Проза

я родился в сентябре, чтобы отсчитать 40 дней молчания и забыть тебя. чтобы увидеть осень. неизлечимо старую теплую осень, разбавленную счастливым солнцем, с которым сливаешься каждое утро ты. предрассветный звон синевы, озябшая роса, пустая дорога, молчаливые друг с другом деревья. даже они теряют себя, даже они не знают, кто проснется весной и как будет выглядеть. а потом появляется свет: на всем, что можно разбудить. ты просыпаешься, идешь во двор, дышишь, становишься тем, что не отбрасывает тень. растворяешься. если знать в чем, еще можно отыскать, но мы стоим за вещами, которые не имеют шансов. наша осень — это то, чего не было. как разговор, который набрал воздух, но не тронул губ. всё произошло, потому что было время, разве что мы прошли мимо времени. по так быстро сорвавшимся в бездну человеческого сырья листьям. они всегда казались чуть пестрее твоих глаз, но, соединяясь с пальто и невысокими сапогами, творили мир. чуть скорее и прерывистее, чем Бог. в конце концов, Он вложил в нас слово. и слово это было осенью каждой весны. оно было между, вскользь, а когда называлось, ветер разносил по полям затвердевшую воду. в молчании было всё: от звуков и предметов до тепла и памяти. великий подвиг, не услышавший себя. обмелевшая и успокоившаяся река. сброшенная в лето осень. но когда я смотрел на тебя, шёл дождь. чем сильнее дрожит вода, тем громче запах, ловимый акульим ртом, тем тоньше и мягче снег, который выпадет вскоре. ты хватаешь капельки руками, перекатываешь их на пальцах, оставляешь на бумаге, хватаешь ресницами, смотришь сквозь, плачешь. шагаешь по лужам прямиком на свет и чужую музыку. вечная скрипичная осень. вечная мутная плитка. вечные беспокойные ноги. вечный врастающий в кожу воздух, намекавший, что время живет по своим законам. 16, 40, 22 — 23 до рождества и столько же после — цифровая условность. такая же, как и словесная. как и временная. как и телесная. знак препинания стремительнее романа и важнее смысла. осенью все отбрасывается и раскрывается, дышится, плачет, улыбается, дрожит, чувствует. а я пользуюсь этой бесполезностью, чтобы догнать тебя. там, где уже ничего нет, поиски надежны. солнце снова встает, чуть греет, догорающий на нем лист падает. мои руки готовят ему другую, менее завидную судьбу: ловят, мажут чернилами и отправляют в темные аллеи, между сорок второй и сорок третьей. вместо перегноя образуется память. я сохраняю мертвое и омертвевшее с уверенностью, что оно все еще тяжело сопит, но уже никогда не оживет. ты же почти отрицаешь землю, хоть и стоишь на ней, в чем я периодически сомневаюсь. ты вторая звезда или — сама жизнь, непроизносимое и потому произнесенное, жуткое, чудесное, дорогое и неприлично красивое. ты — осень. моя последняя осень. даже когда из книг выпадут все листы, на каждой — останется твоё имя. я родился, чтобы встретить тебя, чтобы первым, что я увижу, была ты. и ты стоишь на мокром асфальте, чуть дрожишь, но сохраняешь улыбку, смотришь на меня безоблачными глазами и ловишь ладошками капли дождя. потому что осень красива. потому что больше такой не будет.