Поэзия

Здесь место непростое, Леонид

Конец осени

Как прострелили незримого волка 
Осенью грязной и золотой.
Принесли колбасы и пива 
И сели под небом с раскисшей звездой. 

Кузнечика пришпилив к козырьку фуражки, 
Старик самогона хлебнул из фляжки. 
Природа вдруг повернула к затишью. 
Но что там сверху летучей мышью? 

Неловкое заоблачное 
Плывет над нами, как воздушный ледок. 
Какой-то что ли с клекотом схожий небесный ток. 
Как что-то вовсе не природное, то есть природе инородное. 
Как какое-то, елки, просто марево.
Может и нет его вовсе.
 
Только в этот вот миг все мы поняли: 
Мир, каким мы знали его, подходит к концу. 

Непростое место

Здесь место непростое, Леонид.
Здесь всякий видел то, как куст горит.
Здесь тусклый плод становится вдруг страшен.
Здесь место непростое, Леонид.
Здесь твой беззвучный сон вдруг шёпотом украшен.
А у виска всё звёздочка горит.
Здесь место непростое, Леонид.
И кто же шепчет в зеркале овальном?
Ты спишь в моём дому изгнанником печальным.
И неразгаданны чуть слышные слова.
Здесь место непростое,  Леонид.
Здесь червь в земле, а в воздухе сова.
Здесь тусклый плод становится вдруг страшен.
И странная твоя седая голова
Уставила в меня роскошный глаз.
О не смотри, здесь место непростое, Леонид.
Здесь даже шепчут в зеркале овальном.
И неразгаданны чуть слышные слова.
Здесь червь в земле, а воздухе сова.
О не смотри, здесь место непростое.
В пространство выхожу нагое и пустое.
Начало ноября.

Конечно, каждое место непростое, нужно лишь понять его непростоту. Но есть и совсем уж непростые места. Таким местом для нас с покойным Д.О. Поповым и А.В. Гофлиным оказался поселок Саранпауль на Полярном Урале. Там ко мне подошла девушка лет 17 и сказала, что когда-то была моей бабушкой (при этом правильно назвав имя бабушки). Там на улице многие со мной здоровались со значением, как будто мы давно знакомы. Там у реки Лямин от куста отделилась странная фигура в плаще (старуха ?) и говорит: "Ну вот ты наконец-то и на реку пришел посмотреть!" Там вышли мы как-то из дому и так нам стало вдруг отчего-то хорошо ; становилось все лучше и так стало, в конце концов, великолепно, что аж даже и нехорошо. Еще много разного всякого произошло в поселке Саранпауль, да лучше уж об этом не говорить, чтобы народ не смущать.

Неутешная мама

И он вошёл с зимой на морде,
И вздрогнул старый Фрейд в комоде.
Глаза смотрели вполнакала.
Слюна с клыков его стекала.
Послушай друг, зачем всё это?
Зачем нам смена тьмы и света?
Творец нам явленный как слово
И ритм как сущего основа?
А мы живём, живём неспешно...
И только мама неутешна.
Я вижу девушку во сне.
Она бредёт под небосклоном
И опускается на снег,
На тихий снег хрустальным лоном.
А мама плачет надо мной
И в небе проезжает поезд.
Зачем? Зачем? Скажи зачем?
Глаза смотрели вполнакала.
Мой друг сидел космат и нем.
Слюна с клыков его стекала.

Нефть

К концу двенадцатой недели
Земля Дагмары и Адели
Сквозь сон, сквозь череду мытарств,
Сквозь сто Эфирных государств,
Сквозь сто безглазых Совнаркомов,
Сквозь день, где в небе чертит знак
Параболический кутак.
Земля Дагмары и Адели
К концу двенадцатой недели...
На сердце смутный гиероглиф.
О вот и долгожданна твердь.
Тут, все тела свои нахохлив,
На берегу стояла Нефть.
Мы плачем. Мы лишь сон и падаль.
Мы плачем, что суров устав планет.
Что страшно ветр свистит, надежды нет.
И что рубин во лбу - России незародыш.
Что дух, малюсенький заморыш,
Ложится в дрейф...
Что руль разбит и сломана грот-мачта.
И что нельзя нам быть в веках
В пурпурных мантиях и чёрных париках.
Что на гаданье ничего нам не сказало
С кровавой капелькой тяжёлое зерцало.
Что есть ужасная загадка,
Далёкий колокольный звон,
Во тьме сожжённая тетрадка...
У нефти миллион ежиных глазок.
У нефти миллион прелестных сказок.
Про лазарет. Утильзавод,
Про скрытый под землёй народ,
Ямайский перец и душистый кедр,
Про то как нас следит из недр
Незримый сторож человеков...
А дети в небе били в бубен.
Был наш авось смертельно труден.
И салотопенный народец
Вёл под ногами хороводец.
Соединяйся плуг с землёю,
Соединяйся муж с женою,
А дерзкий сокол с вышиною.
И пролетарии всех стран.
Грузин -грузин. Испан - испан.

Что это значит?

Что это значит, 
Что серый пельмень 
Выпрыгнул вдруг из широкой кастрюли? 
И развалился, как носик у хрюли... 
Люли, вы, люли. 
Это спроста. 
Что ни возьми - не имеет значенья. 
Здесь незначительные места. 

Заяц по полю бешено скачет 
И ничего это вовсе не значит. 

В домике девица воет и плачет 
И ничего это вовсе не значит. 

В поезде едет задумчивый хачик 
И ничего это вовсе не значит... 

Так что пельмень из широкой кастрюли 
Прыгай - не прыгай 
Везде люли-люли.

Здесь, по всей видимости, имеется в виду сформулированный еще Пирроном
принцип эпохе, т.е. воздержания от суждений. Впоследствие этот принцип нашел применение в феменологической парадигме : в гуссерлианской
феноменологической редукции эпохе есть процесс вынесения за скобки сначала опытного мира, а потом и сознания с целью достижения "чистого сознания", чистой сущности родов и функций сознания вообще. Однако, по нашему мнению, принцип эпохе может иметь гораздо более широкое применение.




Во-первых, диалог сознания философского и сознания верующего, попытка
философской рефлексии в русле Священного Предания связана с феноменом
благочестивой философии. Благочестивая же философия есть философия апофатичная и антиномичная, для которой существуют Святыня и Тайна. Святыня и Тайна существуют для нас до той поры, пока мы бережно к ним относимся и не стремимся приспособить их к нашему модусу восприятия. Философии иногда полезно осознать себя, скорее, верованием, чем знанием, так как за желанием "все знать" часто стоит тоталитарная установка сознания. Принцип эпохе помогает здесь философии осознать свои предельные основания, граничащие с апофатической бездной нераспокованных смыслов Трансцендентного.




Во-вторых, существование человека в мире показывает особую значимость
экзистенциальной аутентичности, личностной монадности, рационализируемой и вербализируемой лишь отчасти. При осознании каждого человека онтологической осью бытия особое значение приобретает мысль Горгия о невозможности передать другим познанное. На страже границы личностной Я-Ты связи, дистанцирующей ее от безличного отношения Я-Оно, должен находиться принцип эпохе, своим молчанием ставящий предел объективации.




В-третьих, в мире человеческих взаимоотношений многие явления, обладая
сокровенным смыслом, могут сохраняться, лишь избегая досконального
проговаривания и дотошной детализации в силу особой хрупкости и деликатности.




В-четвертых, принцип эпохе может быть полезен в процессе выстраивания
человеком взаимоотношений со своей границей. Различные планы бытия не
перетекают один в другой, образуя гомогенную массу, - между ними скачок, промежуток, который невозможно вербализировать, да и не нужно это делать, так как в этом случае мы можем смешать разные планы бытия, отождествить неотождествимое.

Различи неяркий свет

Различи неяркий свет,
Наполняющий предметы. 
Сколько горя, сколько бед 
Мнят в предметах экзегеты. 

Я и сам из их числа. 
Гибель в веточке почую. 
Кровью ягода кисла. 
В доме, как в гробу, ночую. 

Ну а если о словах - 
Бездна, липок страх, разруха. 
"Цапфа", "цанга", "шлиф" и "шлих". 
Шприц, вонзаемый вглубь уха. 

Но в предметах есть и то, 
Что прельщает нас и дразнит. 
Пусть не радость, пусть не праздник : 
Перчик, огонек, энзимчик, 
Внутренний минигрузинчик. 

Но в предметах есть и то, 
Что несет нам сон и тяжесть, 
Сытую отрыжку, вялость 
И свиную тупизну, 
Толстых ляжек тяжесть, вялость, 
Сытость и зевок ко сну, 
И приятную усталость, 
Погруженность в теплоту, темноту и отупенье 
( И, наверно, в Абсолют, 
Если про него не врут). 

Кроме этого всего 
Есть в предметах свет неяркой. 
Видеть научись его. 

Стихотворение было написано давно и, кроме досадного агностицизма, оно демонстрирует мое тогдашнее увлечение философией Санкхья. Качественность в данном учении понималась, как наличие в вещах трех гун : саттва (ясность, чистота, уравновешенность - символизируется белым цветом); раджас (стремительность, возбуждение - красный цвет); тамас (тьма, инерция, тяжесть - черный цвет). С тех пор прошли годы и философия Санкхья более меня не интересует. Я понимаю, что в вещах много всего понамешено, т.е. обладают они многополярностью, как сказал бы любимый персонаж Алексея Михайлова - Ленский. Однако признание логосности мироустройства приводит нас к пониманию того, что человеку Господом дано РУСЛО в использовании всякой вещи, т.к. мир настроен и как бы заточен под человека. Вот осознать и угадать данное русло - это , действительно, очень интересно.

* * *

Скошенность, придавленность и сжатость. 
Робость неизысканных предметов. 
Скажем, песьих ковриков, печально-пыльных. 
Скажем, стуликов смирных. 
Скажем, всех этих совестливых фотокартиночек 
И убогих пластмассовых кому на хер нужных корзиночек. 
А может придет затюканная такая девочка. 
И в волосах у нее грязненькая такая ленточка. 
"Дяденька, дайте корзиночку одуванчиков пособирать. 
А может есть котик у вас с ним заодно погулять?" 
Котика нету. 
Дал бы конфету, но нету. 
А корзиночку, что же - бери. 
Только смотри - верни.

Старичок

Водка и небо, 
Как красивая синяя штора. 
В наши одиннадцать окон 
Видно вымерших птиц. 
Видно древнюю местность, не знавшую Эратосфена. 
Сидел старичок лицом как полено. 
Сидел - не скандалил. 
Опять засандалил. 
А баба его все бубнит на крыльце. 
А у него все условные знаки на его проступают лице. 
И Солнушко Волчье во лбу. 
А баба бу-бу да бу-бу. 

Вот раскину градусную сетку - 
Восемь параллелей да меридиан. 
Вот пойду пощупаю соседку. 
Вот налью себе еще стакан. 
Красного себе запарю чаю. 
А кота в борхезе утоплю. 
Ничего тебе не отвечаю. 
Значит, бля, надеюсь и люблю.

* * *

Тихо-тихонечко ляжет в постель существо. 
Слышно как дождь непрерывно шумит в коноплянниках. 
Чаем грузинским назвали они вещество, 
Которое вечером выпил и съел пару пряников. 

Жизнью назвали они проплыванье во тьме облаков, 
Словно плывут облака над владеньями смерти. 
И мальчик во сне лебедями кличет хорьков 
И, глазки закрыв, в этой сонной плывет круговерти. 

Что тело лепечет уже ни понять-ни сказать. 
Что душу ведет называют они умиленье. 
А дождик все падает, падает, падает прямо в глаза. 
И набухает земля, как под одеялом колени.

Зоогогика

Собакевичей взял на прогулку, 
А то, сидючи дома, день сгорит, что белая страница. 
"Значит так - почистить сапожки, не лупать глазками, не материться. 
В рот из лужи воду не брать. Будем чинно гулять вдоль реки. 
А, увидев собачьих мамзелей, не кинемся наперегонки." 
"Дозволь нам, батюшка, в лесочек, 
Погрызть там чисто корешочек." 

Гуляли аккуратными хлюстами. 
Мочились только за кустами. 
И в одуванчиках, катаясь. 
Ртом мух ловили, забавляясь. 

Шли собакевичи с прогулки, 
Смеялись словно полудурки. 
И жирофле, и монпасье. 
Покорнейше благодарим, мусье. 

Приду домой - живот весь в космах. 
А на хвосте моем - репей. 
За штык винтовку подниму на вытянутой лапе. 
А будет телефон звонить, я трубку не сниму к едрене папе. 
Волною к горлу подкатило. 
Я плакал, выл и грыз перила.

Сам термин "зоогогика" я вспомнил для смеха из Даниила Андреева. В этой оккультной книжке речь идет о многих мною уже позабытых вещах и, в частности, о том как человек может воспитать зверей в существ более облагороженного образа. Христианину же это должно быть близко в евангельском смысле - "тварь с надеждою ожидает откровения сынов Божиих"( Рим. 8, 18-22); "тварь покорилась суете не добровольно, но по воле покорившего ее, в надежде, что и сама тварь освобождена будет от рабства тлению в свободу славы детей Божиих" (Рим. 8, 19-21). И вот иду я с собаками на прогулку, желая во время прогулки придать им более облагороженный образ. Причем иду гулять с ними не всегда с охотой, когда и ленивый, когда и в раздражении. А собаки ВСЕГДА МНЕ РАДЫ - как они скачут, как сияют их глаза, как они улыбаются словно невесты. Это они исполняют слова святого апостола Павла из первого послания фессалоникийцам -"Всегда радуйтесь". Но они меня считают вожаком стаи, они не видят во мне никакого облагороженного образа, прыгая и стремясь ткнуться мордами мне в лицо. Начинают собаки играть на прогулке - одна прячется в овсах, а другая вдоль овсов крадется, и вот они выскакивают друг на друга, сцепляются лапами. Получается очень красиво. И я с ними как-то даже и особачиваюсь сам. Вот тебе и зоогогика!

Избави нас от лукавого.

Будь готов ко сну и смерти 
В нездоровом сердце крестьянской страны. 
Глядит со стены и с небесной тверди 
Очищающий ны. 
Миллиарды ртов произносят, 
Читают Господню молитву: 
"Отче наш, Иже еси на Небесех!" 
Планеты беззвучно читают: 
"Да святится имя Твое, 
Да приидет царствие Твое, 
Да будет воля Твоя, 
Яко на небеси и на земли". 
И нервными импульсами, 
Вибрациями нейронов, аксонов: 
"Хлеб наш насущный даждь нам днесь". 
Каждый день превратится в вектор, 
В отрезок направленный к Богу. 
"И остави нам долги наша, 
Якоже и мы оставляем должником нашим; 
И не введи нас во искушение, 
Но избави нас от лукавого". 

Лукавый нежился 
Среди иглокожих тропических мелководий, 
Среди морских лилий, зеленых голотурий и офиуров. 
Избави нас от лукавого. 
Лукавый наблюдал 
За жителем Мекки Магометом, 
Называемым также Мухаммедом, 
Который рано остался сиротой. 
Лукавый знал, что со временем 
Арабы перейдут Гибралтарский пролив, 
А в штате Калифорния возникнет гигантская трещина.

* * *

Во мне совсем нет места для Вечности. 
Только этот живот да эти конечности. 
Только трюки любви в моем правом предсердии. 
Нет в крови кислорода и нет милосердия. 
Только печальные эти бактерии, 
Сидящие вечером в сонной артерии. 
Лишь дракон и феникс на митральном клапане, 
Что держат белую розу своими лапами. 
Только гладить холмы нервными пальчиками 
И улыбаться яблочком безглазым между девочками и мальчиками. 
Лишь запереться в доме с безвредными скотами 
И целовать друг друга своими ртами. 
И уехать, как попугай к сороке, когда скажут "Поехали!", 
Оставляя за собой бытие со значительными прорехами.