Проза

Надежде Игнатьевне и Киму Павловичу.

Леденящий ноябрьский вечер наводил на мысль о том, что надо было
остаться дома.

Автобусы в это время ходили редко и как-то неохотно, иногда они со
скрипом тормозили и, не открывая дверей, уезжали в парк.

Катя решила пойти пешком – было недалеко.

От резкого порывистого ветра приходилось крепко зажмуриваться и идти
с закрытыми глазами. Поворот, десять шагов прямо, железные
ворота, ступеньки.

Она приоткрыла дверь, стянула примерзающие перчатки, поправила
прическу.

– Уже собрались? – кивнула вахтерше.

Катя поднялась на второй этаж, посмотрела на часы, и, подходя к
гримерке, по привычке бросила взгляд на небольшую табличку около
двери: театр-студия «Комета».

– Катерина… – Морошков сгреб ее в шумные режиссерские объятия, –
очень рад. Где пропадало мое вдохновляющее сокровище? – он
звонко чмокнул ее в шею.

– На работе, – она кинула сумку в груду старой одежды и вещей
неизвестного назначения, называемую реквизитом. – Не всем же
гулять самим по себе….

– Полно вам, звезда моя, – пропел он и ускользнул в зал.

У нее была внешность, про которую трудно сказать что-либо
определенное: небольшого роста, с нерезкими изгибами и некрупными
формами, с большими выразительными глазами и некрасивым ртом;
она казалась отталкивающей или привлекательной в зависимости
от настроения или произносимых ею слов, а иногда даже от
освещения.

– Всем привет, – Катя устало опустилась на стул, вытянула ноги и закурила.

Бывшее складское помещение, ставшее гримеркой, было хаотично
заполнено многочисленными вещами. Громоздкая лестница возвышалась
над самодельными полками, на которых потрепанные книги стояли
вперемешку с бумагами и фотографиями в пластмассовых
рамках. На гвоздиках, вбитых в шахматном порядке, висели видавшие
виды головные уборы: широкополая дамская шляпа с пером,
фуражка военного типа, панамка в мелкий цветочек и заячьи уши.
Полная пепельница и телефон, по которому можно было
поговорить только самому с собой, украшали стол, занимавший почти всю
комнату. На стене надпись: «режиссер всегда прав!» и
приколотые листки с неразборчивым текстом.

Достопримечательностью комнаты было большое, старое зеркало. Скорее
даже не кривое, а волнообразное, оно превращало отражение в
нечто фантастическое. Время от времени его предлагали
выбросить.

– Ни в коем случае, – неизменно отвечал Морошков, – волшебная вещь:
перед спектаклем посмотришь – и грима не надо…

В комнате находилось человек семь. Они курили и вяло беседовали.

– Слушай, Катька, тебе вот кто больше нравятся: блондины с машиной
или брюнеты без ничего? – спросила Людмила, считающаяся
местной примой.

– Машина без мужиков, – сказала Катя. – А что?

– Да вот, не знаю, кого выбрать, – Люда выдохнула сигаретный дым, –
Саша, конечно, хорош, но Витька все же почти муж… Ночами не
сплю, мучаюсь. Может, к гадалке сходить…

– Ну, нагадать и я могу, – улыбнулась Катя.

– Правда? Ну-ка, – Люда протянула руку.

– Что ты, какая из меня предсказательница…

– Слушай, – сказала Люда, – а вдруг у тебя дар?..

– У меня?.. Ладно, – Катя взяла доверчивую ладонь, посмотрела на
загадочное переплетение линий, – вижу мужчину: неопределенного
возраста и… рыжего!

– Да ну тебя…

– Это еще не все, рядом – ребенок.

– Мальчик? – быстро спросила Люда.

– Мальчик, – сказала Катя, – и девочка. И собака.

– Овчарка? А муж – рогоносец?

– Ну что ты… семейная идиллия.

– А как на работе?

– Чудесно, – Катя развеселилась, – карьерный рост, высокая зарплата,
дружный коллектив. – Она покрутила изучаемую руку. – А свой
актерский талант будешь растрачивать у нас.

– А как насчет кинозвезды?

– Нет, Людка, играть тебе самодельных принцесс.

– Да? – Люда поморщилась, – А у самой-то с этим как?

Катя взглянула на свои руки.

– Как ты думаешь, что здесь написано? – она протянула обе руки только что

вошедшему Жене, юноше с замерзшим лицом и блестящими глазами.

– Ты проживешь долгую счастливую жизнь, – сказал он, стягивая с себя
огромный красный шарф.

– Творческую? – спросила Катя.

– Очень. Правда-правда.

– Ты у нас гадалка с гарантиями?

– Естественно, – засмеялся он. – А мы сегодня делом занимаемся или как обычно?

– Расслабься, – Люда придвинула ногой стул.

Кате вдруг стало непереносимо грустно. Всегда одно и то же, какое-то
странное состояние постоянного ожидания.

Уже давно она не испытывала здесь никакого удовольствия, но театр,
даже любительский, был единственным местом, связывавшим ее с
таинственным миром людей, живущих, как казалось, настоящей
жизнью. Даже полное осознание того, что это всего лишь
иллюзия, ничего не меняло.

Дома Катя почти всегда выключала театральные телепередачи; не могла
простить себе того, что актеры там, на сцене, а она здесь,
что они особенные, избранные, а она – человек из зрительного
зала.

Иногда в финале увиденного ею спектакля слезы начинали течь по

щекам – в тот момент, когда действующие лица превращались в
исполнителей, брались за руки и выходили на поклон. Она знала, что
сейчас они расцепят руки и уедут в свои обычные домашние
жизни, но это понимание не могло заглушить щемящее чувство
собственной беспомощности и бездарности. Ей казалось, что она
безвозвратно упустила что-то главное в своей жизни.

Вошел Морошков, призывно хлопая в ладоши.

– Прошу всех в зал, – сказал он, – вечером приятного трепа жертвуем
в пользу репетиции.

Все медленно потянулись к залу. Люда томно спросила:

– Опять будем заниматься этюдом «прогулки страуса по ювелирным магазинам»?

– Господа, – раздраженно сказал Морошков, – по просьбе Людмилы, не
желающей поработать страусом, репетиция откладывается на
неопределенный срок. Всем спасибо!

– Остынь, – сказала Люда, – страус так страус.

Взяв кучу каких-то мятых бумаг, Морошков произнес:

– Соблаговолите сесть, замолчать и выслушать меня.

Такая формулировка могла означать две вещи: или их выгоняют из
помещения, которое все-таки отдадут под забегаловку, или ему
самому все окончательно надоело.

Но прозвучало другое.

– Друзья мои, – сказал Морошков, – в нашей «Комете» отыграно около
пятнадцати сезонов. Через нее прошло три режиссера и
несколько десятков актеров. (Кате всегда казалось, что это название
– некоторое преувеличение. Когда-то он представлял ее
друзьям: «Это Катя, моя актриса». И от этого несоответствия у нее
портилось настроение). У нас неплохой репертуар, но,
по-моему, пришло время поставить что-нибудь посерьезнее.

– Не слишком ли пафосно? – спросила только что подошедшая Лариса.

Проигнорировав вопрос, Морошков продолжил:

– Так вот, я тут подумал… как насчет «Маленького принца»? Во-первых,
его можно показывать детям, значит, наш профиль не
изменится, а потом, и это главное, это ведь история для взрослых…

Ставить ее будет трудно, говорил Морошков, привычно интонируя
голосом. Тем более играть. Но не невозможно. Это будет проверкой
жизнестойкости и таланта труппы, выявлением ее перспектив.
Удивил всех, сказав, что если приглядеться, там наберется
около пятнадцати персонажей.

– Мы с Женей набросаем приблизительный сценарий, – закончил он. – Как

идея народному собранию?

Собрание лениво перекидывалось соображениями.

– Мне, в общем-то, нравится, – сказала Лариса.

– Принц так принц, – высказалась Люда.

Катя молчала, о чем-то задумавшись.

– Ну и отлично, – сказал Морошков, – есть и мысли по поводу ролей.
Пожалуй, Летчиком буду я.

– А еще мысли? – спросила Лариса.

– Будут и еще…. А пока, друзья мои, перекур! – и, схватив со сцены
пачку сигарет, он выскочил в коридор.

Катя вышла следом. Села на темную лестницу рядом с Морошковым.
Затянувшись, негромко спросила:

– Ты дашь мне роль?

– Почему ты спрашиваешь?

– В прошлый раз я не играла.

– В прошлый раз ты полгода не приходила.

– Я работала, – сказала Катя, – ты же знаешь.

– Неважно. Если ты сможешь – пожалуйста. Будешь играть Змею.

– Я серьезно.

– Я тоже, – сказал Морошков.

Оба замолчали.

Кате вспомнилась молоденькая, но уже популярная актриса, которую она
недавно видела по телевизору. Актриса с блестящими глазами
говорила о том, как странно быть узнаваемой на улице, как
она каждый раз волнуется перед спектаклем, о том, чем
приходится жертвовать ради профессии. К концу беседы она призналась,
что иногда завидует обыкновенным людям. Так и сказала:
обыкновенным людям. Она была из другого мира. Наверное, даже с
другой планеты.

– Я хочу играть Маленького Принца, – сказала Катя.

Морошков рассмеялся и обнял ее за плечи. От этой снисходительности
ее покоробило, она резко отодвинулась.

– Что здесь смешного? – почти закричала она. – Нет, ну что здесь смешного?!..

– Катерина, ты красивая женщина, – произнес он с той интонацией, с
которой обращаются к маленьким детям, – к тому же ты умна.
Более того, ты очень способная. Но до такой роли тебе, извини,
еще расти и расти.

– Боюсь, в моем случае это означает стареть.

– Не говори глупости. Я, между прочим, старше тебя почти на десять
лет. Так что же, значит, по-твоему, я старый?!

– Перестань, – сказала Катя. – Или хочешь поговорить о себе? У тебя
есть молодая восторженная подружка, друзья, с которыми можно
пить, разглагольствуя о театре… Есть профессия, какая есть,
но все-таки профессия, есть, наконец, элементарное
самоуважение.

– Катерина…

– Дай мне договорить. Мне тридцать два года. У меня есть семилетняя
дочь и нет особенных талантов. Мне никогда и ни в чем не
сыграть главную роль.

К горлу подступил комок. Она резко замолчала.

– Между прочим, Юля и моя дочь тоже, – тихо сказал Морошков.

Через какое-то время Катя ответила негромко и грустно:

– Да, но не очень часто.

– Так получилось…

– Сейчас это неважно. Сережа, у меня в жизни должна быть хотя бы
одна такая роль. В который раз я пройду мимо себя. Пожалуйста….

Последнее слово она произнесла чуть слышно. Оба о чем-то задумались.

– Ладно, – сказал Морошков, – но у меня нет уверенности, что ты это
потянешь. А делать халтуру мне надоело. Ты хоть помнишь, кто
такой Маленький Принц?

В ее взгляде он вдруг увидел, что Катя понимает своего будущего
героя намного лучше, чем все остальные. Потому что сама так же
одинока.

Потянулись бесконечные, нервные репетиции.

Катя недосыпала, часами разговаривала перед зеркалом, стала
раздражительной. Поссорилась с родителями. Чуть не уволилась с
работы. Второй месяц не успевала с дочкой сходить в зоопарк.

Иногда она хотела все бросить.

– У меня не получается, – говорила со слезами в голосе.

– Отлично, – взмахивал руками Морошков, – у меня как раз есть кандидатура…

– Нет, – вздрагивала Катя.

Как-то они репетировали эпизод, в котором Катя, свешивая со сцены
ноги, произносила:

– Я так люблю смотреть на закат. Пойдем посмотрим, как заходит солнце.

– Отвратительно, – говорил Морошков. – Прекрати кокетничать. Забудь
о том, что ты женщина. Ты – Маленький Принц! Попробуй
сказать это проще.

Она повторила еще раз.

– Ты же никогда не разговариваешь так в жизни! Я знаю, ты любишь

смотреть на заходящее солнце. Вспомни, что ты при этом чувствуешь.

– Я так люблю…– она замолчала, с досадой опустив голову.

– Иди сюда, – сказал Морошков, – слезай со сцены.

Он усадил ее рядом с собой на длинную скамейку.

– Представь, мы находимся далеко-далеко, вечер тает в теплом тумане,
птицы уже устали…– он обнял ее и дотронулся губами до ее
волос, – скажи мне.

– Я так люблю смотреть на закат, – прошептала Катя и закрыла глаза,
– пойдем посмотрим, как заходит солнце.

– Вот! – сказал Морошков.

Дни пролетали. Незаметно наступил новый год.

Катя испытывала какие-то неведомые раньше чувства. Казалось, мир
менялся, становясь теплее и ближе.

Однажды она позвонила Морошкову часа в три ночи:

– Сережа…

– Да?

– Нарисуй мне барашка…

– Дура, – сказал он ласково.

Премьера проходила в каком-то богом забытом доме культуры. Пыльные
цветы в огромных горшках, чудаковатые старушки и просторный
зал с тяжелым занавесом.

Немногочисленные зрители – друзья и родственники – переговаривались
друг с другом, рассаживаясь, что придавало происходящему
ощущение некоторой интимности.

В гримерке курили и громко разговаривали.

– После спектакля – к Морошкову? – уточнил Женя, рисуя что-то на
лице, – если не провалимся…

– А у меня свидание, – сказала Люда, немного нелепая в своих пышных
розовых одеяниях, – вон сидит там в зале, с хризантемами…

– Ну и возьмешь его с нами, – сказал Женя, – если не провалимся!

– Тьфу на тебя! – закричали со всех сторон.

Катя пыталась повторить текст.

– Все готовы? – крикнул Морошков, – начинаем!..

…Занавес опустился. Несколько секунд в зале стояла абсолютная
тишина. Потом раздались аплодисменты. Какой-то лохматый человек
встал и закричал: «браво!».

Катя подошла к краю сцены, держа кого-то за руки. У нее слегка
тряслись колени. Напротив было множество лиц, радостных,
задумчивых, насмешливых и даже снисходительных. В этот момент она
любила их всех.

Подбежала Юлька, протянула чуть помятые подснежники.

– Мама, когда я вырасту, – сказала она, – я тоже буду актрисой. Как ты.

«Как ты», удивленно повторила Катя.

2001 г.