Комментарий |

Перестановка букв

нью-йоркская тетрадь

Начало

Окончание

ОСЕННЯЯ ОДА

Аркадию и Ляле Котляр

Тебя, о Пастырь, воспою, угадывая в хромосомах кротчайшей из овец пасомых всю космогонию Твою: все искушения орбит, разъятья атомов и литер – когда над гроздию Юпитер в садах Венериных скорбит и лета царственный покров чернеет в грозовой паване и вянет листьев упованье, что плод бессмертия багров... Тебя, о Пастырь, Твой живой и несмышленый универсум, который грекам или персам разверзся раной ножевой – когда помстилось тем тремстам, в горах остановившим Ксеркса, что кубок жертвенного сердца наполнит музыкой Тристан. Исчиркан дачный коробок чириканьем Твоих пернатых, и лирнику в тяжелых латах с утра доступен легкий слог. На каждом завитке руна посверкивает безнадежность. И все же нам святее нежность. И все же истина – одна. Всеобщая восходит связь – ее мне рифмы подарили, за мотыльками подалирий в тюльпанном дереве виясь. И я забуду, как прогорк тот воздух, где война и кризис, где орды смуглые, окрысясь, грозятся выродить Нью-Йорк; где, ежедневно проводя по горлу синенькой кредиткой, за суицидом жизни прыткой не чуешь капелек дождя... И океан-каменотес мне вольную раскроет ложу – и я ничем не потревожу Твоих, о Пастырь, сладких слез.

1 сентября 2003 г., Montauk

РЕВНОСТЬ

Преступая зыбкие чертоги, Повелел эфир, бесплотный уникум, Из-под гладкой чародейской тоги Выбиваться белопенным туникам. Загорайтесь, плавники касаткины, В тех пределах, где мы веки щурим И закатами шпалеры затканы Пятизвездочных прибрежных тюрем! Рогоносец млечности, проклюнься, Чтобы ночь, цикадами ограяна, Разносила ароматы скунса, От которых морщится окраина! Кантилены сплетен меркантильными Часто выглядят на фоне фьордов, Хоть и в лад с рыбацкими коптильнями На пороге тлеет шнур бекфордов. Оживайте, ревности химеры! Порывались фитили задуть бы мы – Не играй надсадный вой сверх меры Постояльцев призрачными судьбами.

* * *

Юлии Куниной

Страх символов и совпадений – Не суеверье, не тщета: Он касты жреческой священней, Древней аргосского щита. Врата любви срывая с петель, Блажит, расшатывает впрок Бесхитростную добродетель Изобретательный порок. Нам время видится с изнанки, Мой бедный Хайдеггер, пока Роландов разум в лунной склянке Процеживает облака. А к песнопеньям и подавно От века безответна страсть, И лавровой ухмылкой Дафна Рапсода норовит проклясть. Ужели била мимо цели Картезианская струя, Схоласта очи – проглядели Непредрешенность бытия?..

* * *

Циферблат легонько отстегни – И застынь в ребяческом испуге: Рычажки, пружинки, шестерни Там отплясывают буги-вуги... Развлекал удушливый июль Нас танцульками в пансионатах. За одной из диких тех косуль Ты следил в конце семидесятых. Механизму Гюйгенса – хвала, Бойся в тиканье его вторгаться! Полоумным визгом досветла Оглашали пригород аркадцы... Но оторван от земли Антей К вящей славе дюжего Геракла. Ты скитаешься среди теней, И терпенье времени иссякло. Круг очерчен, и пора ко сну. Погаси ночник рукой несмелой. Юную партнершу звали Эллой – Как твою четвертую жену... С лепестками средней полосы Облетели стрелки. Чет иль нечет?.. В комнате глухой песочные часы Первый поцелуй увековечат.

КАРНАВАЛ НА ФАЙР-АЙЛЕНД

Шероховата местность, как варенье Смородиновое... Шельмуя, эльф Прядет в низинах нити акварельней И с дюны шлейфом стягивает шельф. Подобно девственным принцессам, лани Отпрыгивают, прерывая ланч, Друидовой не доверяясь длани, Сколь подаянье ты у них ни клянчь. Грех жаловаться, мореход: на Halloween Напялил ты излюбленный наряд. Списали на берег? Расслабься, баловень Портовых краль и ласковых наяд!.. А ветер, смешивающий коктейли, Стирает все: цыплячий лимузин, Статью из «Таймс», покупки в «Блумингдэйле» И розыгрыш на party у кузин. Дано ли финтифлюшным посиделкам Развеять одичалую печаль? – И этикетка зазывает: «Welcome!» В бутыль, что накануне ты почал. Отделывают лайнеры на верфи. Наведаешься к пирсу – повинись: Жизнь бутербродом, по закону Мэрфи, На суше кувыркнулась маслом вниз! Ни вам клешней, ни расклешенных брючин. Волной отшвыривает от борта. Швартовы бы отдать! Корягой скрючен, Болтаешься весь день – а на черта?! От палевых, лилово-алых кружев Ослеп маяк, но двухсотлетний срок Он выстоял – ничем не обнаружив Незрячести – и слова не изрек. Безмолвье выразительней анафем. Срезая грубо с яблок кожуру, Мы разве только дьяволу потрафим, В камине камня не найдем к утру! Бреди себе на холостяцкий выдел, В каркасный домик, пригубить «Ла Гранж», И радуйся, что иву ту увидел – Добрейшую из кельтских великанш. Взметнувши струи выше эвкалипта, Остекленел охряный тот фонтан... За тыквою осклабилась калитка. Ты на приколе, старый капитан.

ВОСКРЕСНАЯ ПРОГУЛКА

Природа нам внушает раз от раза Все больше черт своих и строк: Сплетенье солнечное, ветреность экстаза, И радужную оболочку глаза, И материнский родничок. А мы – сполна ли нашим детям Покой душевный жертвуем и стих? И если нет – ужели не ответим Перед собой, перед столетьем Разрозненности всех живых? И, обходя махровый тот овражек В Порт-Вáшингтон, я вспоминаю дочь: Шестнадцать лет всего – а жребий тяжек, Дай Б-г ей чашу превозмочь! Малыш Артем сестрице Марианне С приземистых фламандских берегов Призывно машет – и уже заране Москвичку бледную обнять готов. Вибрируют лебедки сухогрузов, И слышится лихое «труляля», И кто-то уж посажен в кузов Берегового патруля. Матросы шляются, с повадкой куньей, Не вслушиваясь в дальний перегуд, Вокруг да около младых молчуний И сигареты берегут. Одна из них – мадонною Корреждо Мне видится. Я потрясен. Срываю розу с клумбы у коттеджа... Ах, нет же, это только сон! Глядите, вдоволь же себя натешьте, Помпоны посрывав со лбов! Да не забудьте, что надежде Сопутствует одна любовь... А, впрочем, между старым Амстердамом И Новым – много сотен миль. Резвитесь, бражники, и рубенсовским дамам Проставьте от меня бутыль! Я обманул предчувствия природы. Мой облик фальшью искажен. Не похожу я на ее восходы И на пречистый небосклон. Еще не осиян священным заревом – Подлесок сморщился, пожух. Плетусь обратно, к автострадам гаревым. На мне обтерханный кожух. И челка вьется – повторяя контур Смущенных облаков. И на утес У переносицы садится кондор: Чтоб переждать потоки слез...

ПЕРЕСТАНОВКА БУКВ

Мне радостно не оттого ли, Что Космос подчинился воле Причудливейших анаграмм, Не погрешивших ни на грамм; Что Кеплер, тайное лелея Послание от Галилея, Мечтал – и оказался прав, Ошибочно расшифровав?.. Нещадно вышученный Свифтом, Готическим играя шрифтом, Он изощрялся так и сяк – И все же не попал впросак. Нашлись два спутника у Марса! _ 5 И ты в феерию ударься И бисер сей пересыпай, Внося в Галактику свой пай. Пускай хулы тебе горланят, Мужайся: ты никем не нанят; Ну разве музыкою сфер – Так это святости пример!

РЕКВИЕМ

Памяти Анастасии Харитоновой

1 Как библейский голубь из ковчега – Из тщеты существованья ты Упорхнула в дальние скиты, Где в почете певческая нега, Где решившихся на крайний шаг Привечает ангельская челядь И садятся заполночь вечерять Те, кто в путь пустился натощак. 2 По Москве гуляют холода В полушубках ведомства сыскного. Чем не государева обнова? – Ударяет в бубен коляда. В подворотню возвратился ворон Из Эдгаровых щемящих строк. Ждет-пождет кандальников острог. Черной сотни говорок проворен. 3 Ты жила напротив Литмузея, В историческом особняке. Я шагал по эркеру в тоске, На звезду летучую глазея. Свечки зажигая и постясь, Ты шептала что-то на латыни... Эта тяга к жречеству – поныне Моего безумья ипостась. 4 Через двор – посольство США. Я в смятении отказу внемлю: Мол, не с теми я, кто бросил землю, От корней питается душа!.. Горько мне, что столько плодоносил Дар мой от отечества вдали, Что не с теми я, кто горсть земли В светозарную могилу бросил. 5 Все мы дышим воздухом одним – И чужой агонии прохлада Нас живит, и тихий лепет сада Жертвенной просодией храним. Созерцаю, выйдя на балкон, Сахарные клены Форест-Хиллса: То ли вещий замысел свершился, То ли так и было испокон? 6 Убивающий себя поэт Вносит в мир поправку роковую – Дабы впредь оправу роговую Наводил усердней буквоед; Умереть – желание умерить Керам огнедышащим посул Тех, кто жизнь свою перечеркнул, Приписав: зачеркнутому верить.

30 декабря 2003 г.

АБУЛАФИЯ

Переливчатый и переликий – Мне Твой мир привиделся во сне... Жаждал я сближению религий Царственно способствовать извне. С той поры, как дальше Сент-Жан-д’Акра Не пустили рыцари меня, Озарилась головная чакра Искрами бенгальского огня. Аврааму, сыну Самуила, Недоступен Иерусалим – Но дана магическая сила Упиваться Именем Святым. Я в узоре звездчатом тантрийском Прозревал могучий алфавит, Подстрекаем сумеречным риском, Ангельским томлением увит. Нетерпелось с Николаем III Разрешить столетье от невзгод: Чаял я, что мы достойно встретим С папою еврейский Новый год... То была неслыханная ересь, Мессианская лихая блажь, Но – собрать колена вознамерясь – Верил я: меня Ты не предашь! Побледнев, понтифик иноверца Приказал изжарить поутру – И скончался от разрыва сердца, Не узнав, легко ли я умру. Вопли кардиналов: «О, Мадонна!» Помешали развести костер, Но с дощечки Тетраграмматона Я в угрюмом карцере не стер. И теперь, затворником на Мальте, Умоляю: властью облеки! Факелами с неба просигнальте Воеводе, стройные полки! Не имам, не пламенный пресвитер – Я однако ж выступлю в поход При поддержке двадцати двух литер И предвечных десяти сфирот!

LONG ISLAND EXPRESS

Рэпперы хрипели в отстойных пабах. Выскочки бранились, карикатурны. Лапал стриптизершу плюгавый лабух, Встав на котурны. К округу Беременных Наркоманок Примыкал район Плодовитых Геев. Под вечер я выбрел на полустанок, Скуку развеяв: Позади оставив и блеф мачизма, И харизму строф, и бесчестье сборищ, Патоку чужбин и твою, отчизна, Вечную горечь. Лестницы пожарной вились зигзаги. Серым веществом затянулся купол. Вчуже я зрачками в сыром овраге Рельсы нащупал... Остров походил на акулью тушу – Путь мой пролегал от клоаки к пасти. Вместо чешуи, серебрились чушью Скользкие страсти. Лакомился звездами ржавый раструб. Стрекотом цикад провода гудели. Слух мой трепыхался, как пленный ястреб, В бренной скудели. Что бы ни сулил фонарем горелым Тускло освещенный узор граффити – Виделся мне ангел небесным телом В самом зените. Если б дожила, проклинать не смея Пришлого избранника, до финала – Бедная Сапфо! своего Алкея Ты б не узнала. Тщился среди греков сыскать семитку Плотью – иудей, а душою – эллин... Жаль, что комментарий природы к Свитку Небеспределен. Стрелочники, участь мою измерьте: Выпихнет ли в бездну истошным поршнем, Или суждено зачерпнуть бессмертья Жадным пригоршням?.. Библия, сверяйся с тропою гиблой. Рыбьим позвонкам повинуйтесь, ноги. В гул рукоплесканий бродягу выблюй, Берег пологий!

* * *

Закат кандинский над Гудзоном Мы от забвения спасем. Все дышит воздухом озонным, И свет волшебствует во всем. Размашист, изжелта-сиренев Шедевр предсумеречный Твой: Целебнее лесных кореньев – Сравним он разве что с листвой! И не имеет смысла грызться, Доказывая правоту: Ведь публика у живописца – По эту сторону и ту. Напрасно тянется на пламя Гидрант волчицыным сосцом: Те краски да пребудут с нами, Когда блаженно мы уснем! Решеткой сжата сикомора, И здания торговый низ, Подобно ножке мухомора, Обтянут пестрядью маркиз. А в небе – как в цеху закройном – Лоскутьев нежный перелив... Глаза, о, Г-споди, закрой нам, Чтоб гений Твой остался жив!

ФОРМУЛА

Мне догадка с тех пόр мила, Как стеснила мой вздох: Б-г – расчетная формула Всех пространств и эпох, Где Большая Медведица И пыхтящий сабвей – Одинаково светятся Под цифирью своей; Где трагедия Авеля, Лангедок, Холокост Наравне окровавили Необъятный помост; Где маневром флотилии, Как штришком стрекозы, Очарованы лилии И мудрец Лао-цзы... На безмен я вселенную И моллюска кладу – Как одну переменную В интегральном ряду – И молю Тебя: смилуйся, Чтоб глубин немоты Я достиг в «Наутилусе» У последней черты! Ибо все, что мы вякаем У зевак под пятой, Растирается в вакуум Математикой той; Ибо воздух инакий пью Из ладоней Твоих, Оставляя лишь накипью Пузырящийся стих.

КАПИТАЛЬНЫЙ РЕМОНТ

Андрею Карепову

На пюпитре шелестели ноты – Узелковому сродни письму Перуанцев древних... «И давно ты – Жрицею валторны?» – «Год тому». – «А до этого на чем играла?» – «На фортепиано. Еще там. Узнаешь ли темку – из финала «Травиаты»? – Тра-та-там-та-там...» И покуда пальцы алебастром Рассыпались, теребя металл, По крутым перилам и пилястрам Любопытный взор его летал. Стыли кресла с пыльными чехлами, На ветру гудзонском изболясь. В ревматически никчемном хламе Ощущался некий дисбаланс: Мать ее роскошна, фон муаров, В ретро-стиле вытравлен офорт, На скатерке – томик мемуаров Старого гебиста... Тьфу ты, черт! И махровой желтизной гибискус Вьется из горшка в соседний штат... Для провинциала – что за искус: Без пяти минут аристократ! Перед ним – одна из петербуржек, Для которых столь невыносим Этот их шероховатый суржик, Дух торговли под дождем косым. Возвращаться? Малость рановато. С женихом бы юным – это да!.. Не беда, что дед его когда-то За Уралом сгинул без следа: Где-то там, на лесосплаве горбясь, Пел, хрипя, «Интернационал»... А ее орел – вошел в дипкорпус, С Молотовым пил и процветал. Затаи дыханье: эти звуки – Как брильянтовая снизка рос! Не забыла родина о внуке, Даже если хлопчик низкоросл. Не робей, придвинься к ней поближе: В Гонолулу упорхнула мать, – Обними игрунью, обними же, Разве кто-то запретит обнять?.. Но нежданно – Deus ex Mashina! _ 6 – Штукатуры в люльке подвесной С облаков спускаются – и чинно Окропляют стены белизной.

НАБЛЮДАТЕЛЬНОСТЬ

Смотри во все глаза на свет, что вдалеке, Но ближняя деталь – прозренью не помеха: Перловая крупа – ей сделали «перке», Внутри какой-то герб у грецкого ореха... Предчувствием томим то войн, то катастроф, Я много упустил прекрасного, живого. Что толку горевать? Я ко всему готов. Теперь я одинок в последнем смысле слова. Орехов наколю, перловки отварю. Подробности твои, вселенная, отрадны. Да сменит Б-жий мир затменье на зарю! Да служит Млечный путь нам нитью Ариадны!..

ПЯТЬ СОНЕТОВ О ЛЮБВИ И СМЕРТИ

Элле Мильштейн

I По воле собственной ли мы, ответь, Вовлечены в круговорот страданья? Ужель река так жаждет овдоветь, Что в траур ночи облеклась заране? И, выделяя клейкую камедь, Александрийских плакальщиц призванье В себе деревья ощутили – средь Могильных скал, сереющих в тумане?.. А впрочем, отвечать не торопись; Ведь даже если вынужденны муки – Ваятеля в том пальцы неповинны! Пускай сперва трагическая высь Припорошит окрестности разлуки: Чтоб маску снять посмертную с равнины. II Вглядись: исчеркан утысячеренно Ветвями черными прозрачный свод – В потрескавшемся зеркале ворона Запечатлеть пытается полет… Друг друга истязали мы влюбленно. Так освяти ж молитвой мой уход: Не в мир иной – а бегство из полона, Возврат к себе из давящих пустот! Но нет – опять взываю из подвала О ласке, что тобой утаена, Рыдаю, сам себя изгоем сделав: Так живопись Китая придавала Особый смысл той части полотна, Что остается вне его пределов. III Как сын, обкуренный марихуаной, Гогочет, у экрана примостясь, И к матери бесчувствен полупьяной, Терзаемой клешнями метастаз, – Так мир не слышит проповеди странной, Чтоб не сказать – крамольной, и, окстясь, Отказывается небесной манной Подпитывать пигмейский свой экстаз... Во все века поэтов убивали, Но согласись: не всех и не везде. И ждет нас благоденствие едва ли, Врата мы легче отворим беде – Коль вновь метнем разгневанно каменья В смутьяна, присягнувшего Камене! VI Почти что на двенадцать лет моложе – Я бабочкой шикарной всех потряс. Твои друзья тянули шеи: кто же Окажется счастливцем на сей раз? А после, в зюзю, лезли вон из кожи, Остря, изображая middle class... Теперь мы оба в этот круг не вхожи – Жених и галстук ради выкрутас. Прощайте, вина и сыры от Неньки, Мазня на стенах, матерные феньки, И побрякушки в стиле «лимпопо», И та – преподносимая с упорством, Замешенная на снобизме черством – Изысканность еврейского сельпо! V Тебе я в хайфском разыскал порту Татарина отца. К моим потерям За это ты добавила мечту Родителей узреть, их утлый терем... Грин-карту черта с два я обрету, Внимавший лживой похоти с доверьем. Талдычишь ты: «Ату его, ату!» – Толпе меня рисуя алчным зверем. И рифмоплета никому не жаль, На мыле поскользнувшегося сдуру: Либретто к опере писал он сам… О, бедный трубадур Пейре Видаль, Зашитый госпожою в волчью шкуру И отданный на растерзанье псам!

* * *

Дмитрию и Людмиле Сигналовым

Я мчался подземкою в Квинс, Из эпоса выпав, Где сыплет загадками сфинкс – Про комплекс Эдипов, Про цепь архетипов, Сковавшую ум гордеца В глухом лабиринте: Зардеться – и тенью отца Прикрыться... Во имя лица Личину отриньте! Стелясь по летейскому дну И к ангелу смерти Взывая под ноту одну – Тяните как черти, Стихию умерьте В груди закипающих фраз И их вариаций! О чем говорится сейчас – Никто не постигнет из нас: Нам не с чем сверяться. Здесь песенки Визбора – дичь. Грохочет в тумане Пролетами Queensboro Bridge, Чья участь – латанье Разорванной ткани Хитона, который бы впредь Сгодился на саван. Кто выплавил чистую медь – Тот знает, как звук запереть В тишайшую гавань. Я ехал из Бруклина в Квинс. Толпа темнолице Сверкала осколками линз, И кровью налиться Мешала водица, Разбавившая бытие По самое горло... Офелия, Царство Твое К границе по алой струе Объятья простерло!

* * *

Желанье славы неизбывно – Отбрасывая тень тоски... Когда перепадает гривна, Когда – и вовсе тумаки; Но если поклоненья аверс Сменился реверсом хулы – Ты не мрачней от этих каверз, Не восклицай, что люди злы! Пусть он с триумфом не был принят – Ужель твой гений от невзгод На заклинаниях заклинит, На исповеди поведет? Живи, о кознях не заботясь И сплетню в сердце уязвив: Какой бы толщею гипотез Ни обрастал судьбы извив. Ты – человечества частица, И блеск его сберечь изволь: Тогда от роли нечестивца Не отделят святого роль! Игрою отрока растроган – Не так ли правивший давно Увековечил пылкий сегун Эстетику театра Но?

ЕРЕТИК

За веру, за веру святую На дыбу я вздернут судьбой: За то, что я строки целую, Внушенные древле Тобой! За то, что врывался придурком Тогда, на ученый совет, И пел титулованным уркам Из «Хава нагилы» куплет; За то, что избил негодяя И разоблачил стукача: О будущности не гадая – Рубя без оглядки, сплеча, Сановникам или старшинам Дерзя на ковре и в строю – Пытавшимся общим аршином Измерить отвагу мою; За то, что я лишь беззаботней Мотивчик насвистывал свой – Один на один с черной сотней, С коричневой подлой чумой, С исламским звериным террором И трусостью братьев моих – Не внемля ничьим уговорам Смягчить свой воинственный стих! За то, что в печах Вавилона, Миcах, Авденаго, Седрах _ 7, Держался и я непреклонно, – Не дайте развеять мой прах! За веру святую, за веру, Которой в толпе подпевал Ни идолу, ни лицемеру В угоду я не предавал; За то, что психушки, побои, Разлуки с родными людьми Лишь крепче связали с Тобою – Меня и услышь, и пойми! По вере воздай мне, по вере, За все непотребства прости... Сиона прекрасные дщери, Лелейте мой пепел в горсти!

* * *

Как старый ротозей, Себя надеждой тешащий, Что он-де не посмешище В компании друзей... Как круглый сирота, Щекой приникший в оспинах К мельканью станций проспанных: Не та, не та, не та... Как на скале вдовец, Что ждет свою Элизабет, Пока отлив не вызыбит Кровавых тех колец... – Так в чудо виража Я верю до последнего, Среди удушья летнего По замкнутой кружа. На жертву к алтарю Ведомый все извилистей: «Вот-вот из ямы вылезти Удастся! – говорю. – Сдери меня с одра, Девиз на стыках выгреми, Затеянная играми Высокая игра! Быть может, как-нибудь И я, бряцая лирою, Бесстрашно сформулирую Твою нагую суть...»

ИППОКРЕНА

Никчемной жизни перипетии Сплелись в клубок: Там и чертоги тебе златые, И солнцепек, Подвальный шорох и тишь каньона Погожим днем, И отступление от канона Всегда, во всем... О, эти бурные перепады, Обрыв шнура – Письма от Раи, звонки от Ады, Слез мишура! Я знал утрату в значенье остром – И я с тех пор Не сторож брату, тем паче сестрам Не сутенер. Да мне и жить-то хотелось ради б (И я не лгу!) Фиакров пышных, китайских свадеб Там, на лугу: На том фиалковом, где подковой Породу тронь – И звук исторгнешь ты родниковый, Мой резвый конь! Пускай лошадок заезды тяжки И вид понур И неподвластен шажкам в упряжке Лихой аллюр, – А мы воспрянем и снова втюрим В себя весь мир! Хвала скитаньям, и авантюрам, И дрожи лир! Давай на музыку лес положим И бег ручья, Аранжировку капеллам Б-жьим Препоруча: Велеречивым Его хористам И гуслярам, Что разнесут по краям гористым Раскаты гамм! Иссечь, мой ангел четвероногий, Тебе дано Елей надежды, нектар дороги, Любви вино. Но кто поверит, что в перестуке Твоих копыт Для самых близких источник муки Не будет вскрыт?..

COGITO, ERGO SUM

_ 8 Я думал о том, что жизнь подобна юле И лишь вертикальность оси способствует пенью: Но вот вращенье иссякло – и на земле Мы бьемся в агонии, переходя на феню; Об избранности рассуждал горячих сердец – И к выводу приходил, что бой на арене Продлил их биенье, но все ж терновый венец Тебе не пристал, пресловутый венец творенья! Я думал о самодержцах из коммуняг – О парадоксальности их монаршьей природы: Любая империя, как серийный маньяк, Насилует к ней прилегающие народы; О родине вспоминал, где я еще те Застал времена, держась овечкою кроткой – Покуда не понял, что от чудес в решете Нет радости, коли чудесники за решеткой. Я думал о сходстве с верблюдом того, кто мнит Властителя дум из себя, плетясь по чужбине: Горба одного тебе мало – и ты, пиит, Отверженной речью удвоил бремя унынья. О бренности я скорбел чудного стиха: Поскольку язык мертвеет, расходуясь даром, – Но в чайном искусстве подкованная блоха Спешит подивить земляков своим самоваром. О чем бы ни думал я – а должен признать, Что я передумал за эти годы о многом, – За пазухой у меня в линейку тетрадь Покоилась, воображая владельца Б-гом; И было за пазухой ей у меня тепло, Укусы ее пощадили праздных оценок... Меня ж оттого к размышлениям и влекло, Что я ненавидел смерти глухой застенок.

ИГРА ИГРА

Коли игры вступили в игру – Кто фигуры расставил? Я хвалился, что ключ подберу К сочетанию правил. Ты плевался и клял разнобой, И в пылу комбинаций Нам не токмо ферзями – судьбой Довелось обменяться. То ли партия не удалась, То ли белые пятна Разъедали следимую связь Чересчур безвозвратно, Но в период меж двух мировых Проницательным венцам Так взалкалось удара под дых – Что разверзся Освенцим... Ты не Дьявол и я не Г-сподь, Коли бешеной пешке Всех дано было перемолоть, Превратить в головешки. Чем в азартные игры играть С целокупной природой – Распусти изможденную рать И страстей не расходуй! В проповедники поздно идти, В полководцы не вышел. Кто любви отрезает пути – Тот себя не услышал! В вычисленьях спасения нет. Мир запутался в играх. Из-за тучи сверкнет то ли зет, То ли икс, то ли игрек... А у входа в аббатство устав Проверяет таможня. И, дрожа среди шелеста трав, Ты лепечешь тревожно, Пресловутый трактат истрепав, Проглотив его за день: «Витгенштейн, к сожалению, прав – Человек беспощаден».

КАМНЕПАД

Мутится европейский разум От непредвиденных растрав, Пыхтит в тоннеле черномазом, На полувыводе застряв. Софистикою сыт по горло, Казавшейся как дважды два, К завалу подбирает сверла И к эпитафии – слова. Не пробуравить гору эту, Покуда камнепада жуть По направленью к Магомету Ее стремится развернуть; Покуда на вершине ветви, Родясь от общего ствола, Спешат анафеме и фетве Его предать – и все дела. Лишь корни обладают силой Разрушить вековой гранит. Покайся же, рассудок хилый, И вспомни, кто тебя хранит!

* * *

Ламарку, вслед за Алигьери, Таблица мира удалась, – И ты, от ближних удалясь, Построй модель в своей манере: Не ангел и не лютый зверь, А просто ветреник пропащий, Круживший по угрюмой чаще Классификатором потерь.

ЗАПОВЕДЬ ХИЛЛЕЛЯ

Дрожали Иродовы камни, Когда мятущийся злодей Вослед казненной Мариамне Отправил собственных детей. Театры, термы, цитадели С тех пор занесены песком, И лишь к учению Хиллеля Дух человечества влеком! Любовь, границы раздвигая, Попрала ненависти прах: И есть ли заповедь другая, Что нам дарована в веках? Так прилетал священный ибис – И, взмаху винноцветных крыл Сей миг покорствуя и зыбясь, Вольготно разливался Нил.

* * *

Ольге Кадер

Кому не по карману фрахт – Любуйся этим зыбким стеблем, Что там, вдали, волной колеблем, Усеянный шипами яхт. В часы заката много роз Перевидав по белу свету, Я зарисую только эту: Другие нам достались врозь.

ЯЗЫК ПРОГРАММИРОВАНИЯ

Спасибо, инженер Жаккард, Изобретатель перфокарт И принципа двоичных кодов, За то, что я и сыт, и пьян, С надеждой пялясь на экран И душу дьяволу запродав! Благодарить ли мне текстиль И мебельной обивки пыль За дивный доступ к интернету _ 9, Где виртуален интерьер Династий, гильдий и химер, Готовящихся кануть в Лету? Ужель так лепта велика Твоих утка и челнока В глобализацию сознанья И закулисе мировой Пришелся по сердцу покрой Запрограммированной ткани? Земля – подобие нуля: Пуста, безвидна, о-ля-ля! – Но Парок ручеек струится, И чей-то щегольской камзол Фурор в салоне произвел: Так возникает единица. И вот сегодня мы уже Званы на ужин к Беранже (Не путать с Бомарше-лисою), А захотим, Жозеф Мари, На тройке жахнем по Твери Иль навестим старушку Трою. Я так признателен тебе За Берлиоза и Курбе, За то, что плеск сети оккультен, За информационный бум: Как тот лионский толстосум – За каждый шиллинг, франк и гульден! Многостаночный свой лэп-топ Застегиваю, крышкой – хлоп, Но эту шелковую нитку Навстречу горнему лучу В уме по-прежнему сучу, Не зная, чтό в итоге вытку.

ТРИУМФ

Галактика, ты заново Насажена на ось, И млеко магелланово С испугу пролилось. Всю ночь вопит цикада, С утра идет снежок – Морозца пиццикато, Пощипыванье щек. И время в силу этого Ускоренно течет, Размазан силуэт его, Невыверен отсчет. Но ты, не исковеркав Поверхности планет, Астральных фейерверков Не устрашилась, нет! Сто раз перевирался Волхвами твой чертеж – Спиралью реверанса Ты рукава крутнешь. Пускай фантомом кар влеком И почестей их мир – Ты машешь белым карликам, Сатрапам черных дыр, И прыгаешь, как ниндзя, Прорвав тумана бязь: Чтоб телескопа линза Блеснула, прослезясь. Ты соткана из искр вся И мреющих пустот, Лишь речевого дискурса Тебе недостает. Мы как провал расценим Немых созвездий дрожь, Пока ты на просцениум С поклоном не шагнешь!

–––––––––––––––––––––-

Примечания

5. Кеплер, неверно истолковавший послание от Галилея,
зашифрованное в виде латинской анаграммы, тем самым нечаянно предвосхитил
открытие двух спутников Марса, совершенное лишь в XX в.

6. Deus ex Mashina (лат.) – боги из машины, традиционная
развязка античной трагедии.

7. Имена трех иудейских отроков из Книги пророка Даниила,
ввергнутых царем Навуходоносором в печь и оставшихся невредимыми.

8. Cogito, ergo sum (лат.) – «Мыслю, следовательно
существую», знаменитое изречение Рене Декарта.

9. Жозеф-Мари Жаккард – усовершенствователь ткацкого
станка, в середине XIX в. создавший первый протокомпьютер.

Последние публикации: 

Необходимо зарегистрироваться, чтобы иметь возможность оставлять комментарии и подписываться на материалы

Поделись
X
Загрузка