Проза

 

 

 

ГЛАВА 17

САМ

      И мэр выполз. «Сам!» – простонало подводье. У мэра были  длинные костяные ноги с острыми когтями, но на стеклянном полу они скользили и разъезжались. Поэтому мэр полз. Огромные его перламутровые крылья тяжело помавали над львиным телом. Хвостом же мэр упирался в пол; раздвоенным, наподобие клешни, кончиком упирался; и тот неприятно скрипел о стеклянную поверхность.  Делал он это для того, чтоб не покатиться обратно (пол был слегка наклонный.) Дотащившись до мраморного трона, мэр взгромоздил  на него львиное тело, а крылья  свесил поверх подлокотников; они красиво, как два водопада из перьев, стекали от львиных плеч до самого пола; костяные ноги он вытянул перед собой, и гражданам стали видны свеженаточенные орлиные когти; мэр, явно любуясь собой,  повертел рыбьей головой и, наконец, вскинул на собравшихся янтарные глаза. «Это Сам! Сам!» – заволновалась публика, ловя взгляд мэра. Но пустой, словно надмирный, взгляд управителя бродил поверх голов своих граждан. Все стали нервничать, обижаться и оглядываться. Наконец, заметили, на ком остановился жёлтый взгляд … – Оля лежала ничком на полу, неподвижно простёршись  посреди зала…

      – Пала ниц! Пала ниц! – раздались завистливые возгласы.

      Янтарные глаза Сама, казалось, потеплели;  подняв когтистую лапу, он указал  на Олю, но девочка  не шевельнулась.

      – Потрясена. – шелестели подданные. – В обморок упала! Умерла от счастья!

      А Сам вдруг вытянул свои крылья в стороны, раскрыл их с лёгким треском и медленно поднял вверх, показывая два набора сильных, блестящих перьев сизого цвета.

      – Красота! Огонь! Красота! – разахались все, – Оля! Вставай! Гляди, что Сам выделывает!

      Оля как будто приклеилась к прозрачному полу.

      Там, внизу, под стеклом,  на мозаичном полу, где весело плясали юноши в туниках, а силач-бородач в тоге вздымал кипящий кубок… там, рядом с этим строгим мужчиной образовалось пустое место. То есть, рука его в браслетах была по-прежнему согнута в жесте  объятия, но обнимала эта рука пустоту. Уползло создание!  Вывернулось! Утекло! Просочилось в высшую сферу. Прямо сквозь стекло!  И стало мэром! Но как? Но – как?! И когда Оля, наконец, подняла голову, над ней уже нависал военный отряд летучих рыб. Оля вскочила и поклонилась рыбольву.

      – Здравствуйте! – сказала она.

      Летучий отряд  в стальных латах завис за её спиной, недоверчиво хмурясь; крылатые рыбы готовы были  схватить и утащить Олю, стоило ей хоть чуть-чуть отступить от протокола. Но Оля же поздоровалась! Зато Сам молчал. Кажется, он был озадачен при виде незнакомой девочки с квадратной головой.

      – Я сюда упала! – опередила Оля вопрос мэра. – Нечаянно. Я заснула на двери. Солнце напекло. И вдруг – бултых!

      – Она бултыхнулась! – подтвердил зал. – Прямиком в Бултыханск! Хорошая девочка!

      – Мне у вас очень нравится! – осмелела Оля при одобрительном шелесте за спиной. – И люд… народ ваш, и самобытные обычаи, и архитектура… я здесь на экскурсии… – голос девочки упал – Сам не реагировал.

      И это было очень неприятно, всё-таки мэр не был даже гадом морским, с ними-то Оля быстро сдружилась; а этот Сам – не пойми-кто – да и умеет ли он звуки издавать; ведь Атлантида – безмолвная страна, а и существует ли она вообще?!

      «О, а это  я зачем подумала – про звуки и Атлантиду? Момент-то острый!»

     – Я здесь бабушку свою нашла. – произнесла Оля дрожащим голосом. – Спросите хоть кого – Нетопырева Лопата.

      И присутствие  ликующе грянуло:

      – Внучка она!

      Вдруг что-то метнулось к Оле и больно сдавило ей рёбра так, что – дух вон! Девочка вздёрнулась вверх, пронеслась через весь зал над головами собрания и повисла у янтарных глаз. Мэр сжимал её скорпионьими клешнями своего хвоста, а она боялась даже сделать вдох – вдруг мэру взбредёт выпустить яд?

      Сам помахивал хвостом с зажатой в нём  Олей, и в этом был какой-то ритм – словно мэр танцевал;  рыбье  лицо проплывало перед девочкой – влево – вправо. От этого оно казалось не настоящим. Но это было  самое настоящее лицо! (Она же и сама была в банке! Много ли  наверху девочек ходит в банке?! А лицо-то внутри всё равно настоящее!)

      – Наш-ша? – прошипел Сам.

      Голос был у Атлантиды!

      – Ваша! – пискнула Оля.

      – Наша! – грянуло скопище гадов.

      Хватка ослабла и Оля выпала на золотистую грудь мэра. Вцепившись руками в львиную гриву, Оля аж зажмурилась – было и неловко и приятно сидеть на груди у мэра, и, несомненно, лучше, чем мотаться на кончике его хвоста. Львиная шерсть была такой длинной, такой густой и шелковистой, как будто это пшеничное поле, в котором кто-то поёт, а его жадно слушают;  или горячий песок, по которому бегают лёгонькие  юноши и запускают в небо сверкающие диски; или это была колыбель в начале лета и  такая глубокая, из которой выбраться просто невозможно, да и зачем? – хорошо бы здесь отдохнуть  на донышке, на байковой пелёнке  – девочка так устала и так промокла!

      – Чего ты там? – прошипел мэр.

      Он  склонил над ней рыбью голову так низко, что Оля упёрлась в неё воздухариумом. Все ихтиопластинки, из которых состояло лицо, их изогнутость, серебристость, их плоская тонкость и неохотная выпуклость; хрящики и ткани, и пятнышки на коже – всё,  соединяющее эти пластинки, благодаря которым лицо так хорошо двигалось, удивляясь, и сердясь,  и морщинясь,  – всё стало видно, как под микроскопом. Кто-то же вылепил это лицо! Сколько усердия! От восхищения девочке хотелось  потрогать лицо, но это был мэр, а она простая гостья…

      –  Набегалась я у вас… – пробормотала она, от смущения  прикинувшись засыпающей. И улыбнулась в конце: –  Грива у вас намного приятнее, чем хвост.

      –  Хме! Хме! Хме! – это так мэр рассмеялся, он был очень доволен, что потряс разнообразием квадратную; ну и подданые подхватили, кто как умел – кхе-кхе, кхо-кхо, шме-шме…

       Мэр легонько встряхнул Олю, чтоб она не засыпала. Оля стала улыбаться и вежливо кивать…

       Мэр очень-очень нравился Оле, но! Но, тем не менее, Оле хотелось спросить, почему вместо сильного мужчины с бородой, который, (видно же!), главный в Атлантиде, здесь оказался его ручной… э-э… Сам? Пусть даже и с таким подвижным лицом. Что-то шевельнулось внутри янтарных глаз; Оля увидела –  в них,  в каждом  по отдельности – сидело по крошечному мужчине с бородой.  Были они обездвижены, словно жучки в янтарной капле. И у каждого во вздёрнутой руке пенился кубок, а другой рукой каждый обнимал пустоту – место сбежавшего Сама.

      Мэр был такой разнообразный: и рыбный, и львиный, и насекомохвостый, словно он собрал в себя всех существ мира, и – да… он был – чрезмерный! И,  только лишь, в нём не было ни капельки от одного обитателя земли – человека. Но человек впрыгнул в его янтарные глаза. Сам?  В смысле – сам впрыгнул? А не в том смысле, что мэра зовут Самом.

      – Ясненько… – пробормотала Оля, хотя всё ещё больше запуталось.

      – Хме! Хме! Хме! – снова рассмеялся Сам и неожиданно спросил по-доброму: –Кушать хочешь?

      И тут же выкрикнул слово «суп!», и все сошли с ума.

 

      Разогнавшись, рыбки-рабыни сильно толкнули кипящий чан, и тот клокоча и пыхая паром, выкатился на середину зала. Все замерли на миг от восторга, а рабыни первыми ринулись к чану, выхватили ложечки и стали быстро-быстро хлебать ароматный суп. Прямо из чана, (тарелок не было).

      –Так не честно! – рявкнула белая акула, улыбнулась  и вонзила  большое лицо в чан, полностью  заткнув им отверстие. Через минуту, она выдернулась наружу, чтоб продышаться, и тут уж все остальные подводники навалились дружно, оттеснив  лязгающую  голоднуху назад.

      Кто нырял в чан, кто выныривал, кто чуть не был съеден; кутерьма, и визги, и хохот, и брань и даже вспыхивали драки; какие-то козявки гонялись за  суповыми брызгами; кто-то икал, схватившись за живот; кто-то тащил кого-то за хвост; но больше всех разорялись рабыни: имея крошечные ротики, они злились, обзывались,  щипались и даже плакали, что не могут заглотить весь суп  разом в один присест. Удивительное дело – мэру не досталось ни капли, хотя он и ёрзал на своём троне, и покашливал, и взмахивал крыльями, вызывая водовороты, и стучал когтями о пол – сидел мэр один, туманя свои янтари обидой.

      Наконец чан опустел.

      – Не наелись! – сказал кто-то.

      И пока все не разорались снова, Оля успела крикнуть:

      – Пирожки!!!

 

      Вот тут конечно, хорошо было бы хору грянуть! Но не поющие они были, гады морские. Поэтому в гробовой тишине рыба Лопата вывезла на яркий свет свою продуктовую тележку, полную  свежайших пирожков. Оля ахнула, увидев свою бабушку, так она преобразилась: на голове у Лопаты сидел хитросплетённый из красных и синих водорослей венок, выпуклые губы были накрашены алой помадой, а небольшие, но пронзительные глаза искусно подведены чёрной краской – бабушка помолодела лет на сто!  Её сопровождал Пучеглаз, который раскланивался налево и направо, хотя  на него никто не смотрел – все разглядывали Лопату.

      Лопата остановила тележку у самого изножья трона. Пучеглаз пристроился у передних колёсиков тележки.

      – Здравствуй, Сам! – произнесла Лопата грудным напевным голосом и граждане  замерли, так она была хороша: моложавая,  подтянутая, бодрая, убедительная в своём величии!

      Стало так тихо, как никогда ещё не было на дне морском, и в этой глубокой тишине  послышались отдалённые звуки падающих капель – словно где-то, в недрах кухни, подтекал кран.

      Сам кивнул Лопате, поводя глазами и янтарные блики заплясали на груде пирожков.

      – Помнишь… – неторопко начала Лопата, – В первые дни творения, сотни миллионов лет назад, мы с тобой, первотварные создания, бродили по юной земле; нас было двое  на всю планету, и ты очень боялся папоротников, помнишь?

      – Помню… – взволнованно прошипел  Сам. – Они шуршали…

      –  Юная земля дышала паром, а кольчатые черви сладко потягивались в дождевых бороздках…

      – Детство, детство, безвозвратно… – бормотал Сам, тоскуя.

      – Ты был набросок будущих видов, а я сразу – идеальная!

      Сам  шмыгнул носом и робко возразил:

      – Всех смывало… а потом новые… и опять смывало… одни мы с тобой…

      – Неизменны! – подтвердила Лопата и Оля опять подумала, что здесь должен вступить хор.

       Но никто даже не захлопал – все смотрели на пирожки. Невоспитанный Пучеглаз тырил их, вытягивая с самого дна кучи и заглатывал – один за другим, один за другим… Присутствие наэлектризовывалось.

      – Потом ты бросил меня! – обличила Лопата Сама. – Я осталась одна, без друзей, без родни – одна на весь белый свет!

      – Прости! – шипел Сам, корчась и бичуя своё львиное тело скорпионьим хвостом.

      – Прощаю! – светло воскликнула Лопата и толкнула тележку к ногам мэра. – Угощайся, Сам мэр! В честь праздника! Я больше не одиночка! Внучка моя нашлась! Нетопырева Оля! Ура!

      – Ура! – вскричали все и бросились на пирожки.

      Так ели! Кто-то съел даже тележку!

      Оля, чтоб не быть раздавленной, отскочила в сторону. Конечно, ей очень хотелось пирожка, но как пробиться к ним?

       А когда пирожки закончились…

       - Не наелись! – крикнул всё тот же алчный голос.  

      И все уставились на Олю. Это было неожиданно.

      – Впечатление, что вы ни разу в жизни не ели! – воскликнула она с досадой. И зря.

     

      Белая акула метнулась к ней, прижалась носом к стеклу воздухариума и так широко улыбнулась, что Оля  разглядела тележку в глубине акульей утробы.

      – Что делать, если пирожков на всех не хватило? –прошептала Белая ласково.

      – Пучеглаз съел львиную долю! –  ляпнула Оля, не подумав, а акула  прямо рассмеялась от радости.

      – Да! – вскричала она, позвякивая продуктовой тележкой  в животе. – Все пирожки в Пучеглазе!

      – Он маленький! Он не понимает! Он не нарочно! – Оля пыталась оправдать своего легкомысленного друга, но тот уже бился в клешнях мэра.

      Круглая  кепочка слетела с него и, медленно кружась, опускалась  в  зал, на головы собрания.

      – Что с ним делать? – прошипел мэр, размахивая жирненьким Пучеглазом над не наевшимися бултыханчанами.

       - Съесть! –  как один отозвались гады.

      И акула подпрыгнула и проглотила кепочку.

      – Нельзя его есть!  Он ваш друг и сосед! Он гражданин Бултыханска! – кричала Оля, ужасаясь тому, как бывшие друзья и сограждане подпрыгивают вверх, пытаясь отщипнуть от своего товарища  хоть плавничок, хоть чешуйку.

      И, когда уже казалось – конец карасику, Олю осенила блестящая идея!

      – Десерт! – крикнула она, и все  выжидающе замерли. – На первое суп, на второе пирожки, на третье…

      И девочка выхватила из кармана жестяную банку с монпансье. А когда сняла крышку, все ахнули – такой роскоши никто из бултыханчан не видел никогда.

      – Угощайтесь, пожалуйста!  Десерт! Французский!

      – Французский… и правда – хрустит! – радовались  бойкие пираньи, разгрызая леденцы.

      Всем-всем досталось по леденчику, каждый насладился изысканным вкусом десерта. Акула скушала  красивую банку. Все были очарованы, умиротворены, счастливы неописуемо.

      И тут раздался истошный вопль:

      – В зоопарк её!!!

      И не успела Оля сообразить, что опять не так, как два отряда летучих рыб подхватили её под руки и куда-то повлекли.

      Мэру не достался леденец.

 

ГЛАВА 18

ПОЙМАНА СТЕКЛОМ

 

       Каскадом ступеней дворцовая терраса сбегала в старинный парк. Парк был прочерчен стройными рядами куртин из туго сплетённых растений и втиснутых в них некоторых малоподвижных и сонных животных, притворявшихся листиками.

Куртины составляли изящные аллеи, словно манили погулять, скрипя гравием под атласными туфлями. Хотелось клавесинов. Фонтанов. Хотя бы воздушных. А там и был один такой фонтан!  Именно воздушный! Да! Он прятался в   центре парка, в самом сердце его, окружённый  богатой клумбой из  актиний,  над которой, как мотыльки, вились рыбы-клоуны. Воздух бил вверх из серебряных горл фонтана! Струи кипели, гибко взметались вверх, пронзая солёную толщу моря и бессильно рушились обратно, на древнее мраморное дно. Мрамор был такой старый, что даже истоптался весь, побледнел. Сколько по нему шаркало? Тусклый, старенький, неумирающий мрамор. И вот он снова цвёл. И фонтан  разбивался об него звонкими струями воздуха! Бултыханчане, надо сказать, бесшабашные головы! Захотели фонтан – вот он!

     Это было очень дорого – содержать такой фонтан, и как это получалось у граждан Бултыханска, никто не знает.  Разумное объяснение: в этом месте, под дном моря, расположены карстовые пустоты, наполненные воздухом;  им-то и питается фонтан.

      Тут  море становилось чёрным, как чернила и целой стае  светящихся медуз приходилось  висеть в разных местах  парка наподобие старинных лампионов, чтоб гуляющие не проваливались  в разные неизмеримые щели, которыми источено было мраморное дно парка.

      Террасу охватывала изящная ограда из светящихся полипов, имя которым  – Морское Перо. Они были неподвижны и не живы-не мертвы, и очень красивы – от них исходил золотой свет. Они бы походили на перья жар-птицы, если б на дне морском водились птицы. По углам террасы  высились  стройные вазоны, из которых время от времени гигантские кальмары выбрасывали горсть щупалец и раскрывали их наподобие экзотических цветов; цветы мерцали разноцветными звёздочками над известково-бледными стенками вазонов, а  донное течение их легонько покачивало. Покрасовавшись, кальмары втягивали назад свои щупальца и вазоны вновь казались пустыми и гулкими.

      В центре террасы стоял большой воздухариум. Ну, как – большой? Не такой, как у Оли на голове, а размером примерно с гараж, какие ещё лепятся по окраинам Ельцовска. 

      Оля  сидела на куче сухих водорослей, куда бросили её военные рыбы.  Водоросли остро пахли йодом и сильно шуршали при малейшем  движении. Было очень темно. Света от морских перьев и кальмарьих цветов едва хватало, чтоб различить очертания подстилки и свои собственные ноги в размокших кроссовках.  В глубине же воздухариума стоял непроницаемый мрак. Оля прислушивалась, но было тихо. Даже слишком! «Я одна в этом зоопарке! –поняла девочка. – Сюда, в выходные,  будут приходить родители с  детьми, чтобы посмотреть на меня; они будут бросать мне кусочки еды. Уж скорей бы они пришли!»  Оля вспомнила про пирожки.  А вспомнив, вскочила на ноги – Пучеглазик! Съели его или нет?! Хорошо бы, чтоб нет! А баба Лопа?! Оля вдруг поняла, что за всё время ужасного скандала вокруг пирожков она ни разу не видела рыбу Лопату! Что с ней? Она как будто сквозь землю провалилась. Сквозь дно… Сквозь стекло… Здесь даже провалиться-то по-человечески невозможно – под одним дном другое дно, и кругом сплошные стёкла.

      Вдруг что-то стукнулось о её остеклённую  голову, отскочило и упало на пол. Оля протянула руку и  нашарила … пирожок! Самый настоящий, уцелевший после  страшного обеда, пирожок! Оля разволновалась – как он попал сюда? Наверху, над её головой,  нависал толстый стеклянный свод. Совершенно непроницаемый. И сбоку, в стенах не было ни дверцы, ни дырочки. Оля обегала весь воздухариум, ощупала все стены, пару раз споткнулась о большие кучи сухих водорослей; никого нигде не было, никто никак попасть сюда не мог. Оля вернулась к своей подстилке и поднесла пирожок ко рту… и опять встряло стекло! Пирожок упёрся в стенку воздухариума, который по-прежнему стоял у неё на голове. «Слишком много стеклянных преград на дне этого моря!»– подумала Оля и немножко полюбовалась красивой мыслью, а потом, наконец,  сняла банку с головы.

      Пирожок бабы Лопы. Оля его узнала. Румяный, с запекшейся  сахарной корочкой по краям, толстенький… Оля впилась в пирожок зубами. Он внутри был кисловато-сладким, немножко скользким и немножко пустым, потому что водоросли с сахаром ужарились, выпустив сироп, а сироп надул пирожок и  проступил пузырьками наружу, и запёкся по краям пирожка карамельной корочкой!  Это было восхитительно! Волнующе! И приободряюще! Такие точно пирожки со щавелем пекла Олина сухопутная бабушка Матрёна Еремеевна. Баба Мотя. И баба Лопа. Баба Мотя жила в деревне Мотково Ельцовской области, а баба Лопа на дне Круглого моря в Бултыханской области. А пирожки  у обеих одинаковые! Оля так обрадовалась удачному совпадению, что тут же развеселилась и поняла, что спасение неминуемо придёт!

      Съев душистый пирожок, она растянулась на шуршащей подстилке и стала ждать спасения. И, чтоб не тратить времени даром, она стала мечтать. Ей мечталось, что две её бабушки ездят в гости друг к другу. Вначале баба Лопа приезжает в Мотково и живёт в большой дождевой бочке (бочка очень просторная; вода свежайшая, безо всякой хлорки). Утром, в саду они пьют чай с молоком; для этого  прикатывают бочку к большому садовому столу, тёмному и рябому от ливней; закатывают бочку в глубину холодных от росы веток жасмина – солнце здесь никогда не жжётся. Баба Мотя выносит самовар,  Коля набивает его шишками, а Оля осторожно несёт широкие расписные чашки с золотыми розами. И мельхиоровые ложечки с Медным всадником на кончике держала – старинные!  Пока самовар закипает, Оля с Колей катают бочку с бабушкой по всему саду, и в самых интересных местах бабушка выскакивает  и  восхищается. Сухопутная баба Мотя ставит на стол огромное блюдо пирожков со щавелем и  запотевшую банку с молоком – для чая. Они кидают прямо в бочку пирожки, баба Лопа выныривает и от всей души восклицает:

      –  Спасибо, дорогая Мотя!

      А баба Мотя смущается и отвечает:

      –На здоровье, дорогая Лопа!

      Они наливают чай в золотые чашки, и размешивают сахар; а отряд медных всадников кружит над чаем, сначала оранжевым, потом, после молока, белёсым;  а над всадниками кружат осы; а совсем высоко, над вершинами,  кружат  ястребы; но их никто не боится – их кормят крошками.

      А потом они идут купаться. Они катят бочку к Инюшке и выплёскивают бабушку в речку. И сами прыгают следом! Оля – бомбочкой, Коля – ласточкой. Инюшка выпрыгивает им навстречу.   Она очень тёплая летом, а песок в ней совершенно белый. Но есть опасные места – донные ключи. Там может ногу свести. Все местные знают про каверзы Инюшки и не плавают туда.  Накупавшись всласть, дети зачерпывают   бабушку  обратно в бочку и катят её назад, подгоняемые синей тучей; им – в тёплую комнату; бабушку – под водосточную трубу; спешат успеть, чтоб ночью, когда гроза, вся небесная вода лилась бы сразу к бабушке на голову и освежала бы и бодрила  её, а не выплёскивалась бы попусту на дорожки сада. Приятно засыпать под шум дождя. Приятно слышать шорохи любимой бабушки в бочке. Приятно знать, что лето только-только началось и длиться будет вечно!

      А потом сухопутная баба Мотя поедет в гости к водоплавающей бабе Лопе. Воздухариум, это практически домик!  Если сюда привезти занавески, одеяло, настольную лампу… – На этом месте мечты прервались, потому что рядом кто-то пошевелился. Кто-то тут был. Не пойми кто! И он шебаршал!

      Оля вгляделась в темноту.  Несколько пар глазок-бусинок смотрели на Олю отовсюду.

      – Я думаю, это… я думаю, это… – начала угадывать девочка.

 

     – Птички! – крикнул громким шёпотом Пучеглаз, хоронясь в кустах красной анфельции.

     – Тише ты! – хрипло прошипела рыба Лопата и шлёпнула парня ногой по голове.  Она, действительно, пролежала в глубоком обмороке весь безобразный банкет, но, когда пришла в себя, спасшийся Пучеглаз всё ей рассказал и теперь она была здесь, горя решимостью  вызволить свою внучку даже из ада, не то, что из зоопарка!

 

      Пучеглаз давно бы уже рванул к воздухариуму и отбил носом какую-нибудь морзянку на стене его, чтоб Оля заметила своего друга, но был он теперь персоной нон грата и любой из сограждан мог сожрать его, укусить, откусить или просто набить. Поэтому Пучеглаз хоронился в зарослях красной анфельции; он   вынужден был действовать осторожно.

      – Птички… – повторил одними губами Пучеглаз.

      - Птички… – удивлённо повторила Оля, хотя не могла, конечно, слышать подсказчика. – Но откуда же здесь птички?! – Оля пристально посмотрела на стеклянную стену воздухариума, в чернильную тьму за ним, в которой прятались её друзья. Но увидела только своё отражение в полированном стекле.

     

      На колено Оли вскочил комок – воробей – она потом разглядела. Он смешно царапал кожу лапками, и, бурно встряхнувшись, он сказал: «Чи-ив!»

      – Здесь дно морское! Ты в курсе?! – воскликнула Оля.

      – Чи-ив! – повторил воробей и фыркнул крыльями.

      После этого они все налезли, налепились, стали щебетать, крылатить, а один дятел с  красным  затылком сразу же  начал долбить Олин висок. Вначале: тюк – тюк. Но, разойдясь: др-ррр!

      – Ну, уж – тюк-тюк, ещё ладно! А др-ррр – просто недопустимо! – возмутилась Оля, – Ты мне так всю голову продолбишь! Прямо насквозь! –  И Оля попыталась смахнуть нахала со своей головы, но тот цепко схватился коготками за её палец  и повис на нём, как репей. Другие птички подняли такой гвалт, словно было три часа летнего утра, когда солнце ещё не взошло, но уже светлеет, и птички знают, что пора всех будить. Они прыгали, летали и запутывались в её волосах.

      Оглушённая Оля только жмурилась.

      - Птички.. – повторяла она, как дурочка. – Какие-то птички…

      Потому что она очень растерялась. Очень!

 

      Тот рывок, который совершила рыба Лопата – бросить пирожок в шлюз воздухариума и немедленно слиться с поверхностью, чтоб не быть узнанной – повторять было слишком опасно.  Лопате хотелось крикнуть Оле, что она не одна, что её друзья тут, но она терпела, ждала… Она знала, что придут опасные.

     

      Оля, когда осматривала стены воздухариума, шлюза не заметила – ей казалось, что все поверхности её тюрьмы одинаково ровные. Это было не так – на потолочном своде  был прорублен большой люк, но края его так искусно были подогнаны к поверхности свода, что соединительного шва не было видно совсем. Люк действовал по принципу шлюза, в чём Оля скоро убедилась.

 

      Опасные пришли, бесшумные и быстрые. Сверкая металлом узких тел и поражая размахом прозрачных, словно стеклянных, крыльев, они начали аккуратно стягивать  крышку с люка, в то же время надвигая на открывающийся  проём другую ёмкость; так, что вода практически не попадала в воздухариум. Потом они отвинтили крышку у этой новой ёмкости и тут же  воткнули в отверстие  пластиковую бутылку, из которой выдавили вниз свежий воздух. Таких бутылок было много, из каждой был выдавлен воздух в воздухариум, а одна бутылка даже провалилась  вниз, на Олину подстилку. Но это не всё! Летучие рыбы, вслед за воздухом,  сбросили вниз комок червяков и щепотку  зёрнышек. После чего завинтили крышку на ёмкости, и, так же, постепенно сдвигая, заменили её основной крышкой. То есть – снабдили пленников всем необходимым для жизни. Только, что это за жизнь – в зоопарке?!          

      Но незлобивые птички, как только летучие рыбы скрылись среди парковых куртин, радостно загалдели и набросились

на червяков и зёрнышки. Птички с аппетитом кушали, а Оля жадно, всей грудью дышала – воздух, принесённый в бутылках, был необычайно свеж, ароматен, он пах солнцем, ветром и немножко жареной картошкой, которую одним высоким утром, жарила Дора Помидоровна Томатова для своих избранных учеников! Оля чуть не заплакала от обиды. И она очень соскучилась по Доре! Схватив бутылку, она  жадно осмотрела  её. На ней было написано: «Вода родниковая. 0,5 л.» Вполне вероятно, что бутылка была из тех, что отвалились от плота Торбы, когда тот стал расползаться. Значит летучие рыбы шныряли где-то неподалёку от «Мокрого кота». Этим, кстати, объяснялся и запах жареной картошки! Летучие рыбы пустые бутылки из-под воды наполняли свежайшим морским воздухом, утаскивали их на дно и  выдавливали воздух в воздухариум. Чтоб пленники не задохнулись.

      – О, грустно мне! – вскричала Оля, и птички всполошились.

      Они, пойманные в синем небе и  низвергнутые в пучину  кромешную, на потеху гадам морским,  не могли за себя постоять. Когда мучители бросали им червяков, они искренне радовались и с аппетитом кушали. Они пели песенки в стеклянном квадрате, зажатом беспросветными мегатоннами. Они чистили пёрышки. Умирали они незаметно и скромно. И сейчас – их быстрые сердечки были  наполнены  бесхитростной любовью, и они утешали Олю, как могли.

      Они принесли  ей червяков, но она, конечно, отказалась. Они  запели ей, но она не пожелала их слушать. Взяла только одно зёрнышко, просто попробовать; зёрнышко оказалось   чуть горьковатым и обдало рот удивительной свежестью.

      – Мало того, что я попала в плен, так ещё вы тут, глупые пернатые создания, размером с мой мизинец! Армию из вас не создать! Ещё одно зёрнышко, пожалуйста! –  разгрызла, и вновь рот наполнился степной свежестью. Тут были и полынь, и мелисса, и вечерний ветер….

      Оля растянулась на подстилке и стала размышлять о своей судьбе – несомненно, летучие рыбы ловили птичек над Круглым морем и приносили их сюда, для своего подводного зоопарка. А теперь  они и Олю бросили в  стеклянную клетку… «Интересно, по чём у них билеты?» – и тут же рассердилась на себя, какие глупые мысли; ведь ей-то билета не предложат купить, потому что… потому что она не посетитель. Она экспонат! Практически.

      Почувствовав себя совершенно разбитой, Оля решила поспать; она по самый нос закопалась в пышные водоросли, повозилась немного, устраиваясь поудобней и закрыла глаза. Конечно, никаких овец она не считала, она великолепно засыпала сама. И вдруг её обожгла одна мысль. Мысль была и не практическая, и не её обычная мысль-вертушка. Мысль с третьей стороны ума пришла. Оказалось, что у ума три стороны. Вот эта мысль: «Я никогда не спала на дне морском!»  Девочка подпрыгнула на своей подстилке.  И посмотрела вверх так, словно собиралась пронзить взглядом всю толщу моря и измерить высоту от себя и до неба.

      Если кому-нибудь когда-нибудь удастся, лёжа на дне морском, в воздухариуме, размером примерно с гараж, на подстилке из сухих водорослей, съев пару зёрнышек с привкусом ветра, облепившись болтливыми воробьями, – удастся, (при всём при этом), посмотреть вверх! – тот человек увидит звёзды. Говорят, звёзды можно увидеть, если нечаянно свалиться в колодец. То же самое и тут – свалясь на дно морское, можно их увидеть, звёзды...

      «Звёзды… – размышляла девочка. – Как хорошо, что сквозь Круглое море я их вижу. – И она вспомнила про свою шляпу, забытую в космосе, и про кадриль с Их Сиятельством, и про огненных крылатиков… – Всё длится дальше, чем небо. Предела нет и остановки нет…»

      А птички, тем временем, все до единой, залезли в Олины косы, и, щебеча, стали шумно устраиваться на ночь. В косах они быстрёхонько навивали небрежные ночные гнёзда и зарывали свои носы в тёплые волосы девочки. Они толкались, ссорились и суетились, отвоёвывая себе лучшие пряди.  «Как я буду двигать головой? – озаботилась Оля. – Тополь всё-таки дерево, он с птичками умеет…» – Дальше она стала думать про крылатиков. Она пыталась их вспомнить. Ей казалось, что один из них сидел у неё на ладони. Значит, были они совсем крошки. Но потом ей начинало казаться, что они очень высокие. Выше любого человека. Выше дома. Выше подъёмного крана. Выше всего высокого в мире. Но тогда как же они помещаются на нашей планете Земля? И почему их никто не видит? «Видела я их или не видела?!» – рассердилась, наконец, Оля, потому что  ей всё же казалось, что видела,  но вместо крылатиков перед глазами у неё, ни с того – ни с сего, распрыгались Их Сиятельство; и они изволили отчаянно мельтешить и приплясывать, заслоняя, как они это любят, собой весь мир; а  это  безнадежно путало всю картину видений. «Если это моя мысль, то нужно просто переждать, пока она закончится… А если Месяц Ясный на самом деле свалился на дно морское…» То он спасёт Олю!

      И тут   в стекло воздухариума  постучали.

(Продолжение)