Литературная критика

Это действительно тотальное ПСЕВДО. Псевдо-роман псевдо-автора о псевдо-действительности. Начиная с эпиграфа сумасшедшего Анри Мишо, читающий попадает во власть сумасбродно искреннего, безумно доверчивого рассказчика. Факт повествования в том, что для того, чтобы остаться нормальным и вменяемым человеку приходится изо всех сил симулировать помешательство - брать на себя все фобии и мании мира, всю паранойю общества, всю схизу человечества.

Кстати о постмодернизме, этом пресловутом иммунодефиците культуры ХХ века. Глубоко убеждён, что в современной российской словесности он еще как следует и не расцвёл. Он, быть может, вообще, онтологически враждебен литературе как виду человеческой деятельности.
Скажу еще более жестко: либо ты писатель, либо - постмодернист.

Мне кажется, что человек, наделенный элементарным эстетическим чувством, никогда не признается сейчас вслух в своем пристрастии к алкоголю, и тем более, не сделает это частью своего писательского имиджа, даже если на самом деле он и употребляет спиртное. Сегодня в России пить не то, чтобы аморально или же асоциально, все гораздо серьезнее - пить эстетически не актуально, можно даже сказать, не модно.

Несомненным плюсом "Семейства пасленовых" является его язык. Неслучайно еще в рукописи этот дебютный роман Д. Бавильского номинировался на премию "Национальный бестселлер". Сейчас так мало пишут.

Дмитрий Григорьев, петербургский поэт, писатель и художник, невзирая на внушительный пласт времени, отделяющий его от американского пионера "рюкзачного" движения Дж.Керуака, решительно и бесповоротно идет по стопам знаменитого битника и продолжает его дело. Продолжает, впрочем, по-своему, по-питерски.

Диссидент Бабушкин очень хотел изменить Родине. Не до такой, конечно, степени, чтоб сразу к высшей мере или, там, в лагеря, а как-нибудь, чтоб быстренько обменяли на ихнего борца за светлое будущее. Иного способа украсить свою жизнь значительными событиям Бабушкин просто не умел придумать. А жизнь не украшенная очень его тяготила: инженер, 120-140 рэ, к восьми на работу, к пяти с работы, летом на прополку, осенью на уборку, знакомые дамы весьма однообразны. А тут бы - фотография в "Пари Матч", рукопожатие Киссинджера, пресс-конференции: И главное, попав туда, можно было бы на весь мир рассказать по радио "Свобода" все, что он думает про парторга, профорга и главного инженера.

Основоположник Консервативной Революции не учил, что "все люди добрые". Он учил нас ответственности. Жить, зная, что люди злы, и стремиться превозмогать это знание. Либералы же (будем понимать это ругательство расширительно - "постпротестанты") перетолковали Евангелие в духе сентиментальной сказочки о расслабленной немотивированной любви, для достижения которой не нужно никаких усилий, никакого внутреннего борения.

Ничто так не изменяет мир, как его описание. Философы объясняют это правило с помощью следующего парадокса. Представьте себе Книгу, в которую заносятся все состояния вселенной в каждый момент ее существования, все происходящие в ней изменения. Для простоты задачи представьте, что вселенная эта конечна. Будет ли такая Книга написана? Нет, потому что акты записи тоже происходят во вселенной и являются ее изменениями - так же, как и акты записи записей.

В "Эстетике" Гегеля обозначены две основные жанровые разновидности эпоса. Первая из них - героический эпос, соответствующий тем историческим условиям, которые не стесняют гражданской инициативы отдельной личности. Не будем далеко ходить за примерами: прекрасными образцами "не стесненной гражданской инициативы" в русской литературе были Тарас Бульба и Павел Иванович Чичиков. Удивительно ли, что оба они возникли в период активного поиска национально-литературной идентичности?

Есть нравственный закон над нами и нравственное чувство внутри нас - перемена мест слагаемых ведет к тяжкому вестибулярному расстройству. Попытка окружить "правовым полем" проблему, требующую от человека напряжений индивидуально-нравственного начала, является грубой антиобщественной провокацией. Результатом ее будет взаимное оскорбление Закона, которому не показаны ни интеллектуальные, ни тем более нравственные усилия, и Нравственности, для которой "правовое поле" смертельно.

Любовь, да хоть бы и тети Дуси к дяде Пете, это вовсе не вызов бесчеловечному строю, а наоборот, его какая-никакая легализация. И последовал взрыв отечественной и зарубежной любви. Любовь стала такой же национальной идеей, как и врожденная святость пролетариата. За любовь прощали многое. И полуфронду Окуджавы, и моветоны Евтушенко, и белогвардейские замашки Ахматовой и Цветаевой. И фельетонную едкость Булгакова. Потому что вся эта романтика доказывала критикам социальной модели гуманное содержание казалось бы бесчеловечной формы. Но дело было не только и не столько в этом. Изображаемая наполненность человеческой жизни простым и понятным эмоциональным содержанием (как бы ни изображалось) на самом деле была такой же ложью, как и поголовная озабоченность населения ростом производительности труда, например. Но романтическую любовную ложь пипл еще хавал. Как наркотик, допинг, без которого вся эта поистине порнография существования не продержалась бы и дня. Но и не в этом только также было дело, а еще и в том, что любовь, как бы там ни было, такая же правда в сердце человека как Бог. Какое бы безбожное государство не являлось его, человека, страной пребывания.