Онтологические прогулки

Первая жена Давида — дочь Шауля, чье отношение к Давиду двойственно, подобно отцовскому. Любит его и спасает, и над ним насмехается. Давид — натура могучая. Даже во время бегства, борьбы за власть не только война с плиштим,  отношения с воинами своими, сражение с Шаулем за народную любовь, не только это  его занимает.

Пропитание Давидово войско добывало традиционно, оно его отнимало: мирно, как было в Нове, и, несмотря на то, что повествователь, как зеницу ока, честь героя своего берегущий, прямо не рассказал, конечно, и силой.

Жизнь Давида и его отряда в пустыне вряд ли была слишком сытой. Давид узнает, что Навал, обладатель трёх тысяч овец и тысячи коз, скот свой стрижет. Стрижка скота — это событие, стрижка скота — это праздник, для пастухов — самый главный. К празднованию стрижки скота готовят, словно на свадебный пир, угощение, созывают гостей. Услышав о стрижке, Давид посылает десять юношей-воинов пожелать блага Навалу и дому его, напомнив, что люди Давида его пастухов не обижали, ничего у тех не пропало. Всё через юношей сказано ясно. Мол, даже если меня разбойником почитаешь, то разбойник я благородный, тебя ничем не обидевший. Поэтому в праздничный день дай, «что сыщет рука, рабу своему, своему сыну Давиду» (Шмуэль 1 25:8). В ответ оскорбление: «Кто Давид? Кто сын Ишая?// Нынче много рабов, от господ своих убегающих. Возьму хлеб мой и воду мою, и скот мой, который зарезал для своих стригалей,// и отдам людям, о которых не знаю, откуда они!» (там же 10-11)

            Отвечает Навал как Навал, вполне оправдывая имя свое, которое его жена Авигаль истолкует: «Подлец имя его» (там же 25). Контрастной характеристикой супружеской пары повествователь и начал рассказывать об этом эпизоде скитаний Давида: «женщина благоразумная и красивая, муж — жесток, злодей, как собака» (там же 3).

            Контраст — любимый приём повествователя. К контрастам между Шаулем и Давидом, Шаулем и сыном повествователь ещё два добавляет: между богачом и женой, между ним и Давидом. Теперь становится ясно, зачем повествователь знакомит читателя, еще не разворачивая сюжет, с богачом и женой его, к которой один из посланцев Давида заглянул и рассказал ей о том, что они пастухов мужа не обижали, и о его реакции на просьбу Давида.

Об Авигаль не попусту сказано: благоразумная. Она берет двести хлебов, два меха с вином, пять овец, готовых к приготовлению на костре, жареных зёрен, изюм, сушеный инжир (имеются в виду прессованные круги — продукт, незаменимый в пути; там же 18) и, навьючив на ослов, не сказав мужу, велит слугам идти. Сама же едет навстречу Давиду, идущему со своими людьми расправляться с обидчиком.

Ситуация примирения Яакова с братом Эсавом, когда он впереди себя посылает дары, повествователем перевернута. Видно, он полагает, и вполне справедливо, что, в отличие от Эсава, падкого на дары, Давида прельстят и утешат не столько дары, сколько женская красота и женская мудрость.

Встречаются. Давид излагает обиды: стерег добро, он злом отплатил. Авигаль, сойдя с осла, падает ниц, на земле простирается, к ногам Давидовым припадая, просит выслушать слова рабыни его, просит отдать привезенный дар Давидовым воинам. От Авигаль слышит Давид  предсказание: Господь душу врагов Давида «выбросит из пращи», предсказание,  в котором скрыто воспоминание-восхищение о его подвиге в битве с Гольятом. Иначе к чему бы ей всуе пращу поминать?

Отвечает Давид:

            Эпилог этой истории, в отличие от диалогов, намеренно (контрастно!) немногословен. Давид, с почтением выслушав Авигаль, приняв дары, с миром домой ее отпускает. Приходит она — в доме «словно пир царский», хозяин пьян очень, на сердце его хорошо. Наутро Авигаль всё рассказала ему: «сердце в нем умерло, стал камнем», а дней через десять «поразил Навала Господь — умер» (там же 36-38).

            Узнав о его смерти, Давид говорит: «Благословен Господь, за мой позор с Навала взыскавший, раба Своего от зла удержавший, Господь, на голову Навала его зло обративший», и посылает — в жёны взять Авигаль. Сказала посланцам Давида, до земли поклонившись: «Раба твоя будет служанкой — мыть ноги рабов моего господина» (там же 39,42).

Так Авигаль, спасшая Давида от пролития крови, становится его второю женой. И ещё Ахиноам (Ахиноама) взял в жёны Давид. Но для царского счета ещё далеко. Такова царская матримониальная арифметика.

5.2. Бат Шева

            Главное дело царей, в том числе и Давида, это война. Воцарившись, Давид сам в ней участие принимает нечасто, посылая во главе войска «во время, когда выходят цари», т.е. во время, когда дожди прекращаются и воевать не мешают, Иоава. И в этот раз, равнодушно сообщает повествователь, «послал Давид Иоава, и рабов своих с ним, и весь Израиль, сынов Амона они уничтожили, Рабу [Равва] они осадили» (Шмуэль 2 11:1). Почему как бы нехотя, через силу, «по обязанности» повествователь это читателю сообщает? Потому, что дело есть поважней, такое, о котором официальный летописец ничего не расскажет. Да и где он, тот летописец? А повествователь рядом, возможно, в самом царском доме, который, как и положено, выше других домов городских — небольших, невысоких, с плоскими крышами, которые в полной мере часть и немаловажная дома.

            Ох, уж эти крыши, как ещё убедимся, так назойливо повторяемые!

Не помнится, чтобы о какой-либо из жён Давида было сказано «очень красивая». Царь посылает узнать, оказывается, она — Бат Шева, жена Урии-хити (хеттеянин). Далее события развиваются очень стремительно, ведь  «могуча, как смерть, любовь» (Песнь песней 8:6), — скажет сын их Шломо.

            Давид требует от Иоава прислать Урию в Иерушалаим. Приходит. Расспросив, домой посылает, вслед — царский подарок. Но Урия ложится у входа в царский дом вместе со слугами, домой не идет. На вопрос Давида, почему не идет, отвечает, называя своим господином не Давида, но Иоава:

            Снова Давид зовет Урию, «ел и пил с ним Давид, его напоил,
вечером ушел лечь на постель свою вместе с рабами», «домой не спустился». Написал Давид Иоаву письмо и с упрямым Урией отослал. В письме слова воистину царские: «Урию в тяжёлое сраженье пошлите, от него отступите, поразят — он погибнет» (там же 13,15). Давид обрекает Урию на смерть после того, как все попытки, напоив, размягчив сердце, послать его домой, скрыв грех, не удались. То ли Давид в сокрытии грехов не слишком умел, то ли Господь не попустил.

При осаде города Иоав ставит Урию на место, о котором знает: там «храбрые воины» (там же 16), т.е. на опасное место. Урия погибает. Опытный царедворец, не уверенный в реакции Давида, Иоав посылает к Давиду посланца, хитро передающего слова Иоава, оправдывающегося перед царём в том, что его воины оказались в опасности — под стенами города: вначале враг их теснил, но они, одолев, преследовали их до ворот городских.

Сказал посланцу Давид: «Иоаву так скажи: 'Это дело в глазах твоих злом не будет: так ли, иначе, но меч пожирает, бой за город ужесточи, разрушь его, и крепись'».

            При всей любви к своему герою, кумиру совершенное названо однозначно. Оправдания злу повествователь не ищет. Посланный Господом пророк Натан (Нафан) рассказывает Давиду притчу о богатом и бедном, и о малой овечке, единственном достоянии бедного, которая вместе с его сыновьями росла, «с ним один хлеб она ела, из одной чаши пила, спала на груди его, как дочь, для него была». Когда пришел к богатому странник, тот, пожалев взять из овец и быков своих, чтобы его накормить, «взял овечку бедного человека» (там же 12:3-4). Реакция Давида спонтанна:

            За этим следуют шесть стихов речи Натана, первые три — о зле, которое Давид сотворил, последние три — пророчество-приговор, то зло, которым заплатит Давид за свое преступление. Между стихами — симметрия.

Первый — четвёртый: «от руки Шауля Я тебя спас» — «от дома твоего никогда меч не отступит»;

 второй — пятый: «дал тебе дом твоего господина, жён твоего господина Я тебе дал» — «из твоего дома возьму твоих жён на глазах твоих, отдам ближнему твоему»;

третий — шестой: «мечом сынов Амона его ты убил» — «Я сделаю это при солнце, при всём Израиле!» (там же 7-12)

            Давид-поэт не сказать об этом не мог. В этом едва ли не самом пронзительном поэтической тексте ТАНАХа говорится о почках, которые служат в ТАНАХе метафорическим замещением слов «душа», «разум» и т.п., и об эзове, растении, применявшемся для ритуального очищения (Воззвал 14:49-52).

Верный царю и солдатскому долгу Урия везёт Иоаву свой приговор. Подозревает, что там, в письме? Судьбу свою прозревает? Или, догадываясь обо всём, добровольно идет на заклание, не ропща, не проклиная, царской воле покоряясь смиренно? Давид-воин, Давид-герой воду, добытую его воинами с риском для жизни, на землю, как кровь, жертвоприношением возливает. Давид-царь вероломно на смерть воина своего отправляет.

Завоевывать — весело, радостно.

Охранять завоеванное — грустно, печально.

Охранять — прежде всего, демонстрировать свою власть всем и вся: и Бат Шеве и Урии, и Иоаву, и государству. Ведь царя играть им, его окружающим. Чтобы играли — весело, радостно, вдохновенно. А грусть и печаль его им видеть не надо, даже далёкие отзвуки его тоскливого, тошного одиночества доходить до них не должны. Только с Ним вечно одним может Давид своим одиночеством поделиться. «Обратись ко мне, сжалься,// один я, несчастен» (там же 25:16); «Один с миром лягу, усну://  Господь, Ты один// уложишь в покое» (там же 4:9).

Грустит о прошлом Давид? Об избраннике-изгнаннике Давиде тоскует? Готов променять власть на борьбу? На бездомность — оседлость? Повествователь — молчит. Но пусть лаконизм древней прозы читателя не обманет. Поэзия и Давида-героя и Давида-царя выдает с головой. В отличие от прозы, в поэзии умолчать невозможно.

            Бат Шева царю дорого обошлась. Давид сознается Натану в грехе. И «Господь ребёнка, которого Давиду жена Урии [не Бат Шева!] родила, поразил — заболел он смертельно» (Шмуэль 2 12:15). Давид просит Господа о ребёнке, постится, всю ночь лежит на земле. На седьмой день умирает ребёнок, рабы Давида боятся сказать ему: как бы зло не сотворил, а Давид видит: рабы перешептываются, и спрашивает: «Умер ребёнок?» Ответили: «Умер» (там же 19). И — поражая — услышав о смерти ребёнка, поднимается Давид, меняет одежду, в Доме Господа простирается, ест.

            Может, с этой смерти и начинается путь Давида «к нему», путь, на котором всё больше и больше горя, несчастья, всё меньше радости и веселья?

            Не в этот ли момент Давид осознал: бесконечная жизнь его кончилась, начался отсчёт тягостный, неотвратимый.

Объяснение Давида очень, даже слишком логично. Его не принять невозможно. Так же, как невозможно — понять. Ни в ярости, ни в страсти, ни в горе, ни в радости — никогда Давид голову не теряет. Может, это голову его и спасает. Ничего для Давида непоправимого нет. Всё поправимо. А смерть? Она в руках Бога, чью волю он приемлет смиренно.

            Даже полюбив Давида, «споткнувшись» на Урии, вспоминаешь, что царь — не благо, но уступка народу, требовавшему от Шмуэля поставить над ними царя и, даже услышав предостережения, потребовавшему: «Нет, только царь будет над нами. И мы будем, как все народы,// царь наш будет судить нас, выходить перед нами, наши войны будет он воевать» (Шмуэль 1 8:19-20).

Царь в народном сознании ассоциируется с судом и войной. А значение имени Шломо — «мир», «благоденствие», «цельность». Господь передает через пророка Натана еще одно имя, одновременно указывая на особую близость сына Давида к Всевышнему и об отце напоминая: Иедидья (Возлюбленный Господа).

            Даже если представить, что случившееся в доме Давида не стало достоянием многих, утаить происшедшее от ближнего круга было никак не возможно. Авторитет царя наверняка пошатнулся. Хотя… Не будем, однако, о грустном.

О царском авторитете радея, Иоав, Рабу завоевавший, за царём посылает, чтобы город именно он захватил, чтобы лавры победителя Давиду достались. Пришел Давид. Воевал. Захватил. «Множество добычи из города вынес» (Шмуэль 2 12:30).

            Воплощающий волю Господню, борющийся за царство Давид в глазах повествователя почти безупречен, несмотря на службу плиштим. Поступок с Урией даже он, любящий Давида, оправдать не стремится.

            Авигаль, Бат Шева, другие. Или только Бат Шева? Остальные — другие.

Или и Бат Шева — тоже другие, все и всё — только другое, кроме власти, поэзии, диалога с Всевышним.

(Продолжение следует)