Философ как психологический типаж
На вопрос, есть ли польза от философиии, можно ответить однозначно: никакой пользы нет, как и вообще от чтения книг. И хотя философия совершенно необходима обществу -- если я вас огорошу высказыванием, что всякое позитивное знание, в т. ч. научное начинается с философских постулатах, значит вы человек прагматического склада (дурак, то есть, но преуспевающий в жизни), -- в практической жизни такое знание скорее вредит.
Но если в тебе играет неуемный гормон расти над собой, то философия здесь самое верное средство. Она требует от читателя напряжения ума, а значит заостряет его (его -- и ум и читателя).
А если ты при этом и сам человек ученый или творческий, то мозги от такого чтения прочищаются лучше, чем если бы ты их полировал рашпилем. Думается как-то шибче и ловчее, хотя никакого отношения к читанному в твоих мыслях не наблюдается. Был в советские времени выпущен такой сборник "Эвристическая роль философии в научных исследованиях". Во-во, оно самое так это и есть.
А начинать чтение нужно с выбора книги. Выбирать читаемого философа нужно так же тщательно, как жену: один раз на всю жизнь. И даже тщательнее. С женой можно развестись и начать жить по новой, если же ты много лет читаешь какого философа, это уже как хроническая болезнь: от этого, как от бронхита, ни за что не отцепишься.
Выбрать нужного философа -- это уже искусство. Хорошо, когда ты ограничен в своем выборе. Купил где-то по дешевке томик Декарта, и читай его себе всю жизнь, не задумываясь, что есть философы еще и похлеще его. Автор очень много читал Канта только потому, что единственный философ, которого ему удалось в советские времена купить в свободном доступе в провинциальном городе. А сейчас ситуация еще хуже: под маркой философской литературы издается всякая напушенная попса: Жижек, Дерида, Коэльо, Бердяев и вся эта ватага "русских христианских философов". (Возможно, в выборе имен автор и неправ, но философов стоит читать только отстоенных временем: "новейший" = "плохой" или "неапробированный"). Но ничего не поделаешь: чем богаты, тем и рады.
А вот когда выбор большой или маленький, но он есть, следует крепко подумать. Нужно, конечно, пользоваться словарями и справочниками: как ты иначе узнаешь, что были такие философы, как Н. Кузанский или Секст Эмпирик. Но они немного дадут. Ну, прочитаешь там, что "Юм шотландский философ, представитель эмпиризма и агностицизма, предшественник позитивизма, экономист и историк, публицист, один из крупнейших деятелей шотландского Просвещения". И что это тебе даст, какое тебе дело до шотландских философов или предшественников позитивизма. Если тебе интересен позитивизм, так ты позитивистов и читай, какого фига тебе заморачиваться предшественниками.
Второй важный источник -- это жизнеописания философов, их письма и мемуары. Однако к этому источнику нужно относится с подозрением. Каким человек был в жизни, и какую маску он напялил на себя писательствуя, две большие разницы. При выборе философа важно не "истинное лицо его", и именно его писательская ипостась.
И наконец, выбирать нужно и можно, читая непосредственно самого писателя. А поскольку на первых порах такое чтение очень трудное, то, как рекомендовал мне один знакомый поэт (правда, для выбора любимого поэта) читай вразброс, и не особенно заморачивайся, если чего не понял. Рано или поздно где-то зацепит. Если не зацепляет, то это не твой автор, бросай его и принимайся за другого. Так годам к 40 наткнешься на нужного, а раньше и не стоит браться за философов.
Главное, чтобы автор был близок тебе психологически, а проповедуемые им идеи – дело десятое, как ни парадоксально это не прозвучит. На самом деле, парадокс здесь мнимый. Каждый большой философ – это целый мир, но практически все философии вертятся вокруг одних и тех же вопросов: что такое человек и бог, что такое природа, в чем счастье и цель жизни.
И вот эту психологическую и человеческую составляющую любого философа, возвращаясь к основному мотиву главы, можно нащупать при таком разбросанном чтении, даже не поняв толком его философии.
...идея, от которой отталкивается автор, по сути чувство...
Вот как этот феномен описывает Фагэ в своей книге "Культура чтения", избрав в качестве подопытного объекта Платона:
Платон
«...избрав в качестве подопытного объкта Платона: Вы при разбросанном чтении заметите, что когда речь идет об общей идее, от которой отталкивается автор, это идея по сути чувство. Для Платона ненависть к демократии -- это культ Сократа». (перевод из Фагэ)
C'est un Olympe spirituel substitué à un Olympe matériel ; c'est un Olympe d'âmes pures substitué à un Olympe de surhommes, à un Olympe anthropomorphique. C'est le livre d'un païen mystique, d'un païen spiritualisé. Vous comparez ; vous rapprochez ; vous vous souvenez que Platon adore les mythes, c'est-à-dire les théories habillées en fables, en manière de poèmes épiques ; |
Его теория -- это духовный Олимп, заменивший реальный Олимп, это Олимп душ вместо Олимпа человекоподобных богов. Это книга мистического язычника, язычника одухотворенного. Вы сравниваете, вы вчитываетесь, вы вспоминаете, что Платон обожает мифы, другими словами теории, переодетые в басни на манер эпических поэм. |
et vous vous dites que la rencontre d'un mythologue et d'un spiritualiste a produit cette théorie des idées vivantes, des abstractions qui sont des êtres, des abstractions qui sont des forces, des abstractions qui sont des dieux. Et vous pouvez encore vous tromper ; mais vous ne mécontenteriez pas Platon qui, comme tous les philosophes, écrit moins pour être admiré que pour être compris et même moins pour être compris que pour faire penser. Vous avez pensé ; il a gagné la partie. |
И вы говорите себе, что здесь встреча мифологии и спиритуалиста произвела эту теорию оживших идей, абстракций, ставших существами, абстракций, которые являются силами, абстаракций, которые уже боги. Вы можете еще ошибаться, но вы не можете быть недовольным Платоном, который, как все философы, писал не столько для того, чтобы им восхищались или там чтобы его понимали, но чтобы заставить людей думать. Вы стали думать, и он добился своего. |
Qu'est-ce que Dieu pour Platon ? Non pas un être qu'on adore par mouvement du cœur et élan de l'instinct, mais une doctrine que d'autres doctrines ont amené peu à peu à croire vraie ; Dieu pour Platon est une conclusion ; la foi de Platon est une logique. Ce n'est pas chose à lui reprocher ; mais comme cela nous intéresse de comparer cette religion philosophique aux religions où Dieu est "sensible au cœur" c'est-à-dire à l'intuition immédiate de tout l'être vivant ! Lesquels ont raison ? Eh ! pour le moment, qu'importe ? Pour le moment, je n'apprends qu'à lire. |
Что есть бог для Платона? Не существо, обожание к которому рождают сердечные склонности или инстинктивное воодушевление, но некая доктрина, которая вызвала к жизни другие доктрины, оказавшиеся верными. Бог для Платона -- это вывод, вера -- логика. Не нужно только его за это упрекать. Нас должно интересовать, как эта доктрина, философская религия по существу, соотносится с религией "сердца", другими словами с интуитивным знанием живого существа. Какие я приведу резоны? Секунду, а зачем! Секунду, я ведь читаю только для того, чтобы понять. |
Итак, каким бы абстрактно навороченным не был автор книги идей, под маской всех его, порой весьма тонких и внешне безупречных логически рассуждений и выводов всегда можно обнаружить ничем не истребимую субъективность: чувства, предубеждения, мироощущение. Это выявляется довольно-таки быстро по мере более и менее внимательного чтения. Выявляется также скорее на уровне восприятия, чем анализа.
Я бы никогда не рискнул утверждать подобное, если бы философы сами не писали подобной чуши:
"Не только в поэзии и музыке мы следуем нашим вкусам, но в не меньшей степени и в философии. Когда какой-то принцип убеждает меня, то это не более чем некая идея, которая воздействует на меня сильнее, чем другие. Когда я отдаю предпочтение тому или иному набору аргументов, я всего лишь решаю на основании собственного чувства, о большем или меньшим их влиянии на меня".
Считаю уместным добавить сюда психологические портреты некоторых философов, как они сложились в моей голове.
Кант
Например, Кант -- человек сухой, педантичный, самовлюбленный. Великолепный психологический портрет -- прямо вылитый Кант -- дал Блок в своем стихотворении, которое так и называется "Кант":
Сижу за ширмой. У меня
Такие крохотные ножки..
Такие ручки у меня,
Такое темное окошко...
Тепло и темно. Я гашу
Свечу, которую приносят,
Но благодарность приношу.
Меня давно развлечься просят.
Но эти ручки... Я влюблен
В мою морщинистую кожу..
Могу увидеть сладкий сон,
Но я себя не потревожу
Не потревожу забытья,
Вот этих бликов на окошке
И ручки скрещиваю я,
И также скрещиваю ножки.
Сижу за ширмой. Здесь тепло
Здесь кто то есть. Не надо свечки
Глаза бездонны, как стекло.
На ручке сморщенной колечки
Человек для него -- это некая машина, перерабатывающая внешние восприятия во внутренние знания. Поразительно, но Кант в своем анализе внутреннего чувства человека ограничился созерцаниями, упустив такой важный элемент, как аффекты: любовь, ненависть, раздражение, симпатия. Удивительно потому, что Юм от которого отталкивался немецкий философ, ставил их наравне с ощущениями внешних предметов. Да и с созерцаниями он ограничил себя лишь внешней формой предметов, по большей части геометрическими фигурами: ни звуков тебе, ни красок, ни тем более запахов в арсенале чувственных восприятий Канта не значатся.
На всю жизнь высшей мудростью для него осталась школьная схоластика, которую он, похоже одолел с трудом, и, возможно, поэтому она так припала ему до сердца. В понимании фундаментальных законов человеческого мышления он не идет дальше категорий и силлогизмов, которые он почерпнул из того же школьного учебника логики, даже не удосужившись заглянуть в Аристотеля. Причем излагает он все это сбивчиво и путано. Впрочем, это касается в основном его главного труда "Критика чистого разума". В других случаях Кант умеет писать и остроумно и интересно, а главное доходчиво. Увы! это остальные случаи не более чем интересны и любопытны: тот Кант которого стоит не просто читать, а изучать -- это именно "Критика чистого разума".
Кант провинциально самонадеян: все-то он знает, везде побывал. Один мекленбургский дворянин, приглашенный к философу на обед, потом не без иронии писал, как Кант ему рассказывал про его родной Мекленбург, причем наставительно, по-профессорски, без какой-либо возможности пререкания или просто вставки замечания.
Августин
Августин совсем иное от Канта. Человек крайне экзальтированный, он буквально ненавидит такое мерзкое существо, как человек, и бьет его наотмашь по харе, не щадя и себя. Обратно же от Канта, Августин буквально пленен красотой зримой мира во всех его звуках, красках, формах и запахах. Он восхищен и человеком как сложной и непостижимой загадкой. Можно сказать, что он восхищен человеком как божьим творением и ненавидит его в лице конкретных лиц.
При этом Августин одержим совершенной сущностью, которую жаждет найти, чтобы уверовать в ее существование и, веря в ее существование, мучительно ищет ее. Где ищет? Исключительно в себе.
Августин не строит никаких систем, и не дает никаких ответов. Он только ставит и задает вопросы неведомому богу. Но это вопросы с недоумением, вопросы отвергающие простые, банальные решения. Августин далек от нерассуждающей веры в бога. Он и в бога-то поверил, чтобы тот открыл ему истину. Он без конца славословит в его адрес, и тут же без конца засыпает его вопросами.
Чтобы читать Канта или Маркса, нужно хоть немного поднатореть в философии. Августина можно читать с нуля. В этом его не только простота, но и трудность. Даже в отличном переводе Сергиенко Августин-философ -- это реплика Канта. Но он не реплика, а вполне самостоятельный философ, не только потому, что он жил много раньше Канта, но и потому, что у него есть простота и изначальность взгляда на мир, а у Канта она утеряна.
Маркс
Карл Маркс по жизни был неудачником. Обладая умом, связями -- брат его жены был министром внутренних дел Пруссии, -- великолепно образованный, работоспособный как вол, педантичный и въедливый -- что еще нужно для успешной карьеры -- он так ничего и не добился. И поэтому с ненавистью мстил в писаниях тем, кто с гораздо большим правом наслаждался всеми благами жизни: буржуям, политикам, профессорам. Не любил он и славян, и индусов, и китайцев, и вообще на весь род людской смотрел с презрением лузера.
Особенно, конечно, Карл Маркс пылал ненавистью к капиталистам, и эта ненависть, переливавшая через край, во многом поспособствовала популярности его "Капитала" в рабочей среде. Не любил он и рабочих, и если с упоением рисовал все ужасы эксплуатации -- а рисовал он их с подробностями, -- то скорее иронизировал над жертвами, чем сочувствовал им. Пролетариат был для Маркса, особенно в ранних работах, олицетворением тотального бесправия, бедности, нищеты и полной утраты человеческого образа и подобия, и именно поэтому он отводил пролетариям ведущую роль в крушении старого мира: таким ничего не жаль, кроме своих цепей пролетариям терять нечего. Вопрос на засыпку: вот только смогут ли такие, лишенные всего, когда победят, построить хоть что-нибудь путное, не говоря уже о царстве божием на земле. Странным образом наряду с этим у него уживается восхищение капитализмом с его духом предпринимательства и прогресса.
Маркс не верил тому, что он видел собственными глазами. Мир фактов был для него только ширмой, за которой скрывается подлинный механизм, управляющий природой и обществом, пружины которого он стремился раскрыть исключительно силой своей мысли. Отсюда крайняя абстрактность и схематичность всех его построений. Его рассуждения о стоимости и обращении капитала, материя довольно-таки трудная, и за 150 лет, прошедших после первого издания книги, освоенная очень немногими.
Маркс странным образом оказался непонятым своей аудиторией. Его критика буржуазного общества, во многом не устаревшая до сих пор, должна прийтись по душе тем, кто его ненавидит: пролетариям и отпугнуть тех, кто верит и ценит культуру, человеческий прогресс. Однако его философские идеи совершенно неумопостигаемы рабочими и, как нельзя кстати, должны прийтись по душе людям, склонный к аналитике и любящим выстраивать, осваивать и наслаждаться сложными логическими схемами.
Юм
Вот вам типичный англичанин, каким его образ утвердился, при этом в своих лучших чертах. Скептик, рассудительный до тошнотворности, Юм ни во что не верит и ничему не доверяет, кроме того, что можно пощупать собственными руками и увидеть собственными глазами, да и после этого сомнения остаются. Никаких загадок и сложностей в этом мире философ не признает, по крайней мере таких, до каких он со своей рассудительностью не смог бы докопаться. А если такие загадки и есть, то они не стоят того, чтобы тратить время и силы на их разгадку. Отсюда и его принципиальный скептизм: мы ничего достоверного знать не можем.
Человека Юм ставит невысоко, и точно так же как предметы ощупывает и осматривает его страсти и наклонности, не особенно ломая над ними голову и отнюдь не подозревая в том, кто звучит гордо, как и во всем прочем, каких-то чудес. А вот бога ощупать и увидеть нельзя, поэтому для Юма совершенно очевидно, что бог -- это не более чем химера. Но высказывается об этом он осторожно: бог, конечно, существует, но мы его не понимаем, давайте же и говорить о нем не будем.
Юм любит говорить банальности, внимательно и с любовью на много фраз расписывает то, что известно любому дураку. И связывая в единую цепь банальность за банальностью, вдруг огорошивает читателя совершеннейшим парадоксом, так что читая Юма, нужно держать ухо востро и внимательно следить за работой рук этого доброжелательного и улыбчивого англичанина: где он там смухлевал.
Юм не навязывает своих мыслей, он просит читателя приглядеться к тем очевидностям, которые тому знакомы с детства; философ апеллирует к повседневному опыту каждого человека. В этом он отличен от Канта, который как школьный учитель излагает свою философию детишкам, не особенно заботясь, чтобы его понимали, но требуя тишины и порядка на уроке. Как и Кант, он не очень заострен на восприятие внешнего мира, но вот человек с его аффектами и эмоциями находится под его постоянным прицелом. Сегодня бы Юма отнесли скорее к психологам, чем к философам, но он не психолог, он философ, ибо психология ему интересна не сама по себе, а как ключ к пониманию универсума (хотя от такого напыщенного оборота Юм бы и поморщился).
Беркли
Беркли -- человек умный, неординарный, не слишком оцененный окружающими, которые, правда, признавали его ум, но отказывали ему в здравости суждений. Поэтому ему нравилось находить несообразности в устоявшихся суждениях и выворачивать их наизнанку, доводя до полного отчаяния здравомыслящего человека. В этом он походил на своего любимого Сократа (из диалогов Платона), который так допек афинян своими парадоксами, что они приговорили того к отравлению.
Человек глубоко верующий, Беркли ненавидит веру простых людей с их богом-утешителем, богом-покровителем. Его бог -- это бог гармонии и порядка. Его бог -- эта та вселенная, которую он прокручивает перед нашими глазами.
Несмотря на это, Беркли выступает от имени здравого смысла, беря на себя функции представлять в философии простых людей с их наивным реализмом. Поэтому он пишет просто и доходчиво, излагая свою философию в ходе дружеской беседы, свободно переходя от предмета к предмету (впрочем, он может и умеет излагать свои взгляды и систематически). Читать его можно без предварительной подготовки, что однако не отменяет необходимости быть внимательности при чтении.
Хайдеггер
Хайдеггер -- это философ в чистом виде. Подобно тому, как Портос дрался, потому что дрался, Хайдеггер философствует ради философствования. Ни к каким выводам он не приходит, он анализирует, разлагает понятия, вникает в детали смысла, чтобы закончить свои рассуждения примерно так: в конце мы знаем столько же, сколько знали в начале, но мы стали гораздо больше понимать.
Хайдеггер -- образец немецкого глубокомыслия и путаности. Но он уверен, что владеет силой слова настолько, что может донести до читателя смысл идей их напором, который не столько в словах, сколько поверх (или в глубине) слов. Как философ XX века он помешан на языке, полагая, что все до чего мог додуматься человек, уже отражено в его языке. Отсюда бесконечный анализ но не лингвистический или грамматический, а смысловой слов нашего языка (то есть его родного немецкого, поэтому перевод нужно обязательно читать с комментариями, которые, к счастью, есть отличные Бибихина). Трудность Хайдеггера в том, что он отрицает язык метафизики, то есть тот особый жаргон, на котором философы говорили и говорят до сих пор: с разными там субстанциями, акциденциями, свободой и необходимостью, каузальностью финальной и строго детерменированной. Поэтому даже начитанному в философии трудно понимать Хайдеггера, нужно отбросить все эти знания. А для начитанному в Хайдеггере совершенно непонятна классическая философия: ни по языку, ни по круго понятий.
Еще Хайдеггер, в отличие от классических философов, не строит философских систем; его философия и не замкнутый и цельный мир, в котором все есть. Он не нашел, а ищет. Как и к Августину, к Хайдеггеру можно обращаться по отдельным вопросам. В этом смысле он не философ на всю жизнь. Его стоит читать для противовеса, в пандант к постоянному спутнику жизни.
Ортега-и-Гассет
Человек с очень странной фамилией. Чтобы было понятно: Гассет -- это фамилия чисто аристократическая, а Ортега -- рабоче-крестьянская. Этакий испанский Кузнецов-Задунайский или Сидоров-Трубецкой. Этот Ортега ненавидит простого человека, быдло, разумеется, как класс: к конкретным людям он, возможно, относился доброжелательно. Так же он не любит и с подозрением относится ко всему испанскому, поклоняясь европейскому, но не французскому, английскому и т. д., а европейскому как таковому, как культурно-аристократическому наднациональному братству.
Та же двойственность и в писаниях. Он пишет для широкой публики, в доступной и популярной форме, но пишет об искусстве, культуре, науке, просто о жизни. Но в каждом частном явлении он доходит до философских корней. Сложние философские проблемы он умеет доходчиво разъяснить и, главное, снабдить точными примерами.
Читать его легко и приятно. Он эклектичен, всеяден, и потому не годится в спутники жизни. Так же как и Хайдеггер он хорош в пандант к великим философам. На нем отдыхаешь от них и получаешь заряд на дальнейшее ныряние в классические глубины.
Сенека
Философия как метафизика для него ноль без палочки: учить философии -- это учить жизни, а прежде всего смерти. На эту тему он говорит без конца, и главное -- что умирать не страшно, так что закрадывается подозрение, что он не столько убеждает других, сколько пытается убедить себя. В конце концов ему это удается: он умирает, не как герой, те же Катон или Брут, а тем более Сократ, уход из жизни каковых он предлагает взять за образец, а с колебаниями, попытками дать задний ход (он был приговорен к самоубийству), и все же достойно.
Еще он пытается убедить других, что блага жизни -- это все дрянь, главное быть хорошим человеком. И точно так же в своей жизни он то цеплялся за эти блага, то от них отказывался, пытаясь примирить свою философию с собой. На излюбленные темы он наворочил столько цитат -- а у него, что ни предложение, то готовый афоризм -- что поражаешься, как можно говорить об одном и том же столь разными способами. Любил этот человек послушать себя, и никак не мог остановится до тех пор, пока не выскажет по тому поводу, который ему подвернулся, всего что только пришло ему на ум. В итоге говорит Сенека много, красиво и умно, но не убедительно. Сенеку стоит не столько читать, сколько вытаскивать из него афоризмы: отточенные, бьющие не в бровь, а в глаз.
Монтескье (перевод из Фагэ)
Vous lisez Montesquieu. Vous apprenez assez vite que cet homme n'a qu'une passion : c'est la haine du despotisme. Ce qu'on déteste le plus au monde, quand on a l'âme active et non pas seulement passive et soumise, c'est ce que l'on a vu autour de soi à vingt ans. Et je ne dis pas que cela soit très bon ; Je dis seulement qu'il en est ainsi. Montesquieu a vu à vingt ans la fin du règne de Louis XIV ; ce qu'il déteste le plus au monde c'est le despotisme. Observons-le encore, en lisant surtout les Lettres persanes : ce qu'il n'aime pas non plus, c'est la religion catholique. |
Вы читаете Монтескье. Вы быстро понимает, что этот человек -- это одна сплошная страсть: ненавись к деспотизму. Это то, что ненавидят более всего на свете в возрасте 20 лет, когда имеет дух не пассивный и податливый к подчинению, а независимый и гордый. Я не говорю, что это очень хорошо, я только говорю, что это так. Монтескье в 20 лет видел конец царствования Луя XIV, и все что он более всего ненавидит -- это деспотизм. Мы это замечаем еще читая "Персидские письма": чего он также не любит -- это католическая религия. |
Pourquoi ? mais sans doute parce que la religion catholique a été une très bonne alliée de Louis XIV surtout dans la dernière partie de son règne, et un bon soutien de son trône. Or que lisons-nous dans l'Esprit des Lois ? Que la religion est une des meilleures choses d'un État bien réglé. Quelle est cette contradiction ? N'y aurait-il pas là seulement ceci que nous sommes passés d'une idée de sentiment à une idée de raisonnement ? |
Почему? Без сомнения потому что католическая религия была хорошим союзником Людовика XIV, особенное в последние годы его правления, и главной опорой его трона. Вот что мы читаем в "Духе законов"? Что религия одна из замечательнейших вещей в хорошо отрегулированном государстве. Но ведь это явно противоречит тому, что мы только что сказали. Не значит ли это как раз, что мы перешли от идеи рожденной чувством к идее рожденной разумом? |
Montesquieu est porté à la haine du despotisme. Il a songé, assez naturellement, à tout ce qui pouvait l'arrêter, le réfréner, l'endiguer, l'entraver et l'amortir. Parmi les différentes forces qui pouvaient avoir cet effet, il a rencontré la religion, comme il a rencontré l'aristocratie militaire, comme il a rencontré la magistrature. Dès lors, la religion lui est apparue sous un autre aspect et je ne dis pas qu'il ait eu pour elle tendresse d'âme ; mais il a eu pour elle tendresse d'esprit. Évolution des idées se dégageant peu à peu des sentiments dont elles sont parties. |
Монтескье был напитан ненавистью к деспотизму. Он думал, вполне естественно, о том, что может ему мешать, накинуть на него узду, сдержать и смягчить его. Среди различных сил, которые могли бы этому способствовать, он видит религию, так же как и военную аристократию, как и на местные органы власти. Здесь религия поливается для него совсем другим соусом, и я не скажу, будто у него заготовлены в душе для нее добрые чувства, но у него есть для нее так сказать умственная нежность. Развитие его идей несколько смягчает для него отправную точку зрения. |
Это понимание личного начала в книгах идей очень важно в первую очередь для читателя. Исследователь же, целиком состредоточившись на психологической подоплеке проповедуемого философом, рискует проглядеть в авторе самое существенное. Ибо в философии важно не то, из каких представлений исходит автор, а то, к чему он приходит, и как он это обосновывает.
Поэтому, когда стоит вопрос: какого мыслителя читать, я бы ответил не задумываясь (но на основании большого личного читательского опыта, подкрепленного такими авторитетами, что задирай не задирай голову, макушки не видать): любого.
Но такого любого, чтобы самому было интересно, чтобы к нему тянуло. То есть нужно подобрать мыслителя себе по вкусу. Вот и надо определиться с психологическим и мироощущенческим обликом писателя, чтобы определить себе чуть ли не на всю жизнь, а то и на очень длинный промежуток времени: подходит тебе данный философ или нет, соотвествуют ваши персональные характеристики друг другу или нет. Понятно, что когда мы говорим о соответствии -- это не обязательно похожесть: как раз непохожесть или отдаленность может быть и более притягательной. Важно лишь отметить, что если вы соглашаетесь с философом условно, просто ради любопытства посмотреть, что он там выведет, то даже если он вас не убедит, то длительное чтение не окажется напрасным: ваша мысль, напитавшись и постоянно напитываясь таким чтением сама пробьет себе дорогу (а у кого дорога никак не пробивается, тот бросает читать еще раньше).
Необходимо зарегистрироваться, чтобы иметь возможность оставлять комментарии и подписываться на материалы