображением римских цифр — и цифры вспыхнули синим пламенем! Евгений видел, как десять цифр, пылавших прямо перед ним, сначала оторвались от земли, а затем стали подниматься, повинуясь напряженной руке Люцифера. Вокруг каждой цифры сияли люминесцентные круги, которые двигались друг относительно друга вместе с надписями на иврите и на латыни. Между подвижными кругами пламенели лучистые дорожки — внутри них тоже переливались буквы и каббалистические знаки. Ну, конечно! На плитах была изображена вовсе не игра в классики, как подумал Евгений, а Древо Сефирот! Падший ангел, перемещаясь по этим цифрам, повторял считалку, тайный смысл которой теперь, более или менее, стал ему понятен. Непонятным оставалось только само действо — для чего Лючия ему все это показывала? Почему все это происходило на Храмовой горе?   

Она вдруг стала двигаться очень быстро — совершенно противоестественным образом, как при обратной ускоренной перемотке кинофильма. Размахивая руками и ногами, Лючия взмыла вверх — все так же двигаясь спиной назад. Евгений остался один напротив лучезарного Древа из десяти Сефирот, висевшего в воздухе над землей. Он решил сделать один шаг вперед, чтобы прикоснуться к подвижным кругам, но в тот же миг пространство рядом с Древом потекло и словно затряслось. Вместо того, чтобы сделать один шаг вперед — он сделал шаг назад. А потом еще и еще! Моторика его тела полностью нарушилась, перестав ему подчиняться. Он тоже как будто стал ускоренно перематывать себя обратно, разбегаясь спиной назад, затем с силой оттолкнулся от земли и взмыл в небо, покидая чертоги и древние стены Храмовой горы.