Проза

Начало

Продолжение

4. Свадьба, вроде

Резкой пулеметной очередью сверху ударил глухой стеклянный перестук.
Тут же, перекрывая прочие звуки, отчаянно и исступленно, набирая
силу, взревело многоголосье:

«Г О Р Ь К О !!»

Лениво всколыхнулось сине-зеленое, муть поднялась и змеино качнулись
виноросли.

Нет, пока все по-прежнему.

Это и есть наш мир. Не я придумал его, не мне отвечать за то,
что в нем происходит. И стыдиться не мне. Потому что живу я не
здесь! Даже находясь в нём и взаимодействуя, я никогда не сольюсь
с тем, чего не могу принять! Там наверху тоже не хочет сливаться
и терять своих очертаний Серёга. Это не просто. И хотя он может
оказаться вовсе и не Серёгой на самом деле, он тоже не поддается
натиску обнаглевшей реальности, и в свои 18 лет хочет думать и
жить по-своему.

– А я говорю – целуй! – заревел наверху мощный бас. – Ты почему
не слушаешься своего наставника?! Я тебя завтра выгоню из бригады!

На поверхности элегантная стая летучих рыбок брезгливо спорхнула
с волны. Серёга не сдавался. Его обругали и громко заспорили,
кому целовать невесту. Никто не хотел, и весёлая перебранка посыпалась
на наши головы.

Загремел хохот, рассыпались крики. Веселье на третьем этаже набирало
силу. Там словно пытаются заглушить в себе грядущий крик отчаяния,
уже подступающий к горлу. Там уже никто ни на что не надеется
и ничего не ждёт. Кроме Сереги.

Сдув с лица прядь волос, девушка посмотрела на потолок.

– Свадьба, вроде, – спокойно произнесла, не утверждая и не спрашивая.

– «Свадьба», – вздохнул я и, стараясь увести её поскорее от этой
темы, спросил, – Откуда вы?! Без пальто!

– Я здесь рядом живу, – она кивнула в неопределенном направлении.
Хотела продолжить, но из коридора в дверь тяжело бухнули плечом,
завертели ручку.

– Эй, Вась! – крикнули. – Открой быстрей! Не бойся – я без Лёхи!

Васька, которого звали, в этой комнате никогда не водился, и я
вышел сам.

– Открыта, Вить! Ты не в ту сторону крутишь!

– А-а, – Медвежковатый в нахлобученной по самый нос шапке просунулся
в комнату и поставил на пол у стены две пустые бутылки. Одна,
похожая на Медвежковатого, звякнула нахлобученным на нее стаканом.
– Я вообще-то не Витька, но все равно, думаю, чего это он от друзей
закрывается?! Оказывается, замок наоборот! – Он с интересом покрутил
белую ручку, наблюдая, как работает при этом язычок замка.

Выяснил, вспомнил что-то и попросил:

– Ты кучерявого в семь часов разбуди, ладно? А то он, дурак, на
работу проспит.

Я догадался и кивнул. Мы пожали друг другу руки, он ушел, а две
бутылки смешливыми свидетелями остались у стены.

Волшебные сказки невозможны в этой среде. Даже красота здесь меркнет.
Она бессильна в этом сине-зеленом! И ничего не изменить!

– Как вы здесь очутились? – спросил, наконец.

Голубой взгляд хлынул из-под ресниц, испытующе задержался на моем
лице.

– У меня муж, – осторожно сказала она, – очень красивый. Он белорус.
Высокий. На него все вешаются. У него большие, – оживилась, –
во такие, – пальцами изобразила величину куриного яйца. – Во такие
глаза! Голубые. Волосы…., – она задумалась на миг, – белые. Как
у негра. Курчавые. Очень красивый, – повторила. – На него все
вешаются….

Тоже сказка, нелепая и смешная. И все равно непонятно, как эта
очаровательная жена красивого белорусского негра оказалась одна
в мужском общежитии!

Мудрое сине-зеленое лениво усмехается на мои безмолвные вопросы.
Но я, действительно, не понимаю, что происходит.

– Как же он тебя отпустил? Одну! Сюда!

Юное создание пожало плечами и потянуло платок за кончики, выравнивая
их на груди.

– А он и сам сейчас у любовницы!

Что ж это за любовница, ради которой можно оставить бесхозной
такую жену?!

– Не верите? Я тоже сначала не верила! – показательно искренний
взгляд. – Уходит, ну, мало ли куда! Как с работы придет, поест
и побежал! Я говорю: почему ты ни посидишь дома, со мной, телевизор
ни посмотришь! А потом мне сказали – он к любовнице ходит. Я долго
не верила. А как-то вечером соседка прибегает, пойдем, говорит,
убедишься. Он сейчас к Вальке пошел, я знаю, где она живет. Подвела
она меня к дому, окна показала. Свет горит. Подождали. Погас.
Мы туда. Соседка говорит: иди сама, я не пойду. Я дверь толкнула,
а она открыта. Вбегаю, свет сразу включила – а он уже на ней!
Представляете, какой нахал! Я его за руку схватила, стала тащить.
А он говорит: «Ты нам мешаешь. Иди отсюда!»

Ну и черт с тобой!

А он и сейчас у любовницы. Изменяет мне нарочно, чтобы я за ним
побегала. А я не побегу. Я и сама….

Это хорошо, что ваша комната была открыта. Пусть он теперь побегает!

Давайте мы закроем её на замок! – и она привстала, намереваясь
пойти к двери.

Тут же пластмассовая ручка закрутилась, завертелась, завизжала.
Снаружи забухали, застукали, заругались, заодно сводя с непокорной
дверью какие-то старые счеты. Наконец, резко и коротко скрипнув,
она распахнулась. В комнату всунулась смешная курносая голова
и, разинув рот, захлопала удивленными глазами. Взгляд на меня,
взгляд на девушку.

– Галя, привет!

Снова взгляд на меня. Глазки на розовощекой физиономии сузились.

– Ой, не могу! – вдруг завопила голова. – Ой, что-то мне не хорошо!
– Жизнерадостный мой сосед Колька-Толька согнулся в три погибели,
схватился обеими руками за живот и присел. – Ой, совсем плохо!
– Волчком развернулся на пятке, и вместо головы в комнате оказалась
его задница. – Ой-ой! – крикнул тонким голосом из коридора, потрогал
задницу ладонью, – У меня понос начинается! Сейчас всё у вас обдрищу!
– Снова крутнулся лицом в комнату. Выпрямился. – Ты что, с ума
сошел?! – обратился ко мне своим естественным голосом и указательным
пальцем висок побуравил. – Щас пойду, расскажу – все смеяться
прибегут!

Давясь смехом, захлопнул дверь и затопал по коридору, крича во
всё горло: «Любовь – злодейка!»

Ничего не отразилось на лице юной гостьи. Она словно окаменела.

А наверху все в порядке – «из души уходит прочь тревога. Впереди
у жизни только даль…, и-и-и, – заела пластинка, – и-и-и…. Дорога,
дорога».

Песни у нас не кончаются и не начинаются. Они взрываются на полную
громкость в любое время суток с середины, с конца, с начала, и
обрываются так же внезапно и резко. Они помогают нам что-то глушить
в себе. И хотя никто не в силах дослушать их до конца, без них
мы не можем.

Жуткое веселье царит в наших глубинах – безбрежное, неуправляемое,
исступленное. Равнодушно колышутся виноросли, и поднимается тяжелая
муть, и снаружи, и внутри. От этого веселья уже не спасают ни
стены, ни потолки, не ограждают заборы, двери, законы.

Над головой разом ухнули, гикнули, звякнули, и чугунный топот,
сотрясая округу, забухал в потолок. По поверхности пошли волны.
А у нас начались танцы. Наверное, так же неистово плясал морской
царь, когда Садко играл ему на своих гуслях, а на поверхности
тонули корабли.

«Прекрати, Садко, не губи людей! Перестань играть!

Не своя у меня воля в этом сине-зеленом!»

Над нами уже никто не плавает – всё сразу идет на дно.

Бермудский треугольник!

Поперек общего веселья и шума, стараясь все перекричать, кто-то
отчаянно и надсадно порывался запеть своё единственное, главное,
но не мог наскрести из своей души и памяти ни слов, ни мелодии.

«И-и-йех, арлекино! – взмывал его стон. – И-и-и-эх, белые крылья!
– звучало рыдание. – И-и-и-эх…, так вашу мать всех!»

Он так и не спел заветное – рухнул о пол и мгновенно захрапел,
продолжая и дальше отчетливо выделяться среди общего шума.

– Молодые, в постель! – прогремел приказ.

Я посмотрел на потолок – «Серёга, держись!»

– А я говорю: ложись! – снова рявкнуло. – Товарищи старались:
невесту ему тащили, кормили её, поили!

– Она одной водки целую бутылку выжрала, да, Толь! – встрял пронзительный
тонкий голосок.

– Больше не наливай! – буркнул бас. – Хороша уже! – и взревел,
накаляясь, – Ты почему против коллектива идешь?! Ты что, лучше
всех?! Мы здесь все братишки-подводники друг за друга стеной,
один ты – не пришей пизде рукав! Ты что людям праздник портишь?!

– Любоф-ф ждет! – уличил Серёгу ехидный голосок.

Громкий хохот потряс здание.

– Вот и люби свою невесту! – зашумело многоголосье. – Все любят,
а ты что?!

– Да, тебе почему наша невеста не нравится?! – начальственно загремел
бас.

– А он боится, да Толь! – опять встрял мелкий бес. – Он не умеет!
– и засмеялся заливисто. – Он не знает, куда…. любить!

Галя опустила взгляд с потолка, вздула светлую прядь.

– А вы тоже ложитесь! – сказала спокойно. – Вы не стесняйтесь!
Я свет погашу.

Наши взгляды встретились. Какая-то нездоровая раздвоенность во
мне.

«А если наперекор всему, запереть дверь на ключ, погасить свет?
– ядовито мерцала рисковая мысль. – И пошли все...!»

В тот же миг волшебная белая ручка – участница всех событий плавно
повернулась вниз. Кто-то толкнулся в дверь из коридора, но безуспешно.
Хороший у меня замок! Здесь, вообще, хорошо то, что наоборот.
Ручка задергалась, завертелась, повизгивая. Наконец, дверь со
скрипом открылась.

Эта женщина раньше, наверное, работала учительницей, а вышла на
пенсию и устроилась сюда. Вечерами приходит сторожить нас. Охраняет
до глубокой ночи, а там и поспать можно. Утром провожает на работу,
и сама уходит домой. Вдвоем с бабкой они так работают – стерегут
нас попеременно. А бабка еще и убирает. Эта уборкой не занимается.
Всегда с книжкой, вежливая, но не пугливая, чувствуется, с людьми
работала. Голос у неё приятный, но требующий внимания. Мы с ней
разговариваем о литературе. Обсуждаем последние публикации. Она
и сейчас, наверное, хотела о литературе. Пожилая интеллигентная
женщина в очках и с журналом «Наш современник» в руке заглянула
в комнату что-то сказать, но осеклась, да так и застыла с раскрытым
ртом и широко удивленными глазами.

Приятно иногда удивить человека.

Отступив от яркого света, помолчала и вежливо извинилась. В сумраке
коридора потопталась, прокашлялась и учительским голосом сказала:

– Галя, тебе домой не пора?

Не оборачиваясь, девушка ответила ровным голосом:

– Мы поговорим, и я пойду.

Из глубины коридора, указав пальцем в спину девушки, вахтерша,
изобразив на своем лице апокалиптический ужас, делала мне предостерегающие
знаки. Руками, глазами, головой, пытаясь дать мне понять, что
у меня в комнате атомная бомба.

Я кивнул ей в ответ.

Вахтерша еще помедлила и, покачав головой, плавно закрыла дверь.

Коллективный разум – полезная штука. Помогает избежать неприятностей,
которые уже достались другим. Без него я мог и не вспомнить несколько
разрозненных фрагментов совсем недавнего прошлого. Но нас охраняют.
И я вспомнил. Я же видел её здесь как-то мельком, у нас на кухне!

Так и было. Пытаясь спастись от наступления ядовитой действительности,
найти отдушину в этой сине-зеленой тоске, кто-то с нетерпением
начинал ждать чуда, какого-то знамения: грома, молнии, цунами,
землетрясения, затмения солнца…. Чтобы сразу все обновилось и
пошло по-другому.

Вот раскроется дверь, невидимо зазвучат какие-то музыкальные инструменты,
и в комнату войдет прекрасная девушка. Всё станет иным. Свежий
ветер дохнет, взойдет яркое солнце или луна, и неискривленными
будут лучи света. Дела и слова перестанут двоиться, всё станет
четким, определенным. Мы узнаем, наконец, свои имена, нам откроется
смысл нашего существования, и ясными станут цели. Отступит сине-зеленое.
Будет много новых песен, ярких цветов и веселых детей. Безбрежное
море любви и нежности! Новая, светлая и прекрасная начнется жизнь….

Дверь открылась. И она пришла….

Из Можайской тюрьмы. Беременная. Родила. Ребёнок, мальчик – ему
сейчас полгода – лежит в больнице с воспалением легких, а она
здесь. Сама почти ребенок. Нежный румянец, не заметно косметики.
Милая и, похоже, слегка выпивши. Такая наивная и беззащитно домашняя,
но уже настойчиво укладывает меня в постель:

– Раздевайтесь! Не стесняйтесь меня! Вы же спать хотите, я вижу.

Я хочу. Но боюсь.

Так же она приходила к другим, юная и опытная. Укладывала, и для
кого-то начиналась волшебная ночь. Ненужные с тел облетали одежды,
гас электрический свет, и юная фея открывала заветную дверцу в
волшебную сказку. А утром тот, кого она посещала, с гудящей от
чудес головой и пустым телом не мог найти в своей комнате ни девушки,
ни денег, ни ценных вещей. За эти явления она и оказалась в тюрьме.
Даже не тюрьме – колония там для несовершеннолетних – а ей 16-ти
еще не было. Куда школа смотрит?!

И вот она снова пришла.

Подарок в праздничной упаковке! Под тонкой визитной оболочкой
что-то неясное и влекущее. Странен её бледно-светящийся путь –
длинная вереница чужих комнат и постелей, чужие деньги и вещи,
кожно-венерологический диспансер, суд, полгода колонии и нескончаемый
шлейф слухов и пересудов.

– Тебе пора домой! – твердо сказал моими устами коллективный разум.
И она, молча, встала.

Я проводил её до порога. Она пошла по длинному тёмному коридору,
не оглядываясь, спокойно и прямо, а деньги и вещи остались на
своих местах. Ничего не изменилось. Наверно, еще не время.

Молча и заморожено я смотрел ей вслед, и с каждой минутой становилось
все более одиноко, тускло и нехорошо. Она спустилась по лестнице,
цокая каблучками, и дверь подъезда громко хлопнула, поставив точку
в её непрошенном визите.

Я вернулся в комнату и открыл балконную дверь. Снаружи холод и
ночь. Тягостное затянувшееся ожидание.

Все правильно. Давно её надо было отправить. И только саднило
тревожное ощущение, что это не вполне мой поступок, а скорее результат
коллективного опыта. Словно загипнотизированный я впал в ступор,
но коллективный разум подсказал верное решение. Значит, я все-таки
живу здесь, и все это в какой-то мере и моё! А сам я часть этого
подводного царства, и не заметил, как стал в нем растворяться.

Если бы она осталась со мной на ночь, а я утром остался без денег,
вещей, но с триппером или еще чем похуже, то, может, потом судьба,
чувствуя свою вину передо мной, постаралась бы как-то компенсировать
эти неприятности? Может быть, даже наградить за риск и безрассудство.
Но могла и сказать: «Сам, дурак, виноват! Тебя предупреждали!»
И попробуй, поспорь!

Нет уж, спасибо! Это в детстве и ранней юности я был как тот пацаненок
с кувалдой из киножурнала «Хочу все знать!». Сейчас уверен –знать
ВСЁ не хочу. Пусть что-то останется и на долю других. А они потом
расскажут. Я же пока наберусь терпения и подожду.

Ожидание – наше естественное состояние. Уже и не каждый вспомнит,
чего он ждет, что ему надо и что он хотел. Опускаются руки и растворяются
желания. Кто и когда явится нам с благою и страшной вестью, что
время пришло, и будем ли мы готовы к грядущим переменам?

В умывальной под раковинами уютно посапывал «кучерявый». Живописная
картина. Перепачканное побелкой серое пальто и даже подошвы ботинок.
Черная кроличья шапка надвинута по самые уши – чтоб не холодно
и чтоб мягче. Рядом чьи-то выброшенные рваные вьетнамки, огрызок
яблока и садистски исковерканный тюбик, будто в нем кто-то и впрямь
надеялся найти настоящий жемчуг, а не жидкую зубную пасту. Натюрморт
с Лёхой.

Бабка уборщица, мывшая коридор, только я поравнялся с ней, перестала
двигать своей ленивкой, зыркнула лукаво, и, не разгибаясь, спросила
подозрительно:

– А чего это она к тебе приходила?

– Дверь была открыта – вот и зашла.

– А-а, – поверила бабка, но тут же предупредила, – Ты её не впускай
– вмиг обчистит!

– Ну да?! – я нарочно усомнился.

– А то не знал?! – она выпрямилась, довольная передышке, – Щас
расскажу, – ленивку к стене прислонила. – У них вся семья такая!
У матери три дочки. Галя эта младшая. Ни мужей у них, никого,
а все рожают и домой несут. – Что-то посчитала на пальцах. – Четыре
или пять детей скопилось, а может, и больше, точно не скажу, а
отцов – ни одного! Да их тут все знают! – головой покачала и снова
за уборку взялась.

И вообще никого не пускай! – наказала вдогонку. – Путная сюда
не придет. Так какие-нибудь!

(Продолжение следует)