Комментарий | 0

Слова и сны. Отец мой Всевышний наш царь

 

 

 
ГЛИНА, СЛОВО, ВОДА И НЕМНОГО НЕМОГО ОГНЯ
 
Все забудут, но Ты, мой Господь, не забудешь,
все оставят, лишь Ты не оставишь меня,
не бессмертными создал их, Господи, люди:
глина, слово, вода и немного немого огня.
 
Всё придёт и уйдёт, Ты, Всевышний, пребудешь,
вздох за выдохом воздух и воду творя,
а когда Ты от вечности, Боже, пробудишь,
всё пойдёт, к Тебе путь первозданный торя.
 
Скользко — сколько упало здесь, в землю легло,
пролито время, в песок утекло —
не собрать.
 
Звуки прежние в немоту упорхнули,
новые звуки незнакомо вздохнули.
Странная рать.
 
 
 
СТАНУ ТОБОЙ, СЕБЯ В ТЕБЕ ИГРАЯ
 
Движение времён опровергая,
преследуя себя, идя себе вослед,
за годом год невыносимость лет
с себя снимая, забытью вверяя,
 
в безгласие безвременья ввергая
(и — на дыбы, конь блед заржёт в ответ
призыву всадника), когда затмится свет,
стану тобой, себя в тебе играя.
 
Я бедное актёрство превзойду,
я бледную судьбу переиначу,
рубеж, назначенный судьбою, перейду,
отвергнув и признанье, и удачу.
 
Замкнётся круг, назначенный судьбой,
стану тобою, буду я собой.
 
 
 
ОТЕЦ МОЙ ВСЕВЫШНИЙ НАШ ЦАРЬ
 
Мой дух плоть покинет мою,
насытившись жизнью земною,
разгульно звенящим разбоем
у смерти на зыбком краю.
 
Мой дух на заре изолью
над виноградной лозою,
над золотою золою
изобильно звездами взойду.
 
Услышу последний свой стон
в последний свой миг на рассвете,
увижу последний свой сон,
и будет мне голос последний.
 
С рассветом погасит фонарь
Отец мой Всевышний наш царь.
 
 
 
НЕМЕЗИДНО ЗАВИДНО ДАРИТ
 
В голом времени памятью едкой
исцеляя, сжигая дотла
догнивающие объедки,
догорающие года,
 
зашвырнуть в набежавшую Лету, 
иссыхающую до дна,
всё случавшееся нелепо,
охраняя тот вид из окна:
 
птицы горькой хрустящее соло,
даль густая, лимонный рассвет,
время полое вплоть до обола,
синий запах, сандаловый цвет.
 
От зари свет пустой до зари
немезидно завидно дарит.
 
 
 
СУДЬБЫ РАЗБОРЧИВОЙ НЕЛЕПЫЙ ПЕРСОНАЖ
 
Судьбы разборчивой нелепый персонаж,
дрожит от униженья Коломбина,
Пьеро обиженный, утративший кураж,
след на руках не крови, а малины.
 
Служанки, слуги — славный антураж
из плоти, крови, всё из той же глины,
болтают и снуют, за ними — их багаж,
из века в век актёрами носимый.
 
Всё те же песенки который век поют,
и до сих пор их песенка не спета,
незаменимые служители сюжета
то же вино всё так же жадно пьют.
 
И по сей день бродячие сюжеты
всё так же неизменны, как газеты.
 
 
 
БЕДАМ ДУШУ, КАК КРОВЬ, ОТВОРИТЬ
 
И с разбега, с налёта — стена,
наскочив и невольно отпрянув:
жёлтый, знобкий, игольчатый, пряный,
и — по полной, надолго, сполна:
 
кнут, пастух, как всегда, не одна,
как обычно, безмолвно, спонтанно,
то тиха, то орёт окаянно,
жизнь — беда, а за нею стада,
 
всех несытых поить и кормить,
разместить всех в пристойных загонах,
бедам душу, как кровь, отворить,
избегая безумного гона.
 
Невозможная роль пастуха:
нет на них ни кнута, ни стиха.
 
 
 
Я ВРЕМЯ ПОВЕДУ НА ПОВОДКЕ
 
Я время поведу на поводке,
упрямое, игривое, ручное,
за ним вослед, взлетая налегке,
светил движение беспечное ночное
 
зияет счастливо сиянием во мгле,
запущено божественной пращою,
и звёзды, позабытые в золе,
змеятся по земле, струятся роем.
 
Кто и за кем идёт на поводу?
Медвежий ковш, светясь, идёт под воду,
игрец дудит с мелодией в ладу,
 
движение жнец жадно пожинает,
скользнувшее медлительно со свода,
и время с хрустом звёзды пожирают.
 
 
 
ЗАМЕРЗАЮТ СЛОВА НА ЛЕТУ
 
Замерзают слова на лету,
замертво опадают созвучья,
исчерна облетевшие сучья,
застывает движенье, во льду
 
разноцветный узорный коллаж:
черепахи и рыбы, и змеи,
звуки птиц, и позёмка не смеет
занести ледяной вернисаж.
 
Спит в снегах заблудившийся миг,
спит безмолвием скованный лик:
от постылости замерший рот,
 
не рождённое слово не смеет
растопить жизнь за жизнью, немеет
век за веком смерзавшийся лёд.
 
(Продолжение следует)

Необходимо зарегистрироваться, чтобы иметь возможность оставлять комментарии и подписываться на материалы

Поделись
X
Загрузка