Онтологические прогулки

5

Шломо — Шуламит

Даже поверив в авторство Притчей Шломо зрелого мужа, а Коѓелета — мудрого старца Шломо, представить Шломо, которого знаем из книги Цари и Повестей лет, автором Песни песней никак невозможно. Однако Традиция упряма в стремлении к гармонии человеческой жизни. Казалось бы, почему бы не объявить автором Песни песней Давида? Но тому столько выпало, столько досталось, что ещё что-либо способно лишь навредить цельному образу по-своему очень цельного человека. А вот образ Шломо, который, как полагают, совсем юным (двенадцати-, четырнадцатилетним) вступил на престол, великая песнь великолепно дополнит. Вот Некто, обладающий и властью и смелостью, возможно, желая польстить великому, но «сухому» царю, без колебаний и написал первый стих, обычно выступающий в роли заглавия: Песнь песней Шломо. 

Книга не имеет чёткой композиции, напоминая сборник пронзительных обращений, чувственных описаний, выразительных диалогов, пронизанных единым лейтмотивом любви её и его, повторами строф, выражений. Текст мастерски создает иллюзию зримой реальности, перемежающейся с реальностью сновидений: он приходит к ней и исчезает, она бросается на поиски и находит, сон оборачивается явью, а явь становится сном. Всё происходит в мире запахов, красок и звуков, в книге всё чувственное ощутимо, а ощутимое чувственно.

В Песни песней нет умозрений, в ней нет ничего искусственного. Слова, обозначающие творения рук человека, словно «поглощаются» природной лексикой, «тонут» среди названий благовоний, цветов, деревьев, птиц и зверей. Он и она, говоря друг о друге, находят сравнения в мире природы, ничего отвлечённого в этом чувственном мире им, по крайней мере, здесь и сейчас совершенно не нужно.

Что же это за имя, которое она сравнивает с благоуханным маслом? Кто же этот царь, который приводит её в покои свои? Он и пастух, и за трапезой царь, любимый, влекущий её в «дом вина». Она слышит его голос в горах, он «подобен газели// или же оленёнку», он «смотрит в окна» и вновь зовёт: «За мною иди!» (там же 2:4, 8-10)

Она в поисках любимого мечется по городу, «и — нашла,// кого моя душа полюбила» (там же 3:4). Кого же нашла она? Царя? Пастуха? Каково имя его, благоухающему маслу подобное? Ответа нет. Да и кто на вопросы эти может ответить, если явь похожа на сон, а сон яви подобен? А главное, к чему вопросы, ответы, когда песнь влечёт читателя, в покои царские настойчиво увлекает. А там всё настолько роскошное, великолепное, воистину царское, всё так нежданно-негаданно, парадоксально напоминает об авторе Притч с их мудростью величайшей, или даже того боле — Коѓелета с его невыносимой печалью, что не до ярких красок и волнующих запахов, одним словом, увы… не до любви.

            Трудно поверить, что хозяин такой опочивальни способен воспеть песнь любви. Да и он ли, Шломо, пронзительные слова сказал о любимой? Было ли у него время так внимательно рассматривать свою «милую»? Может, его пастух подменил? У того обязательно найдётся время увидеть её глаза, напоминающие ему голубей, волосы, похожие на «стадо коз», зубы, белеющие, как стадо стриженых овец, «поднимающихся после купания» (там же 4:1-2).

Но, похоже, что-то случилось. Пастух исчезает. На его месте кто-то другой появляется, и для него её губы — «как багряная нить», а щёки — «как доли граната». И тут вдруг, непонятно, внезапно: «чудесны твои речения», и тем более: «Как башня Давида, шея твоя,// великолепная,// тысяча щитов на ней висит// и воинские колчаны» (там же 3-4). Странные сравнения в речи пастуха появились, трудно представить, что волосы милой напомнили царю «стадо коз».

Текст хочет нас обмануть? Текст хочет запутать нас, то пастуха, то царя взору нашего подставляя? Или он сам обманут, запутан, глядя на её влекуще одурманивающую красоту? Да и как не сойти с ума, представив себя пастухом, или царём вообразив, увидев: «две груди твои, как два оленёнка,// близнецы газели,// в лилиях пасущиеся (там же 5).

Кто же произносит это? Кто превозносит любимого? Пастушка? Каково имя её? Только в предпоследней главе мы слышим, как подруги её окликают:

В оригинале: הַשּׁוּלַמִּית (ѓашуламит). Артикль ה указывает, что шуламит не имя собственное, а, скорей всего, укороченное הירושלמית (ѓаиерушалмит) — иерусалимка. Однако, как мы знаем, от прозвища до имени — один шаг. Так что можно написать и с заглавной, тем более что, подобно тому, как пастух напоминает царя, а пастушка обоим близка, так и имя царя-пастуха напоминает имя любимой и возвращает нас к первому стиху Песни песней, назвавшему автора.

Шломо — Шуламит.