Литературная критика

                            Нет, кто уж кулак, тому не разогнуться в ладонь! Гоголь

                            Мы акулу Каракулу кулаком, кулаком! К. Чуковский
                                                                                          
                            Кулак Пахом, чтоб не платить налога, 
                            Наложницу себе завёл. Мандельштам

                            Вот наделали делов эти Маркс и Энгельс! Ильф и Петров

                            Ближе к телу, как говорит Мопассан. Они же 

Добродушный, но вспыльчивый барон Клим Авидов, подаривший детям
Марины Дурмановой комплект для игры во «Флавиту» _ ¹, известен тем, что как-то возле отеля Гриц, в
Венеции Росса, апперкотом катапультировал незадачливого английского
туриста, некоего Уолтера К. Кивея, прямиком в будку привратника
за то, что тот шутливо заметил, сколь остроумно было опустить
первую букву своей фамилии, дабы использовать её как particule
(1.36).

В старой русской азбуке буква Д, которую Авидов, по мнению Кивея,
выкинул из своей фамилии, называлась «добро». Слово добро
многозначно. Как существительное, оно имеет два главных значения:
вещественное и духовное. В первом случае, добро
означает имущество или достаток, а во втором – благо, что честно
и полезно, всё чего требует от нас долг человека, гражданина,
семьянина, что противоположно худу, злу (Даль). Именно во втором,
возвышенном, смысле употребляет это слово советский поэт Куняев
в известном стихотворении 1959 года, начинающемся следующими строками:

Добро должно быть с кулаками.
Добро суровым быть должно,
чтобы летела шерсть клоками
со всех, кто лезет на добро.

Однако, в четвёртой строке значение слова добро
неопределённо: под теми, кто «лезет на добро», можно понимать
не только злодеев, попирающих принципы добра, но и обычных воров,
посягающих на чужую собственность В подобном «вещественном» смысле
слово добро употреблено, например, Пушкиным в
стихотворении «Десятая заповедь» (1821): «Добра чужого не желать
ты, Боже, мне повелеваешь» и Маяковским в стихотворении «Небоскрёб
в разрезе» (1925): «В сером герои кино, полисмены, лягут собаками
за чужое добро».

Подозреваю, что Набокову попалось на глаза стихотворение молодого
советского поэта (возможно, напечатанное в «Правде» или какой-нибудь
другой советской газете и сопровождавшееся краткими биографическими
сведениями об авторе) и он заметил непреднамеренную двусмысленность
в четвёртой строке. Это подтверждается тем, что слово клоками
встречается не только у Куняева, но и (будучи употреблено в единственном
числе) в «Аде» – в предсмертном письме Аквы, безумной сестры-близнеца
Марины Дурмановой и законной жены Демона Вина, отца Вана и Ады:
«человек должен знать, где он стоит, и давать
знать это другим, иначе он даже не клок человека»
(1.3).

Аква вышла замуж за Демона (опрометчивый поступок, имевший для
неё роковые последствия) в Калуге – городе, который на Антитерре
(планете-двойнике Земли, на которой происходит действие «Ады»)
находится в США (1.1). Летом 1884 года Ван и Ада совершили поездку
в Калугу, где они пили Калужские воды и посетили семейного дантиста
(1.22). Вода, которую пьют дети Демона и Марины, заставляет вспомнить
не только наваждение бедной Аквы, которой казалось, что она научилась
понимать язык своей тёзки, воды, но и комедию колкого
Шаховского «Урок кокеткам, или Липецкие воды» (1815). Её название,
если переменить в нём слово «Липецкие» на «Калужские», будет «колоть
глаза» Н. Н. Пушкиной, урождённой Гончаровой – красавицы, которая
блистала на придворных балах, где флиртовала с будущим убийцей
своего мужа, лето же, как правило, проводила в имении Гончаровых
Полотняный Завод неподалёку от Калуги. Как известно, брак с ней
не кончился добром для её мужа, А. С. Пушкина (1799-1837), приведя
его в конце концов на Чёрную речку, где он был смертельно ранен
на дуэли с Дантесом (или д’Антесом), имя которого отдалённо напоминает
слово «дантист».

С другой стороны, Калуга является родным городом Станислава Куняева
(р. в 1932 г.). Его стихотворение о необходимости для добра, как
нравственной категории, уметь постоять за себя, было написано
во время так называемой «хрущёвской оттепели» (1953-64 гг.). После
Ленина и Сталина, Хрущёв стал третьим по счёту правителем Советской
России. Трёх царей видел на своём недолгом веку Пушкин. О третьем
из них, Николае I, он писал жене: «третий хоть и упёк меня в камер-пажи
под старость лет, но променять его на четвёртого не желаю: от
добра добра не ищут» _ ². В то же
время, Никита Хрущёв является тёзкой героя фривольного стихотворения
Пушкина «Царь Никита и сорок его дочерей» (1822), которое начинается
следующими строками:

Царь Никита жил когда-то
Праздно, весело, богато,
Не творил добра, ни зла,
И земля его цвела.

Встречающееся в них слово добро употреблено в
том же возвышенном значении, что и в первых двух строках куняевского
стихотворения. Любопытно, что шестьюдесятью строками ниже Пушкин
ещё раз использует слово добро, но теперь оно
означает нечто совсем другое. Когда царь пригрозил, что, если
его подданные будут болтать о чём не следует, он отрежет женщинам
язык, а мужчинам «нечто хуже, / Что порой бывает туже», то

Остеречься всяк решился,
Ухо всяк держал востро
И хранил своё добро.

Иными словами, царь обещал кастрировать тех мужчин, которые проболтаются
о государственной тайне: что у сорока его дочерей (прижитых им
от разных матерей) кое-чего недостаёт между ног. Чего именно недостаёт,
автор прямо не говорит, а пытается объяснить намёками, смешными
обиняками («чтоб совсем не рассердить богомольной важной дуры,
слишком чопорной цензуры»). Так или иначе, даже самый недогадливый
читатель быстро понимает, что у сорока прелестных девушек, которые
во всём остальном – само совершенство, между ног ничего нет, пустое
место.

Странный изъян в физическом строении царевен интересно сопоставить
с тем, что А. П. Чехов (1860-1904) говорит, сетуя на упадок современной
ему литературы, в одном из писем Суворину: «У нас нет «чего-то»,
это справедливо, и это значит, что поднимите подол нашей музе,
и Вы увидите там плоское место. Вспомните, что писатели, которых
мы называем вечными или просто хорошими и которые пьянят нас,
имеют один общий и весьма важный признак: они куда-то идут и Вас
зовут туда же, и Вы чувствуете не умом, а всем своим существом,
что у них есть какая-то цель, как у тени отца Гамлета, которая
приходила и тревожила воображение. У одних, смотря по калибру,
цели ближайшие – крепостное право, освобождение родины, политика,
красота или просто водка, как у Дениса Давыдова, у других цели
отдалённые – Бог, загробная жизнь, счастье человечества и т. п.
Лучшие из них реальны и пишут жизнь такою, какая она есть, но
оттого, что каждая строчка пропитана, как соком, сознанием цели,
Вы, кроме жизни, какая есть, чувствуете ещё ту жизнь, какая должна
быть, и это пленяет Вас» _ ³.

Набоков принадлежит к великим и вечным писателям именно потому,
что каждая его строчка пропитана сознанием цели. Цели у автора
«Дара» и «Лолиты» самые отдалённые; впрочем, он не пренебрегает
и ближайшими целями, такими как освобождение родины. Как и все
другие его романы, «Ада» (1969) писалась в годы, когда Россия
находилась под властью большевиков, одним из многочисленных преступлений
которых было так называемое «раскулачивание» – конфискация всего
тяжёлым трудом нажитого добра у зажиточных крестьян, «кулаков»,
которые высылались в отдалённые районы страны или отправлялись
в концентрационные лагеря, в конце 1920-х – начале 1930-х годов.

Как и у слова «добро», у слова «кулак» много значений, первое
из которых – «пясть руки с прижатыми к ней пальцами». В переносном
смысле, «кулаком» называют не только богатого крестьянина-единоличника
или «мироеда», использующего наёмный труд, но и скупого человека,
скрягу (вроде Собакевича, которого Чичиков, герой гоголевских
«Мёртвых душ», мысленно величает «кулаком»), а также торгаша,
перекупщика, маклака. О печальной судьбе одного такого дельца,
мелкого и жалкого плута, и его задавленной нуждой семьи, повествует
поэма И. С. Никитина (1824-61) «Кулак» (1858),
написанная ровно за сто лет до стихотворения Куняева (и тем же
размером – четырёхстопным ямбом) и заканчивающаяся следующими
строками:

Придёт ли наконец пора,
Когда блеснут лучи рассвета;
Когда зародыши добра
На почве, солнцем разогретой,
Взойдут, созреют в свой черёд
И принесут сторичный плод;
Когда минёт проказа века
И воцарится честный труд;
Когда увидим человека –
Добра божественный сосуд?

Примечательно, что едва ли не первым критиком, который сочувственно
встретил появление поэмы Никитина, был «железный забияка» Добролюбов
_ ⁴.

О том, что Набокова тоже волновал вопрос, которым задаётся Никитин
в конце своей поэмы, говорит хотя бы то, что слово кулак
встречается (во французской транскрипции) и в «Аде»; а когда в
финале романа Терра и Антитерра сливаются, Ван недаром вспоминает
русских крестьян и поэтов, которые «умирали, в эту самую минуту,
в невольничьих лагерях Тартарии [страна, которая на карте Антитерры
протянулась «от Курляндии до Курил», подобно Советскому Союзу
или Российской Империи на карте Земли]» (5.5).

Действие «Ады» происходит на вымышленной планете, но, поскольку
Набоков – «реальный» художник и пишет жизнь такою, какая она есть,
её герои (как, впрочем, герои всех книг Набокова) – живые люди,
которым не чуждо ничто человеческое. Когда в 1888 году Люсетта,
сводная сестра Вана и Ады, влюблённая в брата отнюдь не платонической
любовью, навещает его в Кингстоне (2.5), Вану стоит огромных усилий
скрыть свой физический отклик на красоту младшей сестры:

Морщась и меняя положение ног, наш юный Вандемониец проклинал
в душе состояние, в которое накрепко вверг его образ четырёх горящих
угольков лисичкиного креста. Один из синонимов слова condition
– state, «состояние», а прилагательное human,
«человеческий», может быть перетолковано как manly,
«мужеское» (поскольку L’Humanité означает Mankind, «мужской
пол»!), и вот как, дорогие мои, Лоуден недавно перевёл название
дешёвого романа malheureux _ ⁵
Помпье La Condition Humaine, в котором, между
прочим, термин «Вандемониец» смехотворно толкуется как «Koulak
tasmanien d’origine hollandaise» _ ⁶.

«Четыре горящих уголька лисичкиного креста», которые не дают покоя
Вану – это огненно-рыжие волосы Люсетты, образующие, вместе с
тремя островками растительности на её теле, воображаемый крест.
Кроме того, словом крестик (от английского слова
crest, «гребешок», к которому добавлен русский
уменьшительный суффикс) Люсетта называет ту часть женского тела,
которая отсутствует у царевен в стихотворении Пушкина. Надеясь,
что ей удастся соблазнить Вана, она напоминает ему партию «Флавиты»,
когда-то сыгранную ею, Ваном и Адой в Ардисе, в самом конце которой
Люсетта оказалась с такими шестью буквами: Л, И, К, Р, О, Т. Четырнадцатилетний
Ван и двенадцатилетняя Ада, не по годам развитые и к тому времени
уже ставшие любовниками, быстро совершили перестановку Люсетинных
букв, но самой Люсетте было тогда (летом 1884 года) лишь восемь,
и она просто не знала соответствующего анатомического термина.
Поэтому она скромно ограничилась тем, что составила невинное слово
ротик и осталась с буквой Л, с которой начинается
её имя (и которая в старой русской азбуке называлась «люди»).

Всеми силами противясь чарам Люсетты и пытаясь унять невольное
возбуждение, Ван вспоминает смешную ошибку, допущенную Лоуденом
_ ⁷ при переводе названия романа некоего
Помпье _ ⁸ La Condition Humaine.
В нашем мире, автором романа La Condition Humaine
(«Удел человеческий», 1933), действие которого происходит в 1927
году в Шанхае, является Андрэ Мальро (Malraux). Термина «Вандемониец»,
который объединяет в себе имя главного героя и рассказчика «Ады»
и светское прозвище его отца, в романе Мальро, разумеется, нет.
Но нетрудно заметить сходство этого термина со словом пандемониум
(место, где собираются злые духи; в поэме Мильтона «Потерянный
рай», 1667, Пандемониум – место обитания сатаны, столица ада),
встречающемся в романе Ильфа и Петрова «Двенадцать стульев» (1928),
действие которого также происходит в 1927 году, в Советском Союзе.
Когда отец Фёдор Востриков, священник церкви Фрола и Лавра, отправившийся
на поиски сокровищ, спрятанных в обивку одного из двенадцати стульев
гамбсовского гарнитура, явился к инженеру Брунсу, последний обращается
к нему со следующими словами: «Если я их [стулья] у вас украл,
то требуйте судом и не устраивайте в моём доме пандемониума!»
_ ⁹

В стульях, принадлежавших когда-то генеральше Поповой, конфискованных
у неё и доставшихся инженеру Брунсу, никаких брильянтов, конечно,
нет. Ордера на них отец Фёдор получил у работника старгородского
архива Варфоломея Коробейникова (только что отдавшего ордера на
бывший гарнитур Воробьянинова, в который его тёща спрятала сокровище,
Остапу Бендеру). Свой домашний архив дорогой мебели, реквизированной
советской властью у бывших владельцев, «Варфоломеич» поэтически
называет «алфавитная книга, зеркало жизни» _ ¹⁰.
Поистине, если у жизни есть нелживое зеркало, то это именно алфавит,
из букв которого складываются слова, в которых лучше всего отражается
человек и его дела! И здесь уместно вспомнить, что название игры
«Флавита» является анаграммой слова алфавит.
А титул, имя и фамилия барон Клим Авидов, человека,
подарившего комплект для игры во «Флавиту» Вану, Аде и Люсетте,
образуют анаграмму имени Владимир Набоков, автора
«Ады».

Имя Walter C. Keyway, Esq., человека, которого
нокаутировал импульсивный Авидов, возможно, также является анаграммой,
которую ещё предстоит разгадать. Как бы там ни было, фамилия Keyway
(от английского key, «ключ», и way,
«путь»), кажется, намекает на инцидент, имевший место в старгородских
номерах «Сорбонна» между Остапом Бендером и отцом Фёдором. Когда
последний, сказав Бендеру «дурака», заперся в своей комнате, великий
комбинатор спрашивает его через замочную скважину
(по-английски, keyhole): «Почём опиум для народа?»
(то есть, религия; стóит отметить, что некоторые слова, объясняющиеся
в подстрочных авторских примечаниях в «китайском» романе Мальро,
имеют отношение к восточной религии, другие взяты из жаргона курильщиков
опиума; с другой стороны, можно вспомнить «шанхайских барсов»,
которых в романе Ильфа и Петрова упоминает Остап Бендер _ ¹¹). В ответ отец Фёдор пытается уколоть Бендера
просунутым в замочную скважину карандашом. Но Остапу удаётся выхватить
предмет, которым служитель культа хотел ужалить его, после чего
он перочинным ножом вырезает на ребре карандаша оскорбительное
слово и опускает его в ту же замочную скважину _ ¹².

«Опиумом народа» религию назвал Карл Маркс _ ¹³
(1818-83), упомянутый в «Аде» (в главе, в которой рассказывается
о посещении Люсеттой Вана в Кингстоне: 2.5) как Маркс père,
популярный автор «исторических» пьес. Автор «Капитала» пьес, как
известно, не писал, но он действительно был отцом большого семейства.
Помимо двух сыновей и одной дочери, умерших в раннем возрасте,
а также одного незаконного ребёнка, судьбой которого отец не интересовался
(о нём позаботился Энгельс), у Маркса было три взрослых дочери.
Самой талантливой и симпатичной из них была младшая, Элеанор Маркс-Эвелинг
(1855-98), автор первого перевода на английский романа Г. Флобера
«Госпожа Бовари» (1857), известного на Антитерре как «Урсула»
Флоберга (1.20). Её судьба была печальна: узнав о предательстве
мужа, Элеанор покончила с собой, приняв, подобно героине переведённого
ею романа, сильнодействующий яд. Мне кажется, имя Элеонора
Бонвар – женщины, чей ловкий трюк повторила задумавшая
самоубийство Аква (1.3), намекает не только на отравившуюся мышьяком
Эмму Бовари и увлекавшихся химией героев другого романа Флобера,
«Бувар и Пекюше» (1880), но и на судьбу несчастной дочери «Маркса-отца»
(и, возможно, несчастной Рене Моншати, возлюбленной художника
Пьера Боннара, 1867-1947, покончившей с собой в 1925 году, когда
Боннар отказался жениться на ней).

(Окончание следует)

__________________________________________________________

Примечания

1. Русский «Скрэбл» (известный также как «Эрудит»).

2. См. письмо Н. Н. Пушкиной от 20-22 апреля 1834 г.

3. см. письмо от 25 ноября 1892 года.

4. «Кулак. Поэма И. Никитина, М., 1858» («Современник»,
1858, №6).

5. несчастного

6. Тасманский кулак голландского происхождения. Старое
название острова Тасмания – Земля ван Димена.

7. По словам Вивиана Даркблума, автора Примечаний к
«Аде», имя Лоуден соединяет в себе имена двух современных бардов.
Нетрудно догадаться, что это Роберт Лоуэлл (1917-77) и Уистен
Оден (1907-73).

8. pompier по-французски «пожарный», а также «напыщенный,
претенциозный, помпезный».

9. Глава XXXVII: «Зелёный мыс».

10. Глава XI: «Алфавит – зеркало жизни».

11. «Двенадцать стульев», Глава XXII: «Людоедка Эллочка».

12. Глава XII: «Знойная женщина – мечта поэта».

13. В работе «К критике гегелевской философии права»
(1844). Сравнение религии с опием заимствовано Марксом у Новалиса.