Читальный зал (Часть 1)
Сергей Бурлаченко (16/08/2023)
Поэмка
«…В сердцах, восторженных когда-то,
Есть роковая пустота».
Александр Блок
«Ибо написано в «Книге пути»: тридцать спиц
образуют колесо повозки, но только пустота
между ними делает движение возможным».
Луи Лалой
…Мир полон ламп зелёных и молчаний,
Страниц шуршаний, шелеста изданий,
Столов, терпений, знаний за гроши
И библиотечной тишины.
Вечерний город в стеллажи расставлен.
В каталог лифтов, лестниц, кухонь, спален.
Следит за мною в щелочку гардин.
Я странен. Я задумчив. Я один.
Пришла пора теперь перечитать
Исписанную второпях тетрадь…
Часть первая
I
«Случилось так…» Все помнят продолженье
Про лес, про сумрак жизни, про виденья.
И мне однажды кем-то послан он,
Мучительный и долгожданный сон.
Случилось так!.. Февраль. Москву заносит
Метелями. Мне срок – пятьдесят восемь.
Компьютер–лес, и сумрак жизни–word.
И от ворот привычных поворот.
Плен памяти в пятиэтажной башне.
Я маленький. Ночь. Коммуналка. Страшно!
Спят крепко папа с мамой. Я не сплю
И в пропасть чёрной комнаты смотрю.
Я – выдумщик и сам себе опасен.
Обычный мир и сложен, и не ясен.
Приходят тени, сказки, голоса
И ужасы, как будто чудеса.
На крышу шкафа бюстик приземлился –
Орёл когтями в горб скалы вцепился.
Нос крюком, уши-крылья, дыркой рот.
Сова?.. Дракон парящий?.. Бармаглот?..
Но время превращало страхи в глупость.
Я рос и рос, перерастая трусость.
Первопечатный вязкий детский шрифт
Как ложечкой мешал навар для рифм.
От коротышек, Знайки, Чипполино,
Алисы, Винни Пуха, Буратино
Пацан с Русланом в небеса летел
И от лукавого Балды балдел.
Так слышит невидимое слепой,
Накапливая с детства слух глазной.
II
Итог не виден никому с порога
(Банальность просится: длинна дорога,
Хлеб сгрызен, заржавели сапоги,
Но солон пот! Беги, беги, беги!)
Рождение задумано не нами.
Случайностью, природами, богами.
Быть может, в шутку, может быть, всерьёз,
По наученью бесов или звёзд.
Был Новый год привычно наготове.
Пушистый, снеговитый, вечно новый.
Наверняка, меня проказник ждал,
Снега копил и что-то замышлял.
Загадка начинается с ответа,
Как темнота с полуденного света.
Как снегопад – с пустующих небес.
Как с умиранья – к жизни интерес.
Что будет с нами, то и прежде было.
Ко мне уже однажды приходило.
Но только я не знал, что это – я,
Отмеченный ребёнок декабря.
Но понял вдруг, что мне полезен холод,
Не слышимый никем снежинок шёпот.
Откуда? Неизвестно. Наобум.
Такой чужой, но мне знакомый шум.
На белый свет сугробов, крыш, карнизов,
На белизну ребяческих капризов,
На плач обидный, драки, озорство
Меня манило что-то и несло.
Под валенками чистый снег скрипел
И монотонно и волшебно пел.
III
Нам невдомёк, что можно быть счастливым.
Есть большее в уме неторопливом.
Так океан молчанием богат
И беден грозный шумом водопад.
Мне не пришлось грызть зубом в школе перья,
В чернильных пятнах постоять у двери
Директорской, учителей дразнить,
Задир-девчонок по башке лупить.
Началка, середняк, восьмой, десятый.
Пробирок блеск, двух полушарий карта.
Учебник с роем классиков внутри.
Жужжат, как пчёлы в улье, чёрт дери!
И мятые страницы мне мигали
Подхалимажно: мы тебе наврали!
И в буквах сладких смысла нет: поймёшь,
Пока горчинку горя не хлебнёшь.
Фасадом школы гипсово белели
Те, кто нам врали, чушь несли и ели
Глазами мертвецов нас, дурачин,
Для армий подрастающих мужчин.
Но вновь и вновь ко мне влетали с тайной,
Садясь на крышу головы платяной,
Сова, орёл, дракон и Бармаглот:
Не так всё! Мир иной! И ты – не тот!
И дни охотно путались с ночами,
Урок над книжкой длился вдруг часами.
Я в этой паутине застревал,
Мечтал, бесился, плакал, хохотал.
Отец и мать решили: сын с ума
Сошёл, в двенадцать лет сел за роман.
IV
У детства тонкокожие тревоги,
Проталин суффиксы, ручьёв предлоги,
Коротких слов без шапки голова
И ворот фраз, застёгнутый едва.
Весна щекочет лексику проёмов
Оконных стёкол на соседнем доме.
В раскрытых форточках – посуды звон,
Стрекочут битники в магнитофон.
Весна! Весна! Как много в этом звуке
Щенячьей радости и смутной муки
Для сердца по-классически слилось,
По писанному в нём отозвалось.
А раньше, раньше… Подмосковным летом,
Дошкольным, балагурным и заветным –
Предчувствия, похожи на огни
Далёкого приюта на пути.
Река Пахра. Как сад, дремотный ельник,
Ветла, кувшинки, сбитые коленки.
У тёти со свекольником обед,
А дядя днём играет на трубе.
Ровесницы – двоюродные сёстры.
Евреечки – глаза, височки, косы.
Я – русский шкет и, кажется, хохол
и чуть еврей. Не целый, а на «пол-».
Когда стихало всё в коттедже сельском
И за шоссе, в заснувшем перелеске,
По потолку ночному свет блудил
Машинных фар, спать не давал, будил.
И ночь летела тёплая, легка,
Неся с собой куда-то паренька.
V
Зачем же Красное село мне нужно?
Откуда и куда мальчишку кружит?
Какие шарики, какой игры
Катились звонкие с лихой горы?
Возможно, то был знак заветной встречи,
Когда знакомиться приходит вечер
В другом наряде, с именем другим
По тайным тропочкам с тобой одним.
Выкладывают разноцветный кубик,
Тысячегранный, спящий беспробудно.
На каждой грани гипса лунный глаз.
Вздохнёт? Откроется? Сейчас-сейчас!
Трень-брень… Шары катя’тся врассыпную.
Вскрыл грани кубик, выбирай любую.
А глаз-буркал мимический оскол
Увидишь позже на фасадах школ.
Пять лет прошло от зимнего рожденья
До летнего до цветопредставленья.
Труба горнила, клавесил рояль,
Переливался дождевой хрусталь.
Сестрёнки, дядя, тётя, мама, папа.
На огороде мак, крапив засада
Вдоль по штакетнику, вокруг малин.
С утра роса, кукушка, белый гриб.
Я всё запомнил, ничего не помня.
Свистки былого шустрым белкам ровня.
Раскручивают белки колесо.
Шары мелькают, грани, спицы – всё.
Игра на интерес, а не за так.
Предувертюра, пауза, затакт.
VI
Художник юный начинает с копий
Чужих картин. И осторожно копит
Своё. И как неповторимый дар
Воссоздаёт старинный календарь.
И снова зимы, зимы, зимы, зимы.
Серебряные, пушкинские, с синим
Небесным сводом, солнцем, блеском льда,
С морозцем, с печью, с чаркою вина.
А на другом конце Земного света
Аляска, горлохваты, пистолеты.
Собачья, волчья, человечья кровь,
Джек Лондонская верность и любовь.
Стихи всё чаще рифмовала проза,
Как солонину крепкий джин с мороза.
Ремни скрипели, загоняя скво
Картечью краденной в двустопный ствол.
И снова снéги, снéги, снéги, снéги.
И гипсовые классики-калеки,
По рожно облепившие фасад,
В послушных классах прячут голый зад.
Валом-валит бродяга и бездельник
На стол из всех Россий, из всех Америк.
Безмолвье белое хоронит мир
В многоэтажках, в тесноте квартир.
Листы бумаги проще и грубее
Углы цветные наглухо забелят.
Прямоугольный резаный формат
Зачистит книжный лаковый форзац.
Зима, оцепененье, снегопад.
Планеты спят. Созвездия молчат.
VII
«The first thing you’ll probably want to know…»
Сестра сказала как-то раз: «Попробуй
В любом читальном зале закажи
Роман такой – «Над пропастью во ржи».
Брошюрка мягкая страниц на сотню
В читальных залах в доступе свободном.
Подросток в красной шапке и Нью-Йорк,
Брат старший, утки в парке, Рождество.
СССР застоем, словно пробкой,
Удерживал шампанское вне глотки.
70-х вяжущий кефир
Заклеивал рты хулиганских дыр.
Но дно, доселе твёрдое, трещало.
Мы голышом на глубину ныряли,
Как Ихтиандр, искали жемчуга,
Зажав носы, чтоб всплыть наверняка.
На витязей похожи Черномора,
Копьём границы рисовали моря.
Дрожмя дрожали, видя чуждый флаг,
Баркас, корабль, корвет или фрегат.
Но время выходило из прибрежий.
Косу отчизны подмывало свежим
Течением, фосфоресцировал
Огнями лучшей жизни океан.
Язык русин менялся на английский.
Прожжённый кэп на кокни матерился.
Не с Золотым флаг хлопал Петушком.
Две кости, черепушка. Fuck! Сommon!
С подружкой юной marlboro и scotch,
И первая недевственная ночь.
VIII
Открытия прекрасны повтореньем.
Кончаются недели воскресеньем
Несчитанным и каждый раз седьмым,
Неписанным, всё тем же – и другим.
Порой наивно и не специально,
Не зная, что случайность – не случайна,
Полуфилософы в семнадцать лет
Охотно ни во что не верят, нет.
Перебирают словарей скелеты,
Вправляя лихо позвонки фонетик.
На новый и деконструктивный лад
Волтузя рёбра звуков наугад.
Телескопически или матрёшкой
Стыкуются суставы понемножку.
И постраничный корпус[1] молодой
Пронизывает свежим холодком.
Трещит мороз и ледяным жжёт жаром,
Изнанку выворачивая яро
На лицевую сторону знамён
Читательских, библиотечных войн.
В тылу нестроевом, гуманитарном
Кавалергардом, мотом и гусаром,
Печорин и чуть-чуть Наполеон
Проклял Ольховское[2] с Бородином.
На нём сидит пиджак москшвейным фраком.
Зализан волос пятернёй, не лаком.
С последней парты Риткин голосок
Манит как княжны Мери шепоток.
И выдуманный книжный высший свет
Дразнится c’est la vie, которой нет.
IX
Печален инкубатор поколенья
70-х огневодомедных,
Народных мудростей Сим-сим Сезам,
Страны дар зубоскалам-острякам.
Сменил язык шершавистый плаката
Полуслепой шрифт кальки самиздата.
Эзоп вылазил из кривых зеркал,
Дразнился, надсмехался, задирал.
Но мне тот маскарад был непонятен
И непонятностью был неприятен.
Мир прозаичен и предельно строг
Чередованьем слов прямых и строк.
Как часто представляется начало
Открытием великим, небывалым.
Карманный Галилеев телескоп
Ножом бумажным воткнут в небосклон.
Летят тела небесные пороков,
Кометы дураков, поток осколков
Их кретинизма – звёздные дожди
Из пустоты космической глуши.
Полёты юности и безопасны,
И достижимой высотой прекрасны.
Модель машины ясна и проста
От фюзеляжа до рулей хвоста.
Стабильны перемены вертикали.
Измерены углы горизонтали.
Фигуры пилотажа несложны
И петли мёртвые мне не нужны.
Мой ровен почерк. Фабулы просты.
Турбин и проз заряды холосты.
X
Друзья мои, Димитрий и Георгий
Меня, как друге, не судили строго.
Чудак, мечтатель, вечный фантазёр.
На этом можно кончить разговор.
Учились трое, как и полагалось.
Росли, умнели и не расставались.
Раз крепнет дружба, пусть идёт бочком
С улыбкой доброй гостьи за столом.
Профессий грянул гром. Потом работы.
И каждый их осваивал охотно.
Шумела жизнь то прозой, то стихом,
То ровной скачкою, то кувырком.
Женились мы кто позже, кто чуть раньше.
На Оле, на Марине, на Наташе.
Красавицы-девчонки, супер старз
(Кончая низом, начиная с глаз).
Но скоро оказались мы без фарта.
Я – в чём-то не советском, не печатном.
В науке – Дмитрий, гений без гроша.
Георгий – эмигрантом в США.
Кто меряет часами, тратит годы.
Не время правит, правит всем свобода.
Вернись туда, где ты такой, как был.
Верни всё то, что в прошлом позабыл.
Друзей? Друзей! Всех сразу? Да, не меньше!
Страну? Страну. Девчонок? Взрослых женщин.
Мы снова рядом. Мир в инфосети.
Вацапь. Айфонь. Порталь. Пиши. Звони.
«- Дела? – Нормально». – Как семья? – Путём.
- Хабар?[3] – Стабильный». – Сдохнем? – Проживём!»
XI
Что дальше? Тридцать, сорок, шесть десятков.
Стал снегопад гримасою осадков.
Унылой рожицей. Мордашкой скук.
Дурным капризом радостей и мук.
Метель, пороша, вьюги и сугробы
Ничем не отличались от озноба
Ленивого и праздного ума,
Болеющего оспою письма…
(……………………………….
………………………………).
…Но крепок человечий организм.
Одна у жизни ценность – это жизнь...
XII
Рассказы, пьесы, повести, романы
Рождались из какого-то дурмана
Сперм и молок паралитератур,
Написанных для дураков и дур.
Чужое переписывая с тщаньем,
Я думал, что своё пишу. Незнанье
Себя (вот глупость!) от руки моей
Освобождало большинство вещей.
В газетах и в журналах неизвестных
Их тискали, как на постелях тесных,
Забыв про негатив и позитив,
Предохраненье и презерватив.
Бумага терпелива и развратна,
Бела и подозрительно опрятна.
Обманчива наивностью своей.
Кусачей острых, клювистых гвоздей.
Но вымысел нам подменяет смыслы,
Уродливость вынашивая быстро.
Калечит миражом удачи стыд.
И совесть в гипсе, словно инвалид.
Стол письменный маячил полировкой.
Печатная машинка – букв сноровкой.
Текст ровностью сходил за блеск ума.
И треск клавиатуры – за слова.
Друзьям, но чаще ласковым подругам
Бубнил я, нагоняя чтеньем скуку,
Плоды своих усидчивых ночей
И верил гениальности своей.
И рукопись устало отложив,
Значительно был мудр и молчалив.
XIII
Жизнь – как публичная библиотека.
Хранилище, запасник, картотека.
Каталог судеб и каталог книг.
Познания безмолвный маховик.
Попав туда, ты – добровольный пленник.
Мир вне дешёв, дурён и обесценен.
Смешон серьёзностью банальных драм
В обрезах грубоватых, пошлых рам.
Как странны те, кто были так любимы.
Как древни, словно статуи из Рима.
Венками и слепою галькой глаз
Глядящие из пустоты на нас.
Но очарован разочарованьем
В своём упрямом, преданном писанье
Я был однажды, в руки перед сном
Взяв книжицу изданья «Геликон».
В ней был роман сто сорока страничный,
Мой друг немой, приличьем неприличный.
Я сам признал: какая ерунда
Почти полтос кабального труда.
На добровольном руднике рассказов
И в штольне повестей, на скотобазе
Киносценарных туш, где отруб пьес,
Новелла-вырезка, роман-кострец.
И я захлопнул дверь в читальном зале.
Бежал оттуда прочь. И не догнали
Меня ни свет зелёных ламп, ни тишь,
Ни книжная прожорливая мышь.
«Omnia transit»[4]. Этот перстенёк
Кладу в финале части на порог.
(Окончание следует)
Последние публикации:
Зима на подлёте –
(10/11/2023)
Читальный зал (Часть 2) –
(17/08/2023)
Незнакомка моя, невидимка... –
(30/06/2023)
Обратная сторона любви –
(08/03/2023)
Сентября настоя отхлебнув... –
(03/10/2022)
Изранен летом –
(18/09/2022)
Без будущего. На обороте больничного листа (6) –
(15/02/2022)
Без будущего. На обороте больничного листа (5) –
(14/02/2022)
Без будущего. На обороте больничного листа (4) –
(11/02/2022)
Без будущего. На обороте больничного листа (4) –
(10/02/2022)
Необходимо зарегистрироваться, чтобы иметь возможность оставлять комментарии и подписываться на материалы
