Итальянская баллада (часть 2)
У синих Фьезоле холмов
Сыграю вам на мандолине
Мотив не песен, но стихов.
Или – на лютне с алым бантом,
С ладонью, тянущей струну.
Тогда припомню я Дуранте,
И над изгнанником взгрустну.
Поэт! ты создан для чужбины.
И топчут певчие терцины
Толпы нелепой сапоги.
А там опять сдувает пены
Сирокко с жарких облаков.
И дремлют пинии Равенны
Под лютню сонную веков.
И душного сирокко шквал.
Здесь вероломный Теодорих
Покоя, может быть, искал.
Здесь Данте среди пиний хвойных,
Вдыхая воздух неспокойный,
Терцины райские слагал.
Пребудешь в песнях ты моих!
Мои стихи, как пиниоли,
На соснах вспыхнут голубых.
Задуют хвойные метели
И море донесётся шум
Туда, где бродит Алигьери
В плаще, ссутулившись от дум.
Присуще старым временам.
Торопится стихотворенье,
Как тот никенианин в храм.
Там чередуются фигуры
Святых раскрашенных, царей.
А я спешу писать с натуры:
Я вижу: в стрельчатую прорезь
Проник уже кровавый свет,
Как меч, отточенный на совесть…
Твори историю, поэт!
Пусть очи вытравило горе
Сюда явился Теодорих,
И бледен лик его в луне.
Пир замирительный рисует
Она палитрой золотой.
И Одоакру указует
На лучший кубок гостевой.
Равенны равные владыки,
Союз ваш расчленить пора! –
И тот, кто был из вас – Великий,
И Одоакр в кровавой луже.
И в бойню превратился ужин…
Поднимемся на кампанилу
Тяжёлой лестницей – по ней
Порой синьора восходила;
Четыре сотни ступеней
Считали стражники, клинками
Бряцая; бряцая ключами
Взбирался падре… Кардинал
На колокольню вряд ли лазил…
Зато звонарь сюда взбегал,
И мощный колокол проказил,
Качая стонущий металл.
Ну что ж, Флоренция видна
Тут из бифория-окна, –
Как на ладони великана:
Крыш черепичных терракот.
И чёрных птиц внизу полёт –
Как чай спитой на дне стакана.
Ах, Джотто! Ярус за тобой –
Законный первый ярус твой
Украшен готики лепниной;
Как в арках стрельчатых окна –
Святые, бледные от сна,
Как бы сошедшие с картины.
16
В тени квадратных базилик,
Под небом розовым Тосканы,
Лицом невзрачен, невелик,
Ходил он, дерзкий, как титаны, –
Жилец размеченных высот,
Лесов строительных изгнанник.
Горел на небе терракот:
И плавал купол-многогранник,
Покрыв кольчугой золотой
Плеча, как воин вдохновенный.
И кирпича поток живой
Летел к подножиям Вселенной...
Филиппо, рвением твоим
Жива Флоренция поныне.
С злачёной главки херувим
Глядит на Фьезоле пустыни.
Он дунул в дудочку – холмы
Вдали печально засинели…
И в небе отыскали мы
Им обронённые синели.
17
Как гулок Гефсиманский сад!
На синеве ночной, в Скровеньи,
Краснея, факелы чадят,
Как будто вспыхнув на мгновенье.
Христа по-братски приобнял
И тянет губы, словно рыба…
Как будто ангел начертал –
Часовня высится, как глыба,
Залита лунным молоком.
Две тени движутся тайком.
Одна другой:
«Ну, здравствуй, друже!
Всё это было так давно!..»
"Да, братец, выпито вино,
И съеден наш последний ужин».
А был ты, Джотто, веселей…»
«Ах, Данте, были мы моложе».
«Моложе, верно… Ну так что же?»
«Была рука и кисть верней!»
И обнялись они и скрылись.
И так исчезли – как явились.
18
Рыбный рынок на пристани
Героев бранные заслуги,
Оливы, лавры мирных дней, –
Пера затейного досуги.
Но моря шум всего чудней.
А там надуты, словно вата,
Гонимы, будто облака,
Ветрила быстрые фрегата,
В лазурь скользящие века…
На пристани мешки и тюки,
В бочонках чешуя и йод…
В жилетке драной однорукий
То мелочь клянчит, то поёт.
Темнея, рыб лоснятся спины,
Играют зеркалом бока…
На реях свёрнуты холстины,
Как в спальне Грации шелка…
Они от пут освободятся,
Падут, набычатся – и вот,
В далёкой дали убелятся, –
И рынок в дымке пропадёт.
19
Александре Галицкой
Рябит Ареццо кирпичом,
Желтеет гладкими домами.
Ему и век наш нипочём
Под матовыми небесами.
И башни, втиснуты в дома,
Стоят, как шахматные туры.
А переулочком сама
Спешит проезжая Лаура.
И пирамиды тополей
Здесь к небу тянутся смелей.
Тут - призрак лиственницы жаркой,
Там - с фрески ангелы тайком
Играют с лютней и смычком,
А из окна глядит Петрарка.
20
В Перудже
Над аркой мост между домами,
За бок прихваченный вьюном.
Под сводом, по ступенькам с вами
Мы вниз по улице пройдём.
Вот домик жёлтый в три аршина,
Вон башня плоская – вдали.
Здесь с Рафаэлем Перуджино
Хоть раз, быть может, да прошли…
А может, лишь в артели ветхой,
Где холст олифили нередко,
И пахло маслом, – лишь на миг,
Во время строгого огляда
Для двух-трёх слов случались рядом
Учитель там – и ученик.
21
Лежат холмы, смежая взор,
И отдыхают в дымке синей.
Хуциев, русский режиссёр
Гостит на вилле у Феллини.
Ему Джульетта подаёт
Супы густые, словно мёд,
И пасту с острою приправой.
Потом по имени зовёт –
И улыбается лукаво:
«Марлен – не странно ли? Оно,
Как флейта женственная – имя…»
И вальс играют, как в кино…
Глазами совьими своими
Следит Феллини, как в окне
За тополями вечер тает…
И вальс несётся в вышине,
И трубы медные играют.
Скользит по доскам золотым,
Как с гномом, с маленьким, седым,
Мазина, кукла-недотрога.
Но дайте, дайте ей трубу –
И снова выдует судьбу
И улыбнётся на дорогу.
22
Я забирался своевольно
В чужие страны и года.
Но и своих у нас довольно
Героев всюду и всегда.
Чапаев, Чкалов… или Бродский –
Поэт Венеции златой…
Режим похерив идиотский,
Он цвёл под южною звездой.
С утра он плавал на гондоле
И слушал пение гребца.
А может, щёлкал пиниоли,
А может, хныкал без конца
На жарких струнах мандолины,
Во «Флориане» вечер длинный
Транжиря, словно гонорар, –
Уже не млад, ещё не стар…
Но нет, я права не имею
Догадки строить: по летам
Мне факты собирать вернее –
И стих готовый выдать вам,
Портрет, навек запечатлённый…
Так, знают все: поэт влюблённый
Хоть раз под окнами стоял
И, под хмельком, хоть не испанец,
Выкручивал ногами танец –
И образ нежный выкликал:
Сойди, сойди!» – и как там было? –
«Ах, я боюсь, идальго милый!..»
Но Райкин Райкином, а нам
Не сладок смех по временам.
(продолжение следует)
Необходимо зарегистрироваться, чтобы иметь возможность оставлять комментарии и подписываться на материалы
