Проза

 

 

 

Эпизод двадцатый

Зимняя сессия. Цветение лотосов

 

После ужасов зачетной недели и долгожданных рождественских каникул, во время которых можно было уехать в деревню, побывать несколько дней в тишине и покое, Виктор с Евгением вновь засели за учебники. Всю неделю в квартире №11 не было слышно ни музыки, ни грохота компьютерных баталий, ни философских дискуссий. Словом, установилось напряженное, предэкзаменационное затишье.

— Прикидываешь, завтра у меня экзамен, — прошептал Евгений.

— И что ты этим хочешь сказать? — не отрываясь от чтения, спросил Виктор.

— Ничего. Странное предчувствие — волнуюсь, наверное.

Евгений лежал на кровати, сложив ногу на ногу, всматриваясь куда-то сквозь потолок.

— Так, блин, учиться надо было! — с некоторой задержкой ответил Виктор, перелистывая страницу.

— А разве я не учился? Вон, сколько книжек прочитал!

— Вряд ли это тебе поможет сдать экзамены. Ты читаешь не те книги, лучше бы ты конспекты свои почитал.

— Смеешься, что ли? Их же невозможно читать!

— Тогда я не знаю, для чего ты учишься в универе.

— До недавнего времени я и сам не знал, — признался Женька. — Но теперь думаю, что попал на истфак не случайно. Ну, где еще студенту могут предоставить столько свободного времени? Ответ только один — на факультете, где это самое время изучают.

Виктор перестал читать учебник и покачал головой:

— Если ты не хочешь деградировать в этой стране конченных отморозков, алкоголиков и воров, нужно учиться, Женич. Понимаешь? Использовать для этого каждый день, каждый час, а не заниматься пофигизмом.

— Согласен. Только все равно подготовиться к экзамену я уже не успею. А знаешь, сколько нужно выучить? Во! — Евгений провел ребром ладони по лбу. — Тут хоть учи, хоть не учи — результат один и тот же будет. Вероятность получения «трояка», когда готовишься к экзамену, равна вероятности получения «трояка», когда к экзамену не готовишься совсем. Слыхал про такую теорию?

В ответ Виктор только скептически ухмыльнулся. Что касается конспектов, которыми располагал Евгений, то читать их, в самом деле, было невозможно. Длительное чтение его конспектов могло заменить самые изощренные средневековые пытки. Бывало, сам Женька не выдерживал даже пятиминутного ознакомления с собственноручно сделанными записями. Однако глаза его медленно устремились к тетрадке, которая валялась на ковре рядом с кроватью, и рука нехотя потянулась за ней.

Для форсированного изучения истории он применял специальную методику, основанную на сочетании зрительной, слуховой, осязательной и двигательной памяти. Возможно, такое сочетание выглядело нелицеприятно и — будем называть вещи своими именами — безобразно, но эффективность ее с лихвой компенсировала внешние неудобства.

Прыгая на кровати с закрытыми глазами, Евгений принялся напрягать память, выкрикивать отдельные даты, иностранные имена. Он мучительно мычал, бился головой о подушку, на которой лежала растерзанная тетрадь с конспектами. Приоткрывал один глаз, чтобы свериться с текстом, и снова начинал мычать, раскачиваться на кровати, выкрикивать даты, слова, имена.

За этим буйным помешательством Виктор наблюдал молчаливо, с пониманием, стараясь не отвлекаться от своей книги. Наконец, после полуторачасовой подготовки, в комнате наступила мгновенная тишина. Обессиленный Евгений пал на кровать и снова уставился в потолок, отерев пот со лба.

— Женич, может, хватит уже прыгать, только пыль поднимаешь!

Виктор, стараясь выглядеть спокойным, методично перелистнул очередную страницу учебника.

— Слушай, это же мой последний шанс хоть что-нибудь выучить, — переводя дух, сказал Женька.

— Раньше надо было учить, а не забивать на все лекции.

— Думаешь, мне от этого легче? У меня уже крышу сносит!

— Вообще-то, нормальные люди шпоры делают, а не пытаются все выучить за один вечер.

— Ты что, я с ними долго провозякаюсь, — возразил Евгений осипшим голосом. — А ты прикинь, если я сдам завтра на «четвертак»? Вот будет умора? Практически без подготовки!

Отлежавшись немного, он снова стал штудировать конспекты. Правда, больше ничего не выкрикивая, так как его пересохшее горло неприятно побаливало. Поэтому Женька только раскачивался и мычал. Он закончил подготовку на кухне в третьем часу ночи, кивая головой от усталости, ощущая, что был морально готов к любым испытаниям.

Очутившись утром в университете, он снял наушники, в которых звучала волшебная рага Рави Шанкара «Prabhujee», обвел сонным взглядом истфак, зевнул. Протер глаза и пропустил вперед какого-то реактивного студента. Нужно было куда-то идти сдавать новоевропейскую историю. Куда именно — Женька пока не имел представления. Расширив глаза, чтобы не слипались веки, он пошел, сам не зная куда, лишь бы не стоять на одном месте. Зимняя сессия, как преждевременный старт, вымотала его, так и не успев толком начаться.

Обстановка на истфаке была нервозная. Около аудиторий кучковались студенты и студентки. Они сбивались в небольшие стайки и переспрашивали друг у друга даты. Женька передвигался по факультету к кафедре Древнего мира и Средних веков, возле которой маячили знакомые лица однокашников. То, что экзамен по новоевропейской истории проходил на кафедре Древнего мира — это, как говорится, было не к добру. Однако Евгений не верил во всякие там студенческие суеверия (эту мысль он внушал себе с самого утра — сразу, как только пролил на себя кружку с горячим кофе).

Кое-где в закутках коридора, прямо на полу, сидели студенты. Они сидели вдоль потертых стен, подобно статуям будд, с раскрытыми на руках конспектами. Больше всех на застывшую статую будды смахивал шутник в длинной кофте, который приперся в университет с разноцветным ковриком. Сидя на нем в позе лотоса, он неторопливо перебирал рукой деревянные четки, проговаривая с закрытыми глазами экзаменационные вопросы. Как же его понимал Евгений, который тоже очень сильно хотел спать! Университетские будды облюбовали в коридоре самые спокойные места. При этом они не забывали каждый раз поднимать глаза кверху, когда мимо них проходили стройные ноги девушек.    

Вопреки обыкновению, никакой очередности среди сдававших новоевропейскую историю, не наблюдалось. Как только Евгений поздоровался с пацанами, на него набросились с назойливым предложением или даже с настойчивой просьбой:

— Женич, пойдешь следующим?

— Да мне по барабану, а что, так сильно валят?

Широко ему улыбаясь и ничего не объясняя, его сопроводили к дверям кафедры.

— Э-э, что, уже прямо сейчас?

— Давай, Женич, все будет нормально, — шепнули ему на ухо и буквально пропихнули на кафедру.

Евгений нерешительно заглянул внутрь, просунув голову в щель между дверью и стеной. Экзаменатор посмотрел на него взглядом нетерпеливого палача, отчего Евгений почувствовал себя так, как, наверное, чувствует себя человек, на шее которого только что защелкнулась колодка гильотины. Ему захотелось вылезти из дверей обратно в коридор, но было уже слишком поздно. Он нерешительно подошел к столу и с видом измученного узника вытащил билет. Вслед за Женькой на кафедру заглянула еще одна беспутная студенческая голова.

— Заходите-заходите, много вас там еще? — поинтересовался профессор Сметанин, больше всего любивший на лекциях цитировать Макиавелли, хотя на истфаке каждому было известно, что медиевистикой и новоевропейской историей он занимался в качестве хобби, а настоящей его страстью была византиевистика.

— Нас? М-мм, да нет… то есть мно-ого!

В коридоре послышались смешки. Дверь захлопнулась. Больше на кафедру Древнего мира и Средних веков никто без спроса не заглядывал. Ничуть не пытаясь продемонстрировать свою осведомленность, вместе с тем, не подавая никаких признаков растерянности, Женька положил перед собой чистый тетрадный лист и взял ручку.

Минут десять он энергично сочинял ответ, памятуя о том, что Сметанин всегда сравнивал сдачу экзаменов с боксом. Поэтому Женьке достаточно было продержаться против него всего один раунд и ответить на хотя бы на один дополнительный вопрос, чтобы получить «удочку». Стараясь мобилизовать скрытые резервы памяти, Женька стал жирно выводить пастой санскритскую лигатуру «Ом». Билет ему попался про Великую французскую революцию, так что медитация над священным слогом казалась Женьке совершенно никак не связанной с темой билета.

— На вашем месте, я бы попробовала нарисовать круг Тай-чи, — раздался позади него приятный женский голос. — Говорят, помогает.

Развернувшись, Евгений увидел рядом с собой улыбающуюся сотрудницу кафедры, которая заходила, чтобы взять со своего стола папку, и случайно увидала на Женькином листке каллиграфически прорисованный слог «Ом».

— Спасибо, я попробую. Но думаю, это не тот круг, который может спасти утопающего, — вздохнул Евгений, не видевший в своем положении ничего смешного.

С исторической неизбежностью близилась его очередь отвечать. Вот с кафедры выбежала осчастливленная Света — невеста Ивана Славинского. Как и следовало ожидать, она сдала Сметанину на «отлично», как-никак она писала у него курсовую. Вместо нее на кафедру вошел Василий Лосев. Споткнувшись о порог, он чуть не упал — дурная примета. Женька как раз в этот момент передавал зачетную книжку Сметанину. Теперь кого-то из присутствовавших точно должны были завалить! Профессор молча принял зачетку и стал выслушивать Евгения — целых две минуты, а затем вдруг оборвал и выпалил:

— И это все? Это все, что вы можете рассказать про Великую французскую революцию? Увы, за это не могу даже троечку поставить! — слова профессора прозвучали как якобинский приговор, не хватало только барабанной дроби на эшафоте.

Евгений сумел выдавить из себя еще одно предложение, и тут экзаменатор задал ему дополнительный вопрос:

— Кто, по-вашему, был самым первым гуманистом Европы?

Евгений не мог понять, как этот вопрос был связан с темой билета, но, видимо, некая связь между якобинцами и гуманистами существовала. Развернувшись в сторону товарищей по учебе, Женька моргнул двумя глазами сразу. Однако никто ничего не мог подсказать. Тогда он ответил первое, что ему пришло на ум:

— Может, Гомер?

Профессор Сметанин сразу вдруг чрезвычайно широко улыбнулся — что и говорить, ответ ему пришелся по душе. Однако романизированное имя «Гомер» старому византиевисту резало слух.

— Недурственно, весьма недурственно, я так думаю, вы хотели сказать Омир — величайший поэт античного мира, которому приписывается авторство «Илиады» и «Одиссеи»?

Евгений кивнул головой, признав свое частичное поражение. И это было, пожалуй, главное, что он усвоил за годы обучения в университете — только научившись вовремя признавать поражение в битве, можно было победить в большой войне. Так вышло и в этот раз!

— Ладно, Клевакин, поставлю вам троечку, так и быть. Веселитесь дальше, — сказал Сметанин, захлопнув зачетку.

Выйдя в коридор, Евгений надул щеки и громко выдохнул воздух. Он повесил сумку через плечо, переговорил с пацанами, посетил Исткаб, где скопировал девчоночьи конспекты для следующего экзамена, и поехал отсыпаться. Первое, что он сделал, войдя в квартиру Аделаиды Прокопьевны, так это забросил сумку с конспектами под кухонный стол и повалился на кровать. 

— Ну что, сдал? — пробурчал Виктор.

Женька высунул набок язык и выпучил глаза.

— Да, на «трояк».

— Поздравлять или не надо?

— У-уф! Можешь поздравить, на этот раз пронесло, — устало выговорил Евгений, подложив руку под голову.

— Кстати, хочешь, я тебя обрадую?

Разумеется, ничего хорошего Виктор сообщить ему не хотел, так что Евгений замер в ожидании неприятных известий.  

— У тебя следующий экзамен когда будет, в пятницу?

— А-га, — растянул Женька.

— У меня тоже. В прошлый раз, когда у нас совпали дни экзаменов, тебя, кажется, завалили.

— Спасибо, что напомнил.

— Это я к тому, чтобы ты особо не расслаблялся.

В этом Женька был полностью солидарен с Виктором. Надеяться на «халяву» каждый раз — такое даже среди двоечников университета считалось пределом безрассудства. Евгений решил приложить все усилия для того, чтобы вырвать во время сессии хотя бы одну отметку «отлично».

По давно заведенной традиции Витяй перед экзаменами варил пельмени. Поэтому в пятницу утром запах пельменного бульона разбудил Женьку раньше обычного. Он быстро заправил кровать, оделся и прошаркал на кухню.

— Что, проснулся?

Евгений потянул носом приятный аромат пельменей с горчицей и почесал взъерошенные волосы.

— Надеялся, я просплю?

— Ты на себя в зеркало посмотри! Небритый, сонный, да еще и улыбаешься.

Женька сел за стол, на котором уже стояли две тарелки аппетитно дымящихся пельменей.

— Слушай, какая трогательная забота, — заметил Евгений. — Обожаю, когда у тебя экзамены. Утром всегда пельмени сварены — приходи и ешь.

— Привычка у меня такая. По-моему, это лучше, чем орать перед экзаменами в форточку: «Халява, приди!».

— Да я же ничего против не имею. Кстати, сегодня мне никакая «халява» не нужна — сдам стопудово.

Такой оптимизм в Женьку вселяли безупречные конспекты девчонок, проштудированные на несколько раз. К тому же, вечером он специально лег спать пораньше, и сейчас чувствовал себя отдохнувшим и уверенным в себе, как будто «пятак» или «четвертак» уже лежали у него в кармане.

Доехав на трамвае до здания университета вместе с Витяем, нервно поглядывающим на циферблат своих часов, Женька пожелал ему удачи и свернул на истфак. Прошмыгнув мимо расписания зимней сессии, Евгений подумал, что на этот раз все выглядело на факультете каким-то непривычным, не таким, как раньше. Подозрительным казалось уже то, что ему хотелось как можно скорее попасть на экзамен. Спустившись по лестнице возле исткаба на первый этаж, Евгений вынырнул из клубов сигаретного дыма безнадежно пыхающих подражательниц Нинель Кирилловны Силюк и очутился рядом с аудиторией «А-4».

— Привет. Как сдают? — осведомился Женька у стоявшего поблизости Тимура.

— «Удавов» пока не было, одни «четвертаки», прикинь?! Мне бы хоть на «трояк» сдать…

Евгений невольно зевнул. Никакой новости в том, что Тимуру позарез нужен был хотя бы «трояк», для него не было. Ведь они с ним почти каждую сессию ходили вместе пересдавать одни и те же экзамены.

— О! Какими судьбами?

— Здорово, коли не шутишь.

На лестничной площадке вальяжно возник Григорий, представитель местного отделения Клуба веселых и находчивых, выступавший в составе университетской сборной. Одной рукой он удерживал мороженку в вафельном стаканчике, другой энергично пожимал однокашникам руки. Кэвээнщик Гриша Свиридов источал флюиды смехотворности, которые везде, где бы он ни останавливался, собирали вокруг него студенческую толпу, которая тут же начинала заливаться смехом. Его появление на сдаче экзамена само по себе превратилось в некий праздник, потому что последние два семестра он пропадал в постоянных разъездах.

— Ну, как гастроли?

Григорий прочистил горло двойным покрякиванием.

— М-км, все нормально, Тимур.

— Понятно. Значит, как обычно?

— Что значит «как обычно»? На этот раз мы добрались до финала, — сказал Григорий, откусив край вафельного стаканчика.

Он обладал талантом вызывать смех у окружающих даже помимо собственной воли. Больше всего над его, порой, довольно скверными шутками смеялись девушки, которые к нему испытывали безудержное и нескрываемое влечение. По этой причине для многих парней на истфаке он был своеобразным примером для подражания, причем самому Свиридову это нисколько не нравилось. Для него вообще было загадкой, что делало студенток истфака такими сверхчуткими к его дежурным шуточкам. Он решил испытать на собравшихся пару свежих анекдотов. Громче всех, как и следовало ожидать, захохотали девчонки. Только теперь Евгений заметил, что в соседнем «аквариуме» экзамены сдавала еще одна группа.

Внезапно двери «аквариума» распахнулись, и на площадке образовалось броуновское движение, пропустившее к выходу двух счастливых студентов, сдавших экзамены. Женьку раскручивало то в одну, то в другую сторону. Он старался никому не наступить на пятки, особенно представительницам из младшей группы, а когда снова поднял голову, то оказался в самой гуще студенток, возле стеклянных перегородок «аквариума».

Аудитория «А-5» отличалась от всех «аквариумов» университета тем, что в ней не было окон, выходивших на улицу. В нее никогда не проникал дневной свет, отчего создавалось впечатление, что посетители этого «аквариума» превращались не в обычных речных рыб, а в глубоководных обитателей океана. Вот плавными движениями ската проплыл вошедший сдавать экзамен студент. Другой, так же медленно поднявшись, пошел отвечать, переступая бочком к столу преподавателя походкой длинноногого краба. Обольстительная фифочка-медуза, переливаясь всеми цветами радуги, томно закручивала на палец блестящие локоны, а сидящая рядышком с ней морская звезда жеманно закинула ногу на ногу и презрительно взглянула на миловидную пухленькую устрицу, раздувавшую щеки, склонившись над билетом.

Евгений наблюдал за этим безмолвным глубоководным спектаклем, прислонившись плечом к перегородке. В правой руке он держал отсканированные конспекты, пробегая по ним глазами, стараясь не отвлекаться на царившую вокруг веселую суматоху, иногда вынимая руку из кармана, чтобы перевернуть страницу.

Неожиданно, безо всякой причины, в его висках застучала кровь — к щекам хлынул жар, который сменился чрезвычайной бледностью. Женька как бы перестал существовать! Он всем своим телом почувствовал приближение Ее, отступив на два шага назад, чтобы пропустить перед собой златокудрую богиню, которая протиснулась к «аквариуму» вместе со своей подружкой. Она провела пальцем по стеклу, усмехнувшись над преподавателем, который пессимистично выслушивал студента.

Евгений не мог в это поверить! Она стояла прямо перед ним, закрывая прядью волос его конспекты. Он старался делать вид, что читает, но на самом деле, не отрываясь, смотрел на ее льющиеся шелком волосы, светившиеся в потустороннем полумраке солнечным светом. Подобно Эвридике, принесшей в мрачное царство Аида весеннюю свежесть и шелест цветущих магнолий, она, вся сотканная из душистых трав, казалось, непрерывно осыпала его облаком из васильковых, розовых и вишневых лепестков. Он будто перенесся из стен университета в заповедный лес, где прозрачные родники бесшумно огибали валуны, где слышалось щебетание птиц, где никогда-никогда не кончалась весна, а вековые дубравы раскидывали изогнутые ветви над благоуханием разнотравья, по которому невидимкой пробегал теплый ветерок.

В груди у него что-то сжималось и нестерпимо ныло, ведь ему было достаточно всего лишь подставить ладонь, чтобы задеть кончики ее волос. Однако в этом не было необходимости. Он и так ощущал каждое движение ее тела, каждую вспышку эмоций, тонкую энергию ее души. Он не слышал ни говорливый студенческий шум на площадке, ни хлопанье дверей. Перед его глазами всюду светился лишь ее мерцающий образ, как если бы он взглянул на ослепительное солнце, лучи которого выжгли ему глаза и самое сердце, пульсирующее в груди громкими ударами.

— Что сдаете? — вдруг услыхал Женька вопрос Гриши Свиридова, обращенный к Ней.

Евгений приподнял голову, не смея задержать взгляд на ее чуть приоткрытых губах, бесподобных плечах и шее. Чтобы передать эту юную красоту во всем совершенстве, не хватило бы никаких слов, шедевров античности и эпохи Возрождения, на которые бы никто бы и не взглянул, окажись они рядом с ней.  

— Этнографию, — бойко ответила ее подруга.

— Дружинин принимает, наш человек! — заметил Григорий, заглядывая в «аквариум».

Тем самым он хотел сказать, что интеллигентность доцента Дружинина не позволяла ему безжалостно заваливать нахальных студентов, приходивших к нему сдавать экзамены без подготовки.  

— Так вы со второго курса, да? — спросил у них Тимур, умевший в общении с девушками быть деликатным и нескучным одновременно.

Ему удалось завести с ними разговор о преподах, об экзаменах, но Женька пропускал этот пустой треп мимо ушей. Все его внимание захватывала интонация ее голоса. Сколько же в ней было простодушного веселья, возвышенной девичьей гордости, и еще в ее голосе чувствовалась нотка дерзости, выдававшая в ней внутренние переживания. Отвечая на вопросы Тимура, она приблизилась спиной к Женьке так близко, что они почти касались друг друга. Евгений ощущал плавные изгибы ее рук, талии, а она то ли не замечала его присутствия, то ли наоборот старалась таким образом обратить на себя внимание.

Через несколько минут или, быть может, через полчаса, когда студентов на площадке стало заметно меньше, она с подругой перебралась поближе к двери «аквариума».

— Женич, ты идешь? — Тимур задел плечо Женьки.

— Не, я пойду последним, — рассеянно ответил Евгений, продолжая держать перед собой конспекты. — Мне кое-что нужно повторить.

— Как хочешь, тогда пойду я, — произнес Тимур обреченно и скрылся за дверью аудитории.

Евгений остался на площадке перед аудиторией один. Он стоял на прежнем месте, убрав конспекты в сумку, и просто ждал, когда она сдаст экзамены. Выйдя из аудитории, она хотела подняться на второй этаж, но вместо этого остановилась напротив Евгения с намерением что-то у него спросить. Он знал, что это был, скорее всего, какой-нибудь пустяковый вопрос, на который мог ответить кто угодно, и в общем-то обращаться к нему с таким вопросом было глупо. Но если бы он что-то у нее спросил, то это бы точно выглядело как приставание, да, наверное, не только выглядело, но и бы было самым банальным приставанием, а он не хотел к ней приставать.

Они стояли друг перед другом, и казалось, что больше ничего не происходило, но так много между ними произошло за эти доли секунды. Говорят, в одно краткое мгновение перед смертью перед человеком может промелькнуть целая жизнь, теперь Евгений знал, что такое могло произойти, даже если ты продолжаешь жить. В одно единственное мгновение в голове могло пронестись все, что с тобой случалось и что с тобой будет происходить. Целая жизнь от начала до конца запечатлелась в одном этом таинственном мгновении. Всего один миг он смотрел в ее глаза, но как много они сумели ему передать, как много сумели сказать, не нарушая тишины. Какой долгий путь прошел он сквозь череду смертей и рождений лишь для того только, чтобы пережить одно это неуловимое мгновенье и снова расстаться с ней.

Она так и не нашла, что сказать, и убежала, не проронив ни слова. Евгений не помнил, как он сдал экзамен, на каком трамвае доехал, возможно, он пришел пешком, все это было уже неважно. Он долго лежал на кровати. В груди у него творилось что-то невообразимое, он все время пытался вдохнуть побольше воздуха, но у него ничего не получалось. Он был безнадежно влюблен, болел помешательством, которым по задумке никто не должен был болеть в прагматичном современном обществе, снабженном смартфонами, картами памяти, бесплатным вай-фаем, социальными сетями и прочим барахлом.

Какой пустой была искусственная жизнь общества, погруженного в мелочные заботы, в жизнь, из которой было вычеркнуло все светлое и прекрасное. О каком сострадании, о какой любви говорили неисчислимые лицемеры, гламурные тусовщики, жалкие функционеры в одинаково пошитых, набивших оскомину костюмчиках? Кто бы стал обманывать людей россказнями о технологиях и прочих вещах, не имевших для человеческого счастья решительного никакого значения, если бы каждому была знакома эта разрывающая тебя на части душевная болезнь? Только сейчас ему стало ясно, для чего по всем каналам продуцировалась мерзостная пошлость. Именно для того, чтобы обнулить и сделать никому ненужным это опасное для всей системы чувство запредельной любви, сделать его невозможным в иллюзорном высокотехнологичном мире. Нет, любовь не исчезла среди этого пустого множества безликих людей. Она всего лишь готовила вселенский потоп, который должен был растопить и смыть в одночасье все наносное, низменное, показное, что было воздвигнуто против любви.

Всю ночь и весь следующий день он видел перед собой черты ее лица, улавливая ее образ всюду, куда бы ни посмотрел. Без конца слушал музыку, брал чистый лист бумаги, рисовал ее лицо по памяти и пытался угадать ее любимый цвет. Ему хотелось выразить эти чувства, ему непременно нужно было их выразить. Но он не мог подобрать нужные слова и тональности. В них лишь еще больше растворялись волны тонкой энергии, столь необъятные, что в земных расстояниях они бесследно терялись, и даже пространств между галактиками было еще недостаточно, чтобы можно было их вполне изъяснить.