Питер Кертис. №19.
***
Я пишу о тебе не тебе,
может быть – водосточной трубе,
может быть, облакам, небесам,
где читает стихи мои Сам.
Ты же если начнёшь их читать –
улетучатся буквы, как тать,
обесцветятся, как молоко,
улетят далеко-далеко.
Мои строчки тебя не хотят,
их пугает взыскательный взгляд.
Оживают они лишь в тепле.
Одиноко им тут на земле.
Их умчит белый конь без подков
в поднебесный альков облаков,
закружит хоровод из планет…
А тебе не нужны они, нет.
***
Нету тебя – пустота в предсердье,
с тобою – холодно и беззвёздно.
Я буду ждать тебя дольше смерти,
а ты придёшь, когда будет поздно.
То, что губы не произносили –
на лице написано ясно.
Всё это, знай, остаётся в силе,
пусть беспомощно и безгласно.
Поговорить бы давно пора нам.
Держится и не поймёшь, на чём всё…
Ты просыпаешься слишком рано.
Мы никогда не пересечёмся.
***
Мы из разного теста, из разного текста,
но любви моей хватит от самого детства
до сегодняшних дней, а быть может и дальше,
и ни капли в словах этих лжи или фальши.
Я любила тебя в ветхом старом домишке,
а потом – где на коврике Шишкина мишки
стерегли твои сны, и заботливым взглядом
я как будто незримо была где-то рядом.
Когда мир раскололся и быт стал укромен,
когда ты в лазарете лежал, обескровлен,
я ключи неожиданно наземь роняла…
Я не знала тебя, но тебя охраняла.
Во мне столько любви, что её бы хватило
от рожденья до смерти, и всё бы светила,
вместо солнца и звёзд, озаряя домишки,
ты бы мог вместо лампы читать с нею книжки.
***
И глаза твои почужели,
и слова обросли бронёй.
Неужели же, неужели
мне казались они роднёй.
Мир худой худосочный замер.
Но другим бы он быть не мог.
Мой воздушный песочный замок
на амбарный закрыт замок.
***
Живу в безвременье, в безлюдье, в безвековье...
И что добавить может Новый год?
Такси: откуда вас забрать? – Из безлюбовья.
Куда? – До счастья! У меня дисконт.
Таксист умаялся подсчитывать убытки:
– Нет, далеко! туда не повезу!
Ну, ладно, хоть бы до развилки… до улыбки…
до чертовщинки в сказочном лесу.
Туда не знал ещё дороги навигатор.
Диспетчер, чертыхнувшись, снял заказ.
Но моим Музом в небесах он был угадан,
меня домчал по адресу Пегас.
***
Ночь с тёмными завесами
отбелена будет рассветом.
И утро с его неизвестными
не справится вновь с ответом.
День будет таким, каким его
увижу в себе – не в окнах.
Со всем, что навеки сгинуло,
но всё ещё не умолкло.
Иду по родному городу,
где каждый своим озабочен.
Снег всех покрывает поровну –
счастливых или не очень.
Обнимется с каждым метелица,
и все для неё хороши мы...
Но наша любовь не делится,
она лишь моя пожива.
А я может быть для этого
и родилась на свете –
из вещества поэтова,
такого как снег и ветер.
***
По капле тепло убывает…
Боюсь ноябрей-декабрей.
Они в нас тепло убивают,
другое, не от батарей.
Ах, пане-панове, не внове
той песенки зябкая дрожь…
Ищу его в голосе, в слове,
но нет его там ни на грош.
Хоть льдинки не вижу в глазу я,
но холодом веет в тепле.
А я его преобразую
в морозный узор на стекле.
За этим волшебным рисунком
дороги весны не видны...
От голоса веет рассудком
и губы твои холодны.
***
Ты не знаешь, что это такое –
как любить, как страдать, как прощать,
как не знать ни минуты покоя,
свою жизнь в твою вещь превращать,
приносить, словно птенчику в клюве,
сколько ран бы он им ни нанёс.
Я жалею тебя: ты не любишь.
Ты не знаешь мучений и слёз.
Жизнь проходит, но всё не проходит.
Повторяется всё как на бис.
Я в надземном её переходе
и смотрю на тебя сверху вниз.
И любви, что закатом в полнеба
над твоею горит головой,
на двоих нам хватило вполне бы
и ещё бы осталось с лихвой.
***
Ты любила, была, копила,
но судьба учиняет шмон.
Каждый шорох пустого пыла
ей преступен, дешёв, смешон.
Вычищает мои заначки,
что таила на чёрный день –
все кусочки, клочки, заплачки,
строчек трепетных дребедень,
вычищает все закоулки,
все укромные закутки,
и несбывшиеся прогулки,
и засушенные цветки,
недоученные уроки,
недовымершие друзья,
и надежд неизжитых крохи,
и все мысли о чём нельзя…
Чтоб осталась душа, пустуя,
без сиянья бесслёзных глаз -
всё под корень, под нож, вчистую -
обнуленье, грабёж, коллапс.
На границе души и тела -
беспощадное: хенде хох!
Мало ли чего ты хотела.
Мало ли чего хочет Бог.
***
Уходите вовремя — до поднятья трапов,
до в тупик упёршейся тропы.
Уходите вовремя — до глубоких шрамов
на прозрачной кожице судьбы.
Уходите вовремя и не длите пытки,
журавля зажав в своей горсти.
Уходите вовремя, оттолкнув попытки
что-то удержать или спасти.
Пусть нам здесь недодано то, что мы просили, –
отшвырните жалкие гроши.
Уходите вовремя. Это непосильно,
но необходимо для души.
До того, как чуждым вам станет самый близкий,
до того, как скажет это сам.
Уходите вовремя. Лучше — по-английски.
Долгое прощание — к слезам.
Не чините старого, обрывайте грубо,
порванного снова не связать.
Уходите вовремя, закусивши губы,
чтобы после локти не кусать.
Покидайте с зорями всё, что вам не светит,
всё, что не ответит вам ни в жизнь.
Уходите вовремя, ибо вы в ответе
за свою единственную жизнь.
***
Поддерживать отношения,
как будто в печи огонь,
когда уж не чует жжения
и даже тепла ладонь,
когда уже еле тлеет,
устало ждать и просить,
но что-то в тебе жалеет
совсем его погасить.
Поддерживать как коллегу,
что в делах отстаёт,
поддерживать как калеку,
как бабушку в гололёд,
поддерживать – не рассерживать,
потешивать... а на кой?
Бессильной рукой удерживать –
что здесь уж одной ногой,
поддерживать отношения –
мучительнейший процесс,
когда уже разложение,
гниение и абсцесс.
Поддерживать – безрассудно…
Но я тебя поддержу.
И в час свой последний Судный
единственное скажу, –
что при любых обстоятельствах
поддерживала очаг,
вне дружбы, любви, приятельства,
чтоб выручил, не зачах,
не сгинул к такой-то матери,
укрыл бы от всех погонь,
как наши пра-пра-праматери
поддерживали огонь.
***
Снова любовь — обновка
нищей моей души.
В памяти остановка.
Жизнь моя, не спеши!
Пересеченье линий.
Счастье на волоске.
Правда, он слишком длинен,
чтобы уйти тоске.
Помнишь бомжа на лавке
с рыжим бездомным псом?
Замок воздушный Кафки,
странный бредовый сон…
Помнишь звонки трамваев,
термос в твоих в руках,
возглас «Так не бывает...».
Ты оказался прав.
Было, но не бывает,
словно мираж пустынь.
Мимо идут трамваи...
Сердце моё, остынь.
Спрячу в его кладовку
то, что давало жить.
Больше на остановку
нам уже не спешить.
***
Остановка наша: кладбище.
А за ней уже моя.
Я бы, может, пожила б ещё,
если б я была не я.
Я верна себе как «Отче наш...»,
и хожу, хожу вокруг...
Как-то вдруг всё это кончилось.
Начиналось тоже вдруг.
Исцеление последует
без рецептов и больниц.
А потом опять потребует
дозы голоса, ресниц.
Вот билет счастливый порванный.
На, себе его возьми.
Цифр слева-справа поровну.
Где же счастье, чёрт возьми.
Ничего уже не сбудется,
и души напрасен труд.
И трамвай уж не заблудится,
неизменен мой маршрут.
Ничего не будет поровну,
сколько там ни колеси.
Просто мне в другую сторону
или вовсе на такси.
***
Я не твой человек, ты не мой человек,
пропасть вкусов, времён и корней.
Отчего ж так близка эта складка у век
и улыбки чужой нет родней.
Не рифмуются вместе декабрь и май,
не слагается общий коллаж,
и порой я твоя моя не понимай,
только, жизнь, не замай эту блажь.
Ей, не знающей уз, кроме ветреных муз,
забывающей запах рубах,
одиночество сладким казалось на вкус,
если имя твоё на губах.
Пусть кружусь в этом вальсе осеннем одна,
и на счастье исчерпан лимит.
Разделяет нас бездна всего, но она
так прекрасна, что сердце щемит.
***
Профиль твой строгий, сжатые губы,
весь неотсюда, с дальней планеты...
Словно другому принцу Гекуба,
я тебе просто никто иль некто.
И никогда мы не станем роднее,
ягоды разного поля и вкуса...
Но чем ты ко мне холоднее –
тем сильней меня любит Муза.
И пусть тепло уже еле тлеет,
взгляд нездешний, и ты не в теме,
но Эвтерпа зато пожалеет
и меня поцелует в темя.
***
В твоих глазах искала я тепло,
которое становится стихами.
Они невинны и, как у Лакло,
не обернутся никогда грехами.
Когда я их, похожих на снежок,
с балкона на тебя опять обрушу,
ты просто знай, что это лишь движок,
что заставляет встряхиваться душу.
Люблю, тебя в любви опередив,
лелеять эту сладкую заразу
и ждать, как голос внутренний в груди
прошепчет мне единственную фразу.
Отдушина иль чёрная дыра,
иль трещина, куда всё утекает…
Но вот строка, жемчужина, ура!
И снова Бог во всём мне потакает.
***
Не Фицджеральд и не Уайльд
не помогли, увы...
Пора б уже закрыть гештальт,
но жалко мне любви.
Пора б уже давно остыть,
забыть и поумнеть,
но не могу никак – о стыд –
живой окаменеть.
Кому-то нужно пить и есть,
с козла хоть молока,
а мне достаточно, что есть
улыбка, облака.
Не нужно мне тебя всего,
ребра и позвонка,
а мне достаточно всего
лишь одного звонка.
Что б только знать, что ты мне рад,
тому, что я живу,
что между нами нет преград,
лишь только позову.
И не хочу закрыть гештальт,
тот шаг бы был жесток,
уж слишком нежен этот альт,
беспомощен росток.
***
Ты опять мне не приснился.
Без тебя сон длился, гнил всё,
растекался мутной лужей…
Как ты был в том сне мне нужен!
Ну куда ты улетаешь,
таешь, душу мне пытаешь…
Я проснулась слишком рано,
в сне моём зияла рана.
Если ты не будешь сниться –
жизни нечем будет длиться.
В сердце некому стучаться:
эй! пустите домочадца!
Ну приснись мне хоть под утро!
Это будет очень мудро.
Это будет очень сладко,
на дыре в груди – заплатка...
Я не буду просыпаться,
я не буду улыбаться,
я не буду есть и пить,
лишь во сне тебя любить…
***
По тебе соскучились слова,
что ещё не сказаны вживую.
Честным словом я ещё жива.
Только этим словом и живу я.
Зацепиться не за что любви –
всё бесплотно, тонко, беспричинно...
Но слова мои ты всё ж лови –
там живое, а не мертвечина.
Там сквозь жар, сумятицу и бред –
контур кепки или капюшона...
Там твой нарисованный портрет,
как живое всё, незавершённый.
Видится как будто под хмельком:
там цветёт единственная роза...
Держат термос с кофе с коньяком
пальцы, покрасневшие с мороза...
Зубик, покосившийся слегка…
О колени трётся чья-то кошка…
Ах, любовь моя, она легка.
И смешна, наверное, немножко.
***
Опять неспокойно сердечко,
трясясь над своею сумой,
как слишком бурливая речка,
что не замерзает зимой.
Никак до сих пор не уймётся.
Какой ни терзал бы содом,
лишь только отчаянней бьётся,
но не покрывается льдом.
Порой разрываясь на части
в надежде на светлую весть,
и бьётся, как блюдце, на счастье,
которое где-то же есть.
***
Что, если б ты пришёл сейчас,
внезапно изменив маршруту...
О сколько радости подчас
вмещается в одну минуту!
Пусть я тебя бы не ждала,
пуст холодильник, суп вчерашний,
пусть я была бы в чём была,
всё это было бы не страшно,
когда над всем, что отошло,
исчезло в дальнем окоёме –
вдруг – словно солнышко взошло,
твоё лицо в дверном проёме...
Как сразу заиграла б жизнь!
Я на плите бы ужин грела.
Луна, по-бабьи подпершись,
на нас с тобой в окно б смотрела.
Все утомлённые мечты,
и даже те, что и не снились,
и все спалённые мосты
вмиг ожили б, соединились.
Всё бы, да если б, да кабы…
О сослагательные жизни!
От несложившейся судьбы –
до поминания на тризне...
Но пусть не близкий и не друг,
и жизнь не утоляет жажды,
но есть живое слово «вдруг»,
«откуда ни возьмись», «однажды».
Что, если вынырнешь из них,
внезапно соскочив с трамвая...
И машинально на двоих
я ужин свой разогреваю.
***
Я представлю себе, что ёлка –
это жизнь моя на корню,
и украшу её иголки
всем, что в сердце своём храню.
Тем, что входит туда без стука
и сияет во всей красе:
дорогие слова, поступки
всех любимых моих друзей,
и горящие в окнах свечи,
и тепло задушевных встреч,
и в серебряных звёздах вечер,
всё, что хочется так сберечь...
Ну а рядом – поменьше ёлку,
из искусственного сырья,
и повешу там то, что долго
мою душу мучило зря:
все обманутые надежды,
все несбыточные мечты,
всё, что свесилось безутешно
у могильной твоей плиты,
всё, что мёртвым холодом лижет,
никогда не согреет кровь…
Как гирлянды туда нанижу –
незвонки, неслова, нелюбовь.
И напрасно разинут ротик
у волшебного башмачка,
не подарки там, а напротив, –
ни задоринки, ни сучка...
Забери же ту половину,
анти-ёлка моя, нежизнь,
не входи в мою крестовину,
от звезды моей отвяжись.
На тебя лишь я уповаю,
ёлка-жизнь, что горишь, маня,
вся зелёная и живая,
пусть колючая, но моя.
***
Мне ведомы твои тропинки
и мысли тайные в тиши,
все закоулки и ложбинки,
и ямочки твоей души.
Я вижу их, тебя не видя,
с тобой не прерывая нить,
и никакой слепой обиде
добытого не победить.
Любовь моя, цветок под снегом,
что ярче раны ножевой,
ты оживёшь в пространстве неком,
ты там сумеешь быть живой.
Печаль очей, души пожива,
бесчисленное Ничего...
И для меня навеки живо –
что для тебя ещё мертво.
Как ни пытался бы умерить
то, что клокочет на огне –
я буду и гореть, и верить
всему несказанному мне.
***
Неразличима наша связь,
чужее не бывает друга.
Но всё пряду узоров вязь,
надежды нить ещё упруга.
Мил и без милого шалаш.
Любовь ведь индивидуальна.
Я домик нарисую наш
и буду жить в нём виртуально.
Из воздуха иль из песка,
из карт ли вознесётся стенка -
там будет прятаться тоска,
не вырываясь из застенка.
Никто не обнаружит лаз,
все бури, слёзы канут мимо,
но будет радовать ваш глаз
сюжет, рисунок, пантомима.
Не будет мук, разлук, потерь
и панихиды на погосте.
Порой ты постучишься в дверь
и я приму тебя как гостя.
И минет много-много лет,
когда скажу из райских веток:
какой изящный менуэт
жизнь станцевала напоследок.
***
Обними, пожалуйста, на прощанье.
Просто так, как когда-то отец и мать.
Потому что скоро уже – с вещами…
Потому что некому обнимать.
Обними, как будто мы на вокзале.
Оглянись напоследок в моём дому.
Руки заняты… ну, обними глазами.
Или просто мысленно… я пойму.
Может, это последнее здесь прощанье.
Где-то там за облаком ждёт такси.
Там недолго ждать меня обещали…
Слышу, как сигналит мне нотой си.
Цвета сини… Помчит с холодком до дрожи.
И надвинет молча ночь капюшон…
А пока обними меня, мой хороший,
как бы ни был наш силуэт смешон.
Открываю дверь, как для птицы клетку...
Для любви футляр оказался мал.
Обними, пожалуйста, крепко-крепко,
как ни разу в жизни не обнимал.
***
Не смотреться в ночные окна,
ни в витрины, ни в зеркала,
там расплывчато всё и блёкло,
там я прежняя умерла.
Не искать потерянным взглядом
лиц знакомых в чужой толпе,
ибо всё находится рядом
из того, что нужно тебе.
Пусть без горечи даже дня нет,
ты надеждам себя доверь.
Ведь закрытую дверь сменяет
пусть другая, в другое, дверь.
И прорежется луч в тумане,
и слова уже не болят,
если светится пониманьем
чей-то встречный случайный взгляд.
И со мною в сухом остатке –
то, что сумрак не погасил –
в сердце рвущемся звёзд заплатки
и любовь из последних сил.
