Онтологические прогулки

ОЧЕРК 2. Практика современности

1.

После статьи С. Хантингтона о столкновении цивилизаций[1], стало ясно, что само по себе, в пространственном плане такое столкновение малосущественно. Однако оно приобретает гораздо большее значение, если сосредоточить внимание на том обстоятельстве, что в нем у обеих цивилизаций меняются культурные коды и начинается их переход в межцивилизационное состояние, когда каждая из них по сути рассыпается на множество отдельных субъектов и реорганизуется. А в дальнейшем их развитие зависит больше от воли этих субъектов, чем от внешних по отношению к ним исторических или географических факторов. То есть, когда оно проявляется через столкновение во времени.

В этот момент на передний план выходит современность. Межцивилизационная эпоха – слом культурных кодов, цивилизации здесь нет, есть частная цивилизованность или отсутствие оной, есть воспоминания, сожаления, мечты, иногда – воля, однако у каждого – своя. Отсюда, из взаимного противоборства частных субъектов проистекает и безудержная лихость таких эпох, но отсюда и их оптимизм. В отличие от веселого межвременья, где господствует напряжение жизни, постмодернистское состояние наполнено чувством безнадежности, бесперспективности, исторического тупика и скуки. Легитимация, необходимая для того, чтобы цивилизация опять восстановилась, осуществляется каждым человеком этой эпохи не на основе исторических метанарративов, а на основе взаимного убеждения и уговаривания партнеров, в дискурсе, и подчиняется логике дискурса, провокационной по существу[2]. Это эпоха неизбежной экзистенциальной революции, т.е. кардинального изменения типа мировоззрения и смысловых ориентиров, которую отличают социокультурный хаос, цивилизационный выбор и формирование из хаоса новых культурных кодов и цивилизационных норм, или окончательный распад.

Легитимирующие идеи, возникающие в диалоге по мере взаимного убеждения, со временем уходят в прошлое, отношение к ним со стороны новых поколений лишается скептицизма и критичности, они становятся привычными и превращаются в новый исторический метанарратив, морально обосновывающий текущую упорядоченность современности.

2.

Постулаты философии современности

Цивилизация, это, на мой взгляд, привычный порядок общественной жизни, закрепленный сложившимися на его основе институтами. Ее источник – убежденность людей в необходимости какого-то порядка, обусловленная легитимностью как исторических метарассказов, так и современных дискурсов, и легитимирующая в свою очередь коммуникации и институты.

Этот порядок субъективен: что считается порядком, то им и является. Так, что не существует никаких объективных оснований считать, например, Америку, сложившуюся на формальном праве, цивилизацией, а Иран, построенный на законах шариата, варварством, как нет и оснований считать наоборот. В огромном человеческом океане возникают несколько точек самоорганизации и складывается несколько аттракторов, какими и являются цивилизации, они образуются и вступают друг с другом в конкурентные отношения. Природа пробует разные виды порядка, выясняя, какой из них в данный момент наиболее оптимален в плане выживания человечества. Цивилизация, это – аналог законов природы для культуры, когда мы изучаем культуру, всю мешанину ее знаков, ценностей, смыслов и значений, и пытаемся раскрыть за нею некоторую законосообразную устойчивость, мы на самом деле исследуем цивилизацию, являющуюся этой устойчивостью.

В основе цивилизации находится массовое субъективное желание порядка и действие, трансформирующее социальный хаос в порядок уже потому, что альтернативой ему является самоуничтожение. Процесс формирования цивилизаций, хотя и происходит на исторической основе, но осуществляется в современности и подчиняется воле действительных субъектов, а не исторической детерминации. Историческая обусловленность уже со времен постмодерна не легитимна, в нее попросту никто не верит. Она воспринимается как свалка сомнительных фактов, и подобна грубым камням разбитого фундамента, из которых, тем не менее, можно сложить новый фундамент, переосмыслив факты прошлого.

А современность, это прежде всего живая и конкретная субъективность индивидов, ситуации, в которых они оказываются, проблемы, которые они создают друг для друга, их экзистенциальный полилог и коммуникации, оценочная координатная сеть, возникающая в сознании каждого индивида, ценности, созданные на основе разноречивых оценок, институция, и затем социокультурная субъективность, образующаяся в результате коммуникаций и полилога и объединяющая все многообразие индивидов на ограниченной площадке^[3].

Субъективное действие обусловлено объективными природно-географическими, историческими и культурными предпосылками, нацелено на практическое преобразование этих предпосылок, и оно объективирует в общественном порядке какую-либо идею упорядочения общественной жизни: формальное право – ну, значит, формальное право; шариат – значит, шариат, традиции – значит, традиции, где, когда, и что сложится. Однако предпосылки не предопределяют порядок, они оставляют простор для субъективного выбора и маневра. Они только горизонты, границы площадки, на которой именно субъекты воплощают то, относительно чего между ними достигнут компромисс. А массово распространенная идея порядка с детства закладывается в головы новых поколений образованием, воспитанием, пропагандой, искусством, наукой, религией, философией и прочими средствами общественной рациональности, оформляющими индивидуальные разумы людей.

В отличие от истории, современность вполне лояльна к сослагательному наклонению, так как выбор одной идеи означает отказ от выбора всех остальных, к которым порою можно вернуться и повторно проанализировать, что было бы, если бы выбрали их, не допущена ли в ходе выбора ошибка и не стоит ли переиграть выбор, пока он не стал основанием цивилизации.

Правомерны вопросы: «Что было бы, если бы Александр II не был убит и успел довести свои реформы до конца», «если бы Столыпин остался жив», «если бы советский НЭП не был задавлен в считанные годы», «если бы М.С. Горбачев завершил реформу СССР», «если бы Ельцин выбрал «преемником» Немцова» и т.д. Дело в том, что каждый такой выбор означает направление преобразований, и дает время, в течение которого к выбору еще возможно вернуться, еще не окрепли нормы, составляющие цивилизационные законы будущей культуры. Суть не в тех датах, когда, например, царствовал Александр II, и не в том, как жил он, чиновники, дворянство и крестьяне, а именно в комплексе реформ, какие он проводил, и которые были предложены М.Т. Лорис-Меликовым. А Лорис-Меликов пересмотрел исторический выбор, сделанный для России Николаем I и вернулся к реформам более чем полувековой давности, предложенным еще М.М. Сперанским.

И в силу субъективного характера цивилизации, межцивилизационная эпоха тоже субъективна, как говорится, «разруха – в головах, а не на улицах». Для ее теоретического представления, необходим личный опыт ее переживания, который можно отрефлексировать и превратить как в жизненные принципы, так и в теоретические постулаты, и в политические цели. Таких постулатов три, и мне уже приходилось о них писать о них^[4]:

1. Я-субъекты, упрощенно – индивиды, осуществляющие выбор и действующие в соответствии с ним.

2. Площадка - ограниченное и ясно очерченное локальное пространство, в котором располагаются и действуют Я-субъекты: государственные границы, границы культурного региона, корпорации или группы, религиозные, юридические и моральные границы, географические препятствия для переселения, распределение природных ресурсов, в целом ограниченные размеры земного шара и т.д. То есть, это границы и географические, и культурографические, и исторические. Многослойность границ площадки коррелирует с многомерностью выбора на ней.

3. Навязанные коммуникации - взаимная обусловленность и экспектации, от которых невозможно уклониться, но которые адресованы Я-субъектами, живущими на одной площадке, друг другу.

3.

В обществе всегда существуют две неравночисленные и неравнозначные группы людей. Одни стремятся активно менять окружающие условия, преобразуя их «под себя», подгоняя под свои взгляды, вкусы и привычки, это – субъекты своей и общественной жизни и их меньшинство. Другие – большинство – предпочитают пассивно принимать правила, навязываемые субъектами и становятся объектами их деятельности. Однако это большинство, приняв правила субъектов, уже в силу своей многочисленности сильнее и консервативнее их, оно и создает устойчивую площадку, на которой действуют массовые привычки, которые субъектам очень сложно изменять. Большинство меняет свои привычки только в том случае, когда они грозят его выживанию.

Это, конечно, абстракции, в действительности каждый человек в чем-то субъект, а в чем-то объект. Однако онтологически обе группы различаются смысложизненной акцентуацией, каждая из них предпочитает свою позицию преобразователя или агрессивного исполнителя, защищающегося от любых изменений. Проявляется акцентуация в конкретных эмпирических фактах: доверие к прочитанным газетам, прослушанным выступлениям, просмотренным телепередачам, к проводимым реформам, в целом к власти или оппозиции, надежда на них, ожидание повышения пенсий, зарплат, улучшения условий жизнеобеспечения и т.д. или скептицизм, сомнение в том, что чужие решения способны облегчить жизнь, желание самому взять на себя ответственность за свою судьбу.

Во времена СССР взгляды на порядок обозначались понятием не цивилизации, а формации, которая понималась как исторически обусловленная программа действий по строительству общественного организма. Эта программа принималась и утверждалась тогдашним руководством страны, а затем воплощалась в жизнь. Но поначалу она коррелировала с ужасающей досоветской безграмотностью населения, с его бюрократической и крепостной ментальностью и с его ожиданиями нового, но доброго царя. И она обеспечила второе пришествие самодержавия в лице «красного царя» И.В. Сталина, но одновременно - всеобщее образование, постепенное установление 8-часового рабочего дня с выходными и отпусками, относительное равенство зарплат, осуществленные средствами тогдашней бюрократической вертикали и т.д., то есть, в целом оправдала ожидания пассивного большинства. А что до репрессий и геноцида, то они проводились незаметно, рабочих в основном не касались, проскальзывали на периферии сознания, а в самый тяжелый период 1937-52 гг. обосновывались классовой борьбой с «врагами», подготовкой к войне и преодолением ее последствий.

Программа целенаправленного социального строительства обусловила искусственный характер социальной системы в тех областях общественной жизни, что рефлексировались советским обществознанием. Причем, обусловленность была субъективно телеологической, а не объективной. А за пределами внимания программы находился огромный ойкуменальный пласт, практически недоступный для контроля и регулирования, и обозначенный как «теневая экономика». Там господствовали примитивные капиталистические отношения, бартер по типу «я – тебе, ты – мне», коррупция и «блат». Соотношение теневой и государственной экономик было таким, что без теневой, и плановое хозяйство не могло функционировать. Но эта раздвоенность экономики повлекла за собой раздвоенность политики, конфликт морали и права, цинизм как своеобразный нравственный принцип и внутреннюю разорванность всего социального организма страны, приведшую в конце концов к параличу власти и крушению советской системы.

В западном же мире возобладала точка зрения, в которой общественный порядок обусловливался не столько материальными, сколько, в первую очередь, духовно-субъективными причинами. Здесь на передний план выходила современность, а не историческая предзаданность, индивидуальность, а не коллектив. Программы общественного развития не было, ее заменяла «миссия» как общее направление, и общество функционировало как естественно сложившаяся, а не искусственная система.

Рассмотреть перспективу становления цивилизации в нынешней России, значит, отыскать способ совмещения равно унаследованных ею советского и западного представлений. Этот способ позволяет синтезировать предпосылки и найти «зародыш субъективности», из которого в будущем возможно развитие новой Российской цивилизации.

Если цивилизация - привычный порядок общественной жизни, то она - нормативный базис культуры. Нормы инвариантны для всех явлений каждого отдельного культурного организма и выполняют функции законов культуры. Цивилизация, это – форма социальной культуры, придающая ей определенность, связность и устойчивость. Феноменологически же она является единством легитимных ценностей, норм и институтов, воспроизводящих друг друга как целостную и довольно-таки инертную систему.

Межцивилизационная эпоха, это полная делегитимация всех норм общественной жизни, превращение порядка в социальный хаос, на поверхности которого еще может плавать пена нелегитимных и формальных правил, обрядов и ритуалов, выдающих себя за традиции, но ставших или изначально задуманных как симулякры. Так бывает в весеннее половодье, когда освободившаяся река несет на себе отдельные льдины, но уже не скованна льдом.

4.

Такая эпоха проходит три стадии, связанные с ее носителями: сменяющими друг друга поколениями, каждому из которых демографией отводится 25-30 лет. Первое поколение можно назвать «поколением отцов», и оно вступает в эту эпоху уже во взрослом состоянии. «Отцы» становятся крупными и мелкими лидерами, увлекающими толпу, и начинают межвременье тем, что окончательно перестают соблюдать нормы устаревшей и утратившей легитимность цивилизации. В СССР они отчасти обусловливают стиль советского постмодерна. Можно предполагать, что с того момента, как в СССР легитимная экономика стала уравновешиваться теневой, начинается цивилизационный поворот. Он даже был замечен закрытым пленумом ЦК КПСС, - тогдашней власти, - в ноябре 1979 г.

Лидеры затевают реформы цивилизационных институтов, в то время как все остальные либо продолжают соблюдать устаревшие правила, либо поддерживают лидеров в их реформаторской деятельности. Говоря на языке советского марксизма, лидеры конституируются как «квазикласс», своего рода классовый зародыш, старающийся выжить и перехитрить другой квазикласс – господствующую «номенклатуру»^[5]. Так зарождаются тенденции, за которыми начинается уже классообразование и противостояние, вплоть до антагонизмов.

Квазиклассы появляются на постмодернистской стадии предшествующей цивилизации, как в СССР в 70-80 гг. появилась теневая экономика, теневая политика, теневая мораль, и каждый человек, каждое предприятие вынуждены были функционировать в полях обеих – теневой и легитимной - структур. Поколение отцов на первом этапе межцивилизационной эпохи меняет эти структуры местами, то что было теневым, становится легитимным, то, что было легитимным – оказывается теневым.

В целом, поколение отцов освобождается от прошлого политически и экономически, но не морально, на них сказывается тот факт, что их взросление и становление как личностей пришлось на циничные времена предыдущего постмодерна. Но срок поколения отцов – то самое время, когда они дают импульс всем областям общественной жизни. А потом их сменяет второе поколение – «дети». У нас, это те, кто родился в 80-90 гг., и вырос, либо не помня и не зная эпохи СССР, либо зная о ней только по безответственным экранизациям и книгам.

«Поколение детей» морально делегитимирует цивилизацию, они - носители экзистенциальной революции. Это и «мажоры» - дети богатых родителей, и «эффективные» (на наш манер) менеджеры, и «бизнес-инструкторы», и поп-артисты, журналисты, «офисный планктон» и т.д., но их «порядок» - правила игры как таковой, и относятся они к нему именно как к игре. Они могут прийти на предприятие и устроить там «психологический тренинг» для опытных работников кадровых отделов с многолетним стажем, обучая их, как «правильно» управлять кадрами. Могут явиться в университет или академический институт и выступить там со словами: «Забудьте всё, что вы раньше знали, и начните с чистого листа», - этим предлагая кандидатам, докторам и академикам забыть содержание своих работ по физике, истории или экономике. Их стиль – гламур, мышление же – поверхностно и дискурсивно. Они утилитарны, однако не по-западному, где утилитаризм по сути синоним практицизма, а в эгоистически-корыстном смысле.

Однако именно они смывают все остатки морали былой цивилизации и утверждают на ее месте цинизм и нигилизм, причем даже не ницшеанский, а в духе Минаевского «Евгения Онегина нашего времени», написанного в аналогичные времена 60-х гг. XIX века. Они завершают начатую отцами деконструкцию предыдущей социальной системы, и на месте страны появляется наполненная хаосом и абсурдом строительная площадка. И начинается выбор нового пути, еще допускающий, наряду с реальными, фантастические варианты, вроде образования методом чипизации и подчинения человеческого сознания искусственному интеллекту^[6].

А за ними уже идет «поколение внуков и правнуков», появившихся на свет в хаосе и бессмыслице этой площадки. Во времена «внуков» экзистенциальный диалог обостряется и становится особенно интенсивным, поскольку идет уже не во имя обогащения, как у «отцов», и не во имя игры, как у «детей», а во имя выживания. Их деятельность легитимируется не исторически, а взаимным убеждением, диалогом, они уже не зависят ни от истории, ни от соседей и, хотя заимствуют оттуда то, что считают пригодным для себя, но живут без веры в их безусловную правоту и относятся к ним вполне осознанно и скептически.

Экзистенциальный диалог, это непрерывные взаимные провокации, он наполнен конфликтами и поиском точек совпадения, стремлением к взаимопониманию. «Внуки» начинают «стадию переговоров», где каждое сближение позиций приобретает для участников значение «норм» и «принципов», хотя бы на время, но может быть и навсегда. Их временные нормы оказываются аттракторами грядущего, успокаивающими хаос межвременья. В их диалоге складывается та нормативная основа, на которой уже может возникнуть новый цивилизационный «скелет» и нарасти ткань культуры. «Внуки» – продукт декультурации «детей», они не склонны учиться по книгам, они учатся на примерах и заимствуют наиболее удачные с их точки зрения образцы, взятые хотя бы и со стороны, однако видоизмененные и наполненные собственными проблемами и решениями.

«Со стороны», - это значит, или у успешных, по их мнению, соседей, или глядя на предыдущую цивилизацию, которая для внуков уже не формирующая их среда, а осознанное и рациональное представление. И то и другое они идеализируют, абстрагируясь от всего негативного, абсолютизируя только положительные черты, и превращают в утопии. А уже утопии рассматриваются ими как обоснованные и легитимные цели и воплощаются в осмысленных поступках.

Именно перед «внуками» и «правнуками» проблема выбора дальнейшего пути ставится со всей остротой, фантастические варианты ими отвергаются. В расчет берется только реальная альтернатива: целенаправленно возвращаться к прошлому или повторять порядок успешных соседей. Ни то, ни другое, конечно, невозможно, слишком мешают конкретные обстоятельства их жизни, каких не было ни в прошлом, ни у соседей, и в частности, мешает противоборство сторонников разных вариантов. И порядок получается таким, какой устраивает все стороны, но полностью не нравится никому, он обнаруживается в точках совпадения взглядов, он становится абстракцией и формальным правом.

Так древнерусские великие князья, только еще освобождающиеся от орды, не имея университетов и учебников, но понимая, что какой-то порядок должен быть, берут за образец единственное, что им известно – организацию орды, куда они ездили за ярлыками на княжение. И воспроизводят у себя орду, позднее рефлексируя ее и превращая в самодержавие. Европейские и византийские нормы от них далеко, с этим они встречаются лишь эпизодически, а орда, это – повседневность, и князья становятся ханами, но по-русски.

Так и «поколение внуков» может ориентироваться только на удачные образцы западных стран и непосредственно предшествующего межцивилизационной эпохе Советского Союза. СССР и его систему ценностей восстановить нельзя, и поэтому на деле у них получится что-то новое, Советский Союз, но с частной собственностью и рыночной экономикой, и может быть, с демократией. И если в аналогичных условиях у англичан получилась конституционная монархия со слабеющей властью королей, то у «поколения внуков» получится нечто, опять доселе невиданное: «конституционная президентская республика» со слабеющей властью президентов. Говорю – «невиданное», потому что, казалось бы, президентская республика априорно конституционная государственная форма, но как быть с тем, что у внуков она станет наследницей советского самодержавного строя с абсолютной властью Генеральных секретарей ЦК КПСС и Политбюро, а та сама была наследницей царского самодержавия, которое выступило реинкарнацией орды! «Внукам» придется в Основном Законе оговаривать ослабление президентской власти, и усиление парламентской.

Вероятно, так и будет, при условии, что, проходя через второй этап межцивилизационной эпохи, через «поколение детей» страна вообще уцелеет как некое политически единое пространство.

5.

Субъективность онтологии современности ставит и цивилизацию, и межцивилизационную эпоху в зависимость от ментальных и экзистенциальных состояний субъектов, переживающих деконструкцию прошлого. Дело в том, что та сила межчеловеческого понимания и взаимного доверия, какая характеризует цивилизационную стабильность, разрушается вместе с разрывом экономических, политических и социальных связей индивидов друг с другом, с переоценкой ими своего места и роли в общественной жизни, с резко ускоренной и произвольной горизонтальной и вертикальной мобильностью, с отсутствием или непонятностью новых правил жизни, описанными еще Э. Дюркгеймом, Р. Мертоном, а в какой-то мере и Э. Тоффлером.

Наша криминальная среда нашла очень удачный аналог термину Дюркгейма «аномия», углядев в общественной жизни господство «беспредела», то есть, отсутствие пределов, задававшихся старыми нормами, «безнормицу». Этот термин оказался настолько значим, что в считанные недели распространился и стал словом обыденной речи, он вполне может претендовать на статус категории той философии, какая изучает подобные времена.

Беспредел, это значит отсутствие межчеловеческого взаимопонимания, разрушение формальных коммуникаций и утрату привычных смысловых ориентиров. Он означает и страх нового мира, и восторг от освобождения от навязанных и нелегитимных старых норм как права, так и морали. Это распространение своеобразной этики «цинизма», начавшееся еще в 70-е гг., но теперь почти тотальной. Это и взаимное недоверие, подозрительность, разрушение дружеских связей, распад семей, конфликт поколений, понимание своей абсолютной экзистенциальной свободы, буквально, по Ж.-П. Сартру, свободы как пустоты, то есть, как отсутствия оправданий и ориентиров, но при этом и понимание необходимости личного выбора нового жизненного пути и личной активности.

То есть, беспредел, это человеческое одиночество в новой неопределенной реальности, какое нередко называют «атомизацией». Но предпочтительней представляется термин «персонификация», как потому, что Я-субъект не превращается в атом общественной жизни, он всегда им был, а сейчас только осознал свой статус, так и потому, что персонификация, в отличие от атомизации, может быть распространена на любого субъекта, не только на человека. А субъективностью, как и объективностью может обладать и человеческий индивид, и любой социум, и его ментальность, и его институциональная сфера.

И это важно, так как если, например, в Западном мире в силу исторических условий за две тысячи лет утвердился приоритет именно человеческого индивида над всеми остальными субъектами, то в России на первом месте находится социум с институтами, а человек изначально поставлен в подчиненное положение. А следовательно, персонифицируются именно социум и институты. Для социума персонификация, конечно, означает его разложение на индивидов и относительно устойчивые мелкие группы, а вот для институтов она означает взаимное недоверие властей, центра и регионов, отсутствие координации в действиях учреждений, недоверие к собственным формам и целям образования, а главное, усиление роли однонаправленной бюрократической вертикали и ее стремление к паноптизму И. Бентама, ее трансформацию в новое самодержавие и классообразование, раздвоение общества на управленческую вертикаль с поддерживающими ее олигархами и все остальное население, включая оппозиционно настроенных олигархов. Это значит, что институты с самого начала существуют как симулякры и задают формальные и не вызывающие доверия правила. Повторяется то, что некогда во Франции называлось «Фрондой», причем буквально Фрондой принцев и Фрондой городов и их парламентов.

Персонификация в условиях России провоцирует субъективную «дезориентацию», эту самую лишенную моральных оправданий свободу выбора при полном отсутствии устойчивых ориентиров, относящуюся прежде всего к институтам: институциональный произвол, рывковые смены курсов, отсутствие долгосрочных и устойчивых программ и планов созидания, абсурдные и циничные реформы сфер, напрямую касающихся населения: ЖКХ, пенсионных фондов, среднего и высшего образования, здравоохранения, мелкого и среднего предпринимательства и т.д., амбициозные и неоправданные космические, военные, спортивные программы. Так, что уже и исчезает надежда, что эта дезориентация сменится когда-нибудь «концентрацией» воли в естественном, гуманитарном, а не абсурдном направлении.

На втором этапе межцивилизационной эпохи, на этапе «детей» дезориентация преобладает, а значит, доминируют моральный цинизм и гламур, а господствующей практикой становится не хозяйственная жизнь, а практика языковых игр. И тогда институты, вместо того, чтобы способствовать укреплению общественного хозяйства, распространению среднего класса, модернизации производства, уходу от сырьевой зависимости монополизируют СМИ и начинают убеждать население, что вопреки тому, что оно видит и чувствует на своем опыте, все хорошо, все правильно, мы – лучшие, хотя и окружены «врагами» со всех сторон. Институты распространяют «гламурный патриотизм» и «гуманитарную помощь», оборачивающуюся еще большей персонификацией внутри страны и в международных отношениях и теряющую свою гламурность только там, где реально стреляют.

Продолжающаяся деконструкция старой цивилизации, конечно, может быть проведена осторожно и поэтапно, как на том же Западе после II мировой войны. Но это возможно, если в течение веков все субъекты приучены ценить человека, а не общество в целом с его институтами. Когда же главным субъектом считается институт, он в деконструкции доходит до предела и абсурда, до желания обойтись вообще без людей. Известный лозунг: «Нет человека – нет проблемы», доводится до уровня: «Нет населения – нет никаких проблем».

А при таких установках, социальный хаос становится неизбежным. Распад тоталитарно-крепостной системы высвобождает субъектов, вплоть до индивидов с их сознанием. Делегитимация власти фактически превращается в делегитимацию общества, взаимную подозрительность в межчеловеческих отношениях и оборачивается вторичной делегитимацией субъектов. В первую очередь, регионы перестают доверять центру и друг другу, лишаясь средств к существованию, но вынужденные исполнять требования центральной власти за свой счет, они начинают строить свои вертикали, и собственными политиками защищаться от центра. В обществе начинается федерализация вертикалей, то есть, «неофеодальная» раздробленность.

Затем региональная вертикаль, будучи таким же симулякром, как и центр, подвергается эрозии со стороны населения. И начинается третичная делегитимация: население не доверяет региональной власти и друг другу. Площадка, на которой клубится хаос межцивилизационной эпохи сохраняет единство только в силу массовой привычки видеть ее единой. Но чем дольше продолжается это состояние, тем больше с ним происходит то же, что с СНГ, она распадается на множество региональных площадок и на множество конкретно протекающих межцивилизационных эпох. Потом размываются и границы площадок, как это происходило в 1918-1919 гг. Все они сливаются в одно пространство хаоса, рассматриваемое более энергичными и целеустремленными соседями как их «резервные территории», и межцивилизационная эпоха завершается полной ликвидацией недавно существовавшего здесь социально-территориального организма.

Другой, более оптимистичный вариант предполагает своевременное осознание институтами приоритета именно индивидуальных субъектов и его уход от языковых игр, начало реальной диверсификации власти и институциональных реформ, нацеленных на предоставление права индивидам на хозяйственную, и особенно, творческую активность.

Выбор пути начинается на втором этапе межцивилизационной эпохи, то есть, сегодня, когда нормы советской цивилизации уже почти полностью распались, и мы близки к положению американских пионеров в начале освоения Нового Света. И если этот выбор будет сделан правильно, у нас еще есть шанс.

*   *  *

Оптимистический выход из межвременья, не означающий окончательного краха цивилизации и ее растворения, возможен только одним из двух способов: естественным и искусственным.

Естественный способ предполагает раскрепощение индивидуальной субъективности и институциональную реформу рыночного и демократического типа. Искусственный же требует рационального определения национального идеала, конструирования утопической цели, формирования под нее программы и мобилизации населения на ее выполнение. Это – тоже выход, только практика всех искусственных преобразований показывает, что цивилизация получается изначально обремененной нелегитимностью, быстро оборачивается симулякром и существует по историческим меркам не долго. В России еще живет несколько сотен человек, родившихся до советской власти, а значит, целая цивилизация прошла и прекратила существование при одной только их жизни.

(Продолжение следует)