1.
Понять бы себя! как тревожат слова,
как бьет по лицу обнаженье
души. Как опасны любые права
на горькое истины жженье.
***
2.
Йорик
Голубой апельсин удивленья на фоне житейской муры
Осторожно, старик, это шутят иные миры.
Это - судеб не прожитых нами колючий клубок,
это катится время как шар голубой из-под ног.
Это - пена речная и радуга прячется в ней,
это - рыбы хлещут хвостами о ребра камней,
это - воздух, он им с непривычки остер и тяжел,
это - маятник в небе и круг, им очерченный, желт.
Но чем выше - тем выше, тем меньше веселых картин,
только глыбы веков, только белые пятна вершин.
Хохотнут камнепады как зрители в скучном кино.
Быть собою, старик, может быть, это вправду смешно.
Голубой апельсин удивленья покатится комом с горы,
вроде финиш, старик, вроде - все, мы уже вне игры?
Осторожно рисует картинки зеркальная гладь -
это память, и как бы ее нам с тобой не помять.
***
3.
Я играю на гитаре - он играет на трубе,
по гитаре я ударю - он мундштук прижмет к губе.
Затрубит моя гитара, загремит его труба,
вот вам весь концерт на пару,
вот и вся наша судьба.
Подпоет нам как по нотам
пес бродячий за углом,
мы играем про чего-то,
он играет об другом.
Наш ансамбль очень дружен
вот уже который год,
он нам всем ужасно нужен,
впрочем, черт его поймет.
Чтоб душе нашей пропащей
номер выпал не пустой,
случай нам сыграет в ящик
пару песен про любовь.
Вчетвером играем живо
вот уже который год,
все мы выглядим счастливо,
впрочем, черт нас разберет.
Я играю на гитаре, он играет на трубе,
по гитаре я ударю - он мундштук прижмет к губе.
Затрубит моя гитара, забренчит его труба,
вот вам весь концерт на шару,
вот и вся наша судьба.
***
4.
Здесь, на мирном побережье
для беззвучных рифмачей
мы с тобой, дружище, те же -
я ничей и ты ничей.
По бездушью, по безбожью
прокатившись колобком,
мы с тобой, дружище, то же -
я никто и ты никто.
В городском многоэтажье
со щитом иль на щите
мы с тобой, дружище, там же -
я нигде и ты нигде.
А когда над пепелищем
загорится вдруг звезда,
видим, нет для нас, дружище,
ни награды, ни суда.
***
5.
Лишь потрескивает душа
словно старый дом на ветру.
Чтоб не рухнула, обветшав,
миражом ее подопру.
Чтоб она защищала от
пустоты, от воров и вьюг,
пусть в ней вечно кто-то живет,
ну а кто-то бродит вокруг.
***
6 - 13.
ПРОЛОГ К ЗИМЕ
6.
Наверно только тишина
так властно управляла мной,
как эта старая стена
с улыбкой странной и сквозной.
В лохматых струнах кирпичей,
в отрепьях моха и траве
стоит стены виолончель,
прижав к груди свое «ave»!
Простите, это невпопад,
ну, что тут можно объяснить,
когда тепла порвалась нить
и листья с дерева летят!
И, рассыпаясь на ветру,
цветные пляшут лоскутки,
и вдруг, потрескавшихся струн
берез касаются смычки.
***
7.
Над речкой терпкий запах забытья.
Прохладный воздух будто зачарован,
дрожит как лошадь под рукой дождя.
Уже сентябрь на царство коронован,
весь этот лес как старое вино,
Пригубь от хмеля запаха лесного!
Все так полно и так напряжено,
ты постоянств постигнешь перемену
и до краев нальешься тишиной!
Язык дождя, наречье бурной пены,
ты многое таинственно поймешь,
поторопив застывшее мгновенье!
Как милосердна, как целебна ложь
в сентябрьской отраве откровенья!
***
8.
Светлый вечер холодною кромкой
обрезает стволы с высоты.
Под обрывом негромкий и ломкий
воробьиный щебет воды.
Тишина такая ручьящая,
вся везде под дождем кружа,
на сырой листве ворожащая,
быстровечная, в миражах.
Перечеркнутый птицей, старинный
горизонт беззащитен и прост:
кто-то, добрый, повесил картину -
чистый холст, серый холст, светлый холст.
***
9.
Йорик
Упади, оборванная тишь,
с голой ветки в горькое и злое.
Что же, осень, ты не подсластишь
свой отвар из охры, лжи и хвои?
Что же наливаешь кипяток,
подсыпаешь ржавчину, химеры,
Что отмеришь нам хрустящей мерой -
радость строчек, горечь между строк?
***
10.
В лесу среди морщинистых дубов
стоит себе в оранжевом плаще,
как будто посреди миров, столетий...
А лес тот стар, и воздух стар и лёгок,
и старый дождь стучит клюкой по листьям.
И он стоит, а серые спирали
дождя как путы на руки, на плечи...
Я подошёл и я сказал некстати,
он не ответил, вздрогнул и ушёл,
и скрылся между листьями и мохом,
как прячется подслушанная грусть.
Теперь вот я стою посередине,
смотрю как наполнялись чаши листьев
водой живой и мёртвой пополам,
и хочется закрыть глаза руками...
***
11.
Йорик
У осени в мелодиях изъян,
отравленных обманов череда.
Вот, горький дождь наполнил мой стакан,
хмельная облаковая вода!
Расплакалось витринное стекло,
вздохнув навзрыд метелью водяной,
и плетью ветра улицы секло
настойчивое небо надо мной.
И не пойму, вблизи или вдали,
от холода бела или седа,
клубами опускаясь до земли
дымится бесконечная гряда.
И каплями к мгновенью пригвожден,
от гибели осенней пригубив,
на этот раз я начерно рожден,
на этот раз я начерно убит.
И небо быстротечною стеной
украдено и не найти концов.
вокруг меня, во мне и надо мной
одно дождя подвижное лицо.
Я осени мелодией отравлен,
и горький дождь наполнил мой стакан,
и жёлтый дождь наполнил мой стакан,
пройдя расческой по вихрастым травам.
***
12.
Закат ли, хвост ли, нос из норки лисьей,
а может быть, совиный хохолок,
а может быть, в мгновенья желтых листьев
сентябрь вечность в ступе растолок,
но кончен день и стало очень тихо,
и каменные замки на песке,
и осень пляшет - старая шутиха
в ободранном узорном пояске.
Пролог к зиме зачитан и разыгран.
Случайным снегом воздух теребя,
зима воткнула сотню светлых игл
в распластанное тело сентября.
***
13.
Январь
Горе снегирье -
снег,
нежное снежево,
холод на хохолке.
Красный снежок
тополь на ветке взвешивает,
словно в руке.
Воздух в рулоны свёрнут,
сложен около труб.
Лошади греют слёзы
в белых ложбинках губ.
Хлеб на сугробе плешивом:
клювами щёлк,
щёлк
в камешки,
а снежинки
каплют со щёк,
щёк...
Горе снегирье,
снежные гири,
воздух в рулоне,
небо в короне... |
