Поэзия

нью-йоркская тетрадь

Двадцать две основные буквы: Б-г их нарисовал, высек в камне,
соединил, взвесил, переставил и создал из них все, что есть, и
все, что будет.

«Сефер Йецира», Гл.2.

ПРОЛОГ

Я сам все выложу, но чур не
Выуживать!.. Итак, я жил
И вычурней, и авантюрней,
Чем персонаж Лесажа Жиль.
Пока форсил и оперялся, 
Порхая в росчерке ветвей – 
На поручень я опирался
Святой порочности своей. 
И то ли девы, то ль старухи
Ерошили мой наглый пух,
Прокурены и толсторуки, 
А я лишь подгонял копух.
Да, в сладострастной сарабанде
Я таял, позабыв про стыд, –
А вы, ханжи, оттарабаньте
Заученное: «Б-г простит!..»
Я был крупье и книгоношей,
Архивной крысой, циркачом,
Не оттого что нехороший –
А просто все мне нипочем.
Зевал в смирительной рубахе,
Прицокивался к анаше…
О, я изведал даже страхи,
Несоприродные душе!
Да, шпалы подбивал в чащобе.
Да, увлекался Каббалой.
Видал ли Шамбалу? Еще бы! –
Мы там зависли всей шоблой!
Да, я таюсь, признать не смея,
Что рифма и экстаз – родня.
Из go-go-бара Саломея
Нагайкой потчует меня.
Сменил я пару-тройку родин.
Три раза был женат. И брак 
С Эвтерпой также не бесплоден –
Особенно по части врак.
Эпимениду верьте: критцы –
Лгуны отъявленные!.. Я
Теперь скольжу, мокрей мокрицы,
По острой кромке бытия.
Верней, уже почти окуклен – 
И сам на свой глазею срам.
Замусоренный мутный Бруклин
Немногим слаще, чем Бат-Ям.
Но авторские аватары
Спасенье, знаю, принесут:
Понеже стих – не тары-бары,
А светозарный Высший Суд!

ТОРГОВЕЦ

Так чисто небеса оштукатурены!
Отбушевал пожар. Белым-бело.
Двух братьев призрак – встало на котурны
Одиннадцатое число.

Сиамской гибели им ангел послан.
И сколь ни чужд светилу Герострат – 
Адресовать свои проклятья посолонь
Востоку проще во сто крат.

Но и держатель акции ответной
Отнюдь не в ножны вложит капитал:
Игорный дом, сойдя во двор монетный,
Сангвинником захлопотал.

Итак, крепи отныне оборону – 
Тем паче, тот из Пятикнижья стих
Ты бойко запродал наркобарону
За десять скважин нефтяных.

Сиди, гадай про индекс Доу-Джонса: 
Сравняется ль с количеством коллег,
Пропавших без вести?.. Ко лбу притронься – 
Да нет же, холоден как снег.

«Что ж, свято место пусто не бывает! –
Вздыхает местный пустосвят. –
Обвал на бирже часто убивает,
Меркурий в том не виноват…»

Злобесный джинн, от зависти состарясь,
Вообразил, что он святой имам;
И лишь предвестье: «Мене, текел, фарес»
Покоя не дает умам.

Смешались языки, но вывод страшен – 
И все теперь без словаря поймут,
Что возведенье вавилонских башен – 
Воистину сизифов труд.

А с этой беготнею комедийной
Не отдышаться и в предгорьях Анд.
Что проку Мекку подменять Мединой,
Цианистый негоциант!

Товара твоего никто не щупал,
Сачком накрыть народы, города
Грозишься ты – и сам предвечный купол
Изображаешь иногда.

А над Атлантикой полет так долог.
И бабочка китового хвоста
Садится на воду… Но энтомолог
Кемарит, досчитав до ста.

ФРАНЦИИ


  На званом обеде в Лондоне французский посол Даниэль Бернар 
  обозвал Израиль «дерьмовой маленькой страной», якобы по вине которой 
  может вспыхнуть 3-я мировая война…


	                                (Из сообщений прессы) 

Вольтер, Гельвеций… Неба супротив
Напрасно кукарекал галльский петел;
Скрижаль Завета – вот императив
Тот подлинный, чей след в анналах светел!
Спасенье человечества – ТАНАХ,
Круговорот блаженства и кошмара
Запечатлен в его полутонах
Честней, чем на полотнах Ренуара.
Что говорить, понятно, почему
Закон любви пугает святотатца:
Мешает Б-жья заповедь ему
В Венсенском замке блуду предаваться!..
О, Франция, языческая плоть,
Пронизанная сутенерской дрожью,
Да явится тебя переполоть
Вождь сарацин, пройдя по бездорожью!
Да рухнет храм завшивленной души,
Масонским направлявшийся отвесом,
И да придет конец твоим Виши,
Варфоломеевским зловонным мессам!
Ну кто бы ты была – суди сама – 
Без иудейского наитья? Надо ль
Доказывать: одна лишь топь да тьма,
Помойка цезарей, шакалья падаль.
Учти – за три предательских словца,
Что изрыгнул двуполый твой посланник,
Тебя уж стерли полчища с лица
Земли: она не шар, а многогранник.
И огранен сверкающий смарагд
Седобородым грустным ювелиром:
Он носит кипу – и последний факт
Грозит геенной варварским кумирам!

*   *   *

Имя твое произносится «Оушен»
На бронхиальном наречии древнем.
Кончено, ты ничего мне не должен!
Ставь свою подпись торчащим форштевнем.
В том-то и прелесть кораблекрушений,
Что размывает волной закладные.
И не избавится разве лишь гений
От философского камня на вые.
Да, безусловно, Америка – самый
Необитаемый остров на свете!
Пятница носит бородку Осамы,
Коврики стелит в прибрежной мечети.
Из судового журнала страница:
Время сквиталось с «Летучим Голландцем»…
Только ль на суше участок столбится?
Только ль цитата свыкается с глянцем?
Даже тебе, Перси Биши, нелишним
Было б расчислить дно Леты заране…
Жаль одного: диалог со Вс-вышним
Вряд ли войдет в основное собранье.

*   *   *

Каламбурить я с детства привык. Но о странах
Лишь по атласу знал. А сегодня-то, глядь:
Сын – в Голландии, мать и отец – на Голанах…
Ну а сам-то ты где? Остается гадать.
Но гадать надо тоже не с бухты-барахты,
Не на гуще кофейной – по книге «И-Цзин».
Не тревожься: инкогнито в этих морях ты!
Ты – из Минской династии. Съешь мандарин.
Погоди, не сдирай кожуру без разбора:
Старый Свет сковырнешь ненароком, а там –
Колыбель нашей Торы, да их Тора-Бора,
Да фахверковый, вечно сырой Амстердам!..
Еще в Минске ты родину Наполеона –
Городишко Аяччо – прочел как вопрос:
«А я чό? Я ничό…» Очень скромное лоно
Для кумира, не правда ли, великоросс?
Впрочем, ты россиянин с неменьшей натяжкой,
Чем насельник Сиона. Вернее всего –
Апатрид одинокий в депрессии тяжкой
Из эпохи изгнанничества осевой.
В Бонапарты не вышел. Когда-нибудь урну
С твоим прахом подпишет такой же игрун:
«Бурундук бурундийский, бурчавший сумбурно
И в Бургундии пересидевший бурун».

НИАГАРА

Над горами курился туман.
Он густел над обрывом,
Освежая макушки полян
И виски недобрив им.
И сочилось по лику скалы:
«Не цирюльник, а изверг!» –
Но лишь цыкнул в ответ: «Не скули!»
Металлический высверк.
Старый форт на Онтарио стлал
Чингачгукову сагу,
И поверхность Великих зеркал
Отражала бодягу.
Наш лысеющий экскурсовод,
По-одесски гутаря,
Мылил щеки часы напролет
Благодушной отаре.
Ирокезами кто не бывал –
Это враз, перелезь вы
На автобусе чрез перевал
Под разрядами лезвий!
Не в пример миролюбию Альп,
Исторической метой
Стал безжалостно содранный скальп
В парикмахерской этой…
Но поездку венчал водопад:
Он смотрелся добрее –
Оглушая, белея до пят
И дразня брадобрея.

ОПАСНАЯ СВЯЗЬ

Галантный век. Роман Лакло.
Тщета июльского предместья.
Сознание заволокло
Эпикурейской жаждой мести.
Какое счастье – усмирять
Нагих юниц, в лице которых
Капитулировала рать
И сплоховал державный порох!
Что станет маркитанток плоть
Заменой пушечному мясу –
Один намек явил бы хоть
Морфей, разделывавший массу!..
Давно прослеживая связь
Опасную – меж геноцидом
И сексом – исподволь вилась
Нить, потакавшая обидам.
Пал размагниченный герой.
Твоих он долго жучил предков.
А ныне – блуд с его сестрой
Ты совершаешь средь объедков.
Ликуй, растлитель, поглощай
Свою пикантную добычу,
Травы подмешивая в чай
Не подобающей приличью.
Диктуй, маркиза де Мертей,
Жестокосердному Вальмону
Главу, предпосланную стону
В кольце любовей и смертей!

ЗИМА И ЛЕТО

Хельге Ольшванг-Ландауэр

Ты помнишь зимний Central Park?
Он так в ту пору обезлюдел,
Что привставал на лапах пудель,
Вороний презирая карк, –
И, в пуританском парике
Послом гарцуя церемонным,
Беседовал с Ягайло конным
На просвещенном языке.
Ни Скотт, ни Бернс, ни Христофор,
Присыпанные мелкой пудрой,
Ни с кем хрестоматийно мудрый
Не затевали разговор.
Скрипач индиец под мостом
Не пел в набедренной повязке,
И негров бешеные пляски
Не наблюдал с раскрытым ртом
Малыш под ангельским перстом...

Немало расцвело с тех пор
Левкоев, кленов и киосков.
Ораторствует для подростков
Воздушный змей гипнотизер.
По мановению антенны
Фрегат игрушечный плывет
В объятья селезня... И вот –
Утята крякают, блаженны!
И можно слушать легкий джаз
Улыбчивого австралийца,
Иль то, как шепчет: «Застрелиться!»
Подвыпивший рабочий класс,
Как остролицый рав – «Увы!» –
Кивает рядом на скамейке:
Мол, преимущества еврейки
Пред нееврейкой таковы;
Как роликовые коньки
Шипят велосипедной шине
И как трепещут на вершине
Наскальной крепости флажки...

Но визг ребячьей карусели
И цокот призрачных подков
По сути столь же бестолков,
Что и натужное веселье.
Тебе милее тишина,
Верней сказать – зима, чем лето.
Припомни: ария пропета
Была в той опере одна.
И ты, под белок нервный тик,
Ступал медлительно по снегу –
Покуда альфу и омегу
Докучной жизни не постиг.
И платоническая пясть
Американского платана
Наигрывала полупьяно
Ту заключительную часть.

ПИСЬМО ГАНДЕЛЬСМАНУ

Как живете, поэт Гандельсман из Бронкса?
Я слыхал, что у вас по дешевке бронза;
Ну так вот – не пора ль отлить?..
Впрочем, ерничать тошно. Смешенье штилей
Оседлав, уже тысячу раз шутили, –
Ты свой собственный троп увидь!

Так и хочется сызнова брякнуть хохму:
То ли троп, то ли гроб… Каламбурить ох мы
И горазды! А толку – чуть.
Но над этим глумиться грешно, и я ведь
Не обязан как проклятый всех пиявить,
Воздержусь уже как-нибудь.

Но вернемся к тому, с чего опус начат.
Как живете, собрат? На кого ишачат
Ваши локти, ладони и
(Не хотелось бы все разглашать секреты,
Но отнюдь не чайком ведь они согреты)
Поэтические мозги?

Натаскался и я в Тель-Авиве книжек.
В голове раздавался то «Чижик-пыжик»,
То Шопена восьмой ноктюрн…
Что ж до выпивки – это, кажись, простилось,
Хоть не раз я обмакивал бренный стилос
В черноту погребальных урн.

За любовь свою к ближнему (не Востоку)
Заплатил я сполна. И куда там Споку
Столько раз заводить семью!
А тем паче, я в топь ее, как Сусанин,
Заводил… И кому я такой желанен?
Обломался – и слезы лью.

Воротился бы я, да куда не знаю:
Поклониться Кинерету и Синаю
Али Сретенке и Трубе?
Только я не столичный – золоторотца
Закуют в кандалы, ночевать придется
В изоляторе ФСБ.

То ли дело у Вас – по соседству с Невским
Родовой особняк! Ну а мне там не с кем
Даже студию разделить.
Разве с носом асессора Ковалева –
Так ведь я же и так с ним остался, Вова:
Не боярин я и не гридь.

Как живете, певец? Я живу отменно.
Конура нелегальная пятистенна:
Триста баксов – и я твоя.
У одесского филателиста Гены
Пятый угол снимаю – родные гены
И того же числа, что я.

Кроме марок, он любит таскать с помойки
Пылесосы, сервизы, иконы, койки
И не ведает, что воспет
За природную щедрость (привык делиться,
Что ни спросишь – все есть: дырокол, горчица,
Даже горный велосипед!)

Только с бронзой проблема у нас, Володя.
Ты бы выслал контейнер, а то я вроде
Ощущаю апофеоз;
Нет, не полный, конечно, а так – отчасти.
Коли в ящик сыграю, ты знай – от счастья:
Ароматом задушен роз.

Вот и форму оплаты придумал сходу:
Ты мне – бронзу, а я тебе – роз подводу.
Чем не бартер, едрена мать!
По рукам? Вот и ладненько. Жду ответа.
Мы теперь бизнесмены с тобой – а это
Не поэзию рифмовать.

НА ШИПСХЕДБЕЙ

По субботам, с чаплинских времен,
В ярмарку бывает превращен
Этот храм корейский методистский:
Продают ковбойки, веера,
Батарейки, бронзовые бра,
Пресс-папье и джазовые диски.

Люд на паперти разноплемен:
Пуэрториканка и мормон,
Да из Бельц усатая матрона.
Вот и я – потомок тайных сект – 
На Океанический проспект
Выйду просто так, для моциона…

Ежели не жарко – благодать.
Препояшусь долларов за пять,
Ремешок с набойками приталя.
Офицерский кортик рассмотрю 
И рассерженному кустарю
Возвращу – из неклейменой стали.

А на Emmons пахнет чешуей.
«Вот такой сорвался!» – «Ой-ёй-ёй!»
Рыбаки в ботфортах коренасты.
Лебеди драчливей холуев:
Не поделят жалкий свой улов,
Меркантильны шеи их и ласты.

Ресторан «Эль-Греко» не по мне,
Я люблю сазанов на огне
С треском зарумяненных, не скрою.
Эти лодки – все им нипочем:
Как морские котики с мячом,
Тычутся в галактику кормою.

Тут бы надо что-то про века.
Но плывут безмолвно облака –
И ничуть от этого не хуже.
Вечно то, что никогда не врет:
Превращений цепь – круговорот,
С якорей сорвавший наши души.

ЛЕГЕНДА ЧАЙНАТАУНА

«Я дó смерти люблю Восток!» –
Шепнул он ей, втянув разок
Дурман, которым был навеян –
Как феин сон – и желтый рис,
И флейты яшмовой каприз,
И мак ресниц, и гул кофеен.

Там – иероглифы вприпляс,
А там – под фонарем треплясь
Пионовым – обрывок ленты;
Походка мертвая старух
И рикша, мчащий во весь дух, –
Дивятся призракам студенты.

Остановились у моста,
Одновременно двумяста
Любуясь бликами… «Сновайте
По этим улочкам шальным –
Их сладкий опиумный дым
Не сделает вас бесноватей!» –

«Ты слышал чей-то голос, Джон?
Кто это был?» – «Как видно, он –
Дракон, что зажигает реки…» –
«Да, я ваш факельщик Чжу-инь.
Я претворяю темень в синь,
Как только разверзаю веки!» –

«Ах, что за глюки, я рехнусь!» –
«Мужайся, Джессика, не трусь,
Двум будущим китаеведам
Не страшно пламя изо рта:
Оно небесные врата
Нам озарит чудесным бредом!..» –

«Еще меня зовут Чжулун.
Я покровитель солнца, лун
И девяти межзвездных мраков.
Пошляйтесь, рановато спать.
Кто ляжет в десять, а кто в пять –
Финал спектакля одинаков.

Вот я – и спать-то не хочу.
Чжи-Нюй небесную парчу
Ткала, пока была девицей;
Когда ж челнок устал сновать –
Под отчий кров ее опять
Услали, обязав трудиться.

Несчастный волопас Ню-лан
С тех пор обкурен либо пьян,
И мутен взор его молящий:
Седьмым числом седьмой луны
Раз в год утешиться должны
Влюбленные – никак не чаще».–

«Я знаю, Джонни, этот миф!
Тянь-ди _ 1, супругов разделив
Тягучей млечности потоком,
Установил свиданий срок 
И зыбкий наводить мосток
Хвостатым поручил сорокам».–

«Ты умница, я это знал!
Теперь припомни и финал:
Они сливались над рекою.
Так вот – настал тот самый день!
Разденься и его раздень. 
Не бойся, я глаза прикрою».

И снова воцарилась тьма:
Как будто это страсть сама
Свечу драконью погасила…
И на Манхэттенском мосту
Вверять созвездьям наготу
Влекла их дьявольская сила.

Когда же поезд просвистел
И вспугнутых прекрасных тел
Узрел паденье Чайнатаун –
Сорочий разлетелся пух,
Сошлись Ткачиха и Пастух:
Остался с нею навсегда он.

ЭМИГРАЦИЯ

Александру Богоду

Смягченный вариант отсидки.
Нашествие заморских блюд.
Попреки, дружеские пытки
Нам предоставивших приют.
Прокрустова кушетка речи.
Блаженство смаковать винцо,
Поплевывая издалече
Преследователям в лицо.
Возможность зваться Бенционом.
Ослабленность семейных уз –
И взрывом информационным
С пелен контуженный бутуз.
Свобода лозунгов и мнений,
Как будто президент – ваш зять,
И под угрозой увольненья –
Желанье босса облизать.
Раздолье для апологета
Любого рода новизны –
И прозябанье в полугетто
Умов, что призракам верны.
Ох, эмиграция, и броско ж
Ты смотришься среди невзгод
Всех тех, кто, порицая роскошь,
Зарылся глубже в огород!
Любительница развалиться
В шезлонге – изо рта аж прет,
Хоть для тебя розоволицей
Вполне естествен запах шпрот, –
Отныне от сортов бордосских
Тебе икать, и поделом:
Не весь же век храпеть на досках,
Чефирить и махать кайлом!
Да, ты – забавный бестиарий:
Сплошные ангелы без крыл.
Твой папа римский без тиары
Сюда за золотом приплыл.
Кастильский флаг вонзая в берег,
Стать нелегалом он не мог –
И открывателю Америк
Из щедрости влепили срок.
И ты вослед ему румянься,
Бровь басурманскую сурьмя
Под звуки дивного романса
О том, что родина – тюрьма.

*   *   *

Девять карт моей колоды,
Неопознанная масть.
Я мечтал все эти годы
Окончательно пропасть.
Пьянству, похоти и лени
Предавался я, бузя, –
Вот и пройдены ступени
От шестерки до туза!
Сам себя обрек чужбине,
Блефом ставок охмурен.
Остается мне отныне
Лишь подсчитывать урон.
Сколько муз у Аполлона?
Сколько грамм в куске свинца?
С шулерами беззаконно
Заседаем с утреца.
Мне их прикупа не надо,
Сам за все держу ответ.
Девятью кругами ада
Обернулись девять лет...

                      17 августа 2002 г.

*   *   *

Мне три чертовы дюжины лет.
Рядом с вывеской аляповатой
Припаркован чужой «шевролет».
Светофоры варьируют цвет
Мексиканскою сахарной ватой.

Август липнет к обрывкам газет –
Что жужжанием гнуса, увитым
Не одним, так другим алфавитом.
Опостылел асфальту офсет,
И от кризиса плавится битум.

И мечтают забыться в тени
Все три чертовы дюжины наций,
Чья привычка по свету слоняться
Заглушила проклятья родни
Проницательным хмыком: паяцы!

Вдоль по бордвоку бродит, сердит,
Бультерьер без намордника; «Sony» –
На рекламный он скалится щит.
И с болезнью Альцгеймера мчит
За мулаткой любитель погони.

По соседству с шашлычными – тир;
Поставляющий дичь макаронник
Демонстрирует пробу коронок:
На три чертовы дюжины дыр
Я замахиваюсь, как ребенок.

Мне любая сгодится мишень:
Гриф, акула, койот, человечек.
Даже если мозги набекрень –
Там, где прожит еще один день,
Не считают секундных осечек.

Ненавижу их челюстей лязг
Столь же сильно, сколь сам ненавистен
Жестяным изрекателям истин!
Может, стоит недюжинных ласк
Мне отведать с чертовкою Кристин?..

А мороженщик, пестрый фургон
Уподобя занудной шарманке,
Охлаждает гортани горгон.
И, в карманах порывшись, армянки
Соблазнителю машут вдогон.

4 ИЮЛЯ

День Независимости. Острогранна
Камней гигантских груда. Под нее
Текут, артачась, воды океана –
И размывают прописей старье.
Чем ты провинциальней, чем бессвязней
Ход мысли – тем набитей несессер;
Египетских да не узнают казней
Покинувшие в срок СССР!
Мустангером, чуть начало смеркаться,
Сомбреро сна повешено на крюк.
Блондиночка в объятьях самаркандца
Стыдливо озирается вокруг.
И вдруг – бабах! Ретиво гнавший «бьюик»
От неожиданности – на дыбы...
Толпа надменных холуев, холуек
Салюту внемлет, распрямив горбы.
Что ж, независимость – совсем не плохо.
Вот только знать бы: чья и от кого!
Поступков – от сочувственного вздоха?
Минутных грез – от жажды вековой?
Иль, может, пульса – от притока крови:
Коль нам Обетованная Земля,
Вмененная однажды в родословье,
Сегодня не милей, чем векселя?..
Расчерчен брег. От мола и до мола –
Отрезки равные. По сей шкале
Лишь грешнику дано измерить квело
Всю емкость одиночества во мгле.
Мы участи кошмарной не избегли
Нырять в себя и по теченью плыть.
А гребень катится – сбивая кегли
Купальщиков, шалящих во всю прыть.
Но вот игольчатый последний выбух
Морским ежом распался и затих.
И водоросли на гранитных глыбах
Подобны женственности лиц мужских.

*   *   *

Я приехал – гремучая смесь
Ясновидца и апостата –
В этот край, где бизоны бродили когда-то
И на лицах людей осталась их спесь.
Не очухался я поднесь:
У дождей тут иное forte, legato;
А в шкатулке – далеких громов кантата,
Стоит к уху ее поднесть...

Оправдание, перевесь! 
Позади – неисполненный долг солдата,
Но безумье прозрениями чревато,
И в глазах – священная резь.
Я приехал, продрогший весь,
Чтоб узнать, сойдется ли дата,
Как живут мои соплеменники здесь
И когда наступит расплата.

СТИХИ, СОЧИНЕННЫЕ В ПОДЗЕМКЕ

Звук тянется норою землеройки
От Виллиджа до гарлемских трущоб.
Сомлели руки. Смрад шибает стойкий,
Эмалированный буравя лоб.
Каких еще б невероятных рытвин
Занять у этой рубчатой скалы?
Шипит сабвей, и ритм его молитвен,
Хрусталики тоскливы и тусклы.
Там, наверху, пакгаузы и доки,
Расплющенным жуком ползет баржа
И небоскреб на зорь кровоподтеки
Дубинкой копа зарится дрожа.
И там наводят марафет бордели,
Как школьницы на выпускном балу:
Чтоб икры туч по-жеребячьи рдели,
Когда их шпиль посадит на иглу.
Смурной братве охота быть косматей.
Под космос гримируется Бродвей.
Астматику от восковых объятий
Мадам Тюссо не развести бровей.
А в этой магматической подкорке,
Куда ты вторгся из погибших стран,
С виденьями ньюйоркца о Нью-Йорке
Вынашивается предерзкий план!
Вот сказано: «Вначале было Слово»;
А что как Слово будет и в конце –
И мир изменит языка земного
Концепция, концепция, конце...
Под гром метафор сводка биржевая
Мигает, как пугливый семафор;
Из амфоры ты, губ не разжимая,
Пьешь замысел – и мчишь во весь опор.
Пускай же с героином чахлой рвани
Тебя анналы копоти всосут.
Опережение переживаний –
Поэзия, не в этом ли вся суть?

НОВОГОДНЕЕ ПРОКЛЯТЬЕ

Настает пророческая эра –
Над тобой, о повелитель крыс,
Клинописью древнего Шумера
Рой бомбардировщиков завис!

Чаял ты, из-под берета зыря:
Ойкумена ойкнет и падет
С трепетом повинного визиря,
Предвкушающего эшафот.

Зелье смертоносное припрятав,
Сабелькой помахивал кривой...
Ярусам фальшивых зиккуратов
Верноподданный мирволил вой.

Все б строгал подобные шуарме
Ты ряды своих свирепых войск,
Но у Г-спода не меньше армий –
Оттого лицо твое как воск.

Полно, не удастся Гильгамешу
Сокрушить летучего быка!
Я поклон чудовищу отвешу –
Лишь бы был ты втоптан на века.

Мы увидим гибель Вавилона –
Не за то что в небо он шагнул,
А за то что им самовлюбленно
Правил жадный, глупый Вельзевул.

                 6 сентября 2002 г., Рош ха-Шана

ГРАФ КАЛИОСТРО

«Ars longa, vita brevis est» _ 2, –
Усвоив эту фразу,
Охоту к перемене мест
Я испытал не сразу.
Примерно к двадцати годам,
На перекрестке стоя,
Решил, что душу я продам
За ремесло святое.
Вокруг царили еще те
Забавы скорпионьи.
Девиз латинский на щите
Берег от их погони.
Хоть вепри щерили клыки,
Науськивая горе, –
В Долине вдумчивой реки
Я очутился вскоре.
Но от измаранных бумаг
Тянуло к авантюрам:
Во мне проснулся черный маг
С трагическим прищуром.
Играть в запретное лото
Повадился преступник,
Не ведая, когда, за что
И кто его пристукнет.
Всех выходок не перечесть
И упований ложных,
Презрел я добродетель, честь,
Но меч покоил в ножнах.
Я, впрочем, рассекал и так – 
Перестановкой знаков –
Могучих недругов, чей знак
С моим не одинаков.
Десятки раз уже могли б
Упрятать за решетку –
Но, выбираясь из-под глыб,
Я крал рыбачью лодку.
Однажды в Ангельской стране
Случилось поселиться:
Страдать со всеми наравне,
Родные встретив лица.
Но в том и состоит, увы,
Инерция побега:
Не выкинешь из головы
Навязчивого брега...
И снова я пустился вплавь,
Куда – и сам не зная.
А голос умолял: «Оставь!
Темна юдоль земная.»
«Да, – отвечал я, – но светла
Та дьявольская мука,
Которую вкусить дотла
Рожден служитель звука!»
Мне скучен тихий уголок
И заповеди тоже,
Порой мне скучен даже Б-г –
Прости меня, о Б-же!
Я направляюсь в Город муз,
А выскочит ехидна –
Опять за старое примусь:
Ну не судьба, как видно...
Алхимик, прóклятый поэт –
Я расщепляю Имя.
Меня рутина много лет
Преследует с борзыми.
Раскрой я тайну – быть беде.
И как не впасть в унынье? –
Астролог Рафик _ 3 я везде
Подписываюсь ныне.
Но что мешает вам, лохам,
Разъять словесный атом?
Так поступает сытый хам
С любым иллюминатом!
И с острова на материк,
С материка на остров
Я перепрыгивать привык –
Облаву заподозрив.

ЭЛЕКТРОННАЯ ПОЧТА

Хоть мельком
вдохнуть благодатных перстов аромат...
hotmail.com – 
Ком в горле, и дальние взрывы гремят.
В Израиль
строчу, и молчанье – ударом под дых:
изранил,
извел, измочалил себя и других.
«Ну как там?..» –
«Ты ждал, что гяуров оставит Аллах?
Теракт за терактом –
как резвые всплески акул на волнах».
Я шрифта 
слезами размытого не разберу.
Небритая кривда
витийствует, уши зажав на юру.
И ветер пустыни
цитирует суры удушливый текст.
О сыне
молю Хроникера наветов и бегств.
Неужто оставишь
Отца-работягу, красавицу-мать?.. 
Истершихся клавиш
не хватит – такую крамолу набрать!
Но рвутся
бастардовы орды, бежавшие сеч,
трофеем Эль-Кудса
Давидову зоркую башню наречь.
Да буду, как Сталин,
водить по бумаге отсохшей рукой,
коль вещих развалин
забуду однажды высокий покой!
В разводе...
Довольна ты выходом из тупика.
Но с истиной, вроде,
имущества мы не делили пока!
Хотя и вещей-то –
тягучий шофар да литое копье...
Ох, чую, по чьей-то
щетине уж плачет его острие!

ПАМЯТИ КОМПОЗИТОРА

Пока впотьмах бреду к кровати,
Придурковатей, чем Пьеро,
Мне машут крылышки Скарлатти,
Оттачивавшего перо.
С Вивальди, Генделем и Бахом _ 4
Подавший голос в унисон
Бряцал с евангельским размахом –
И с первой ноты наречен.
Там, в эмпиреях Доменико,
Под переборы «ре-ми-ре»
Ткалась из тоники туника
Для стаи легких времирей!..
Хворал я в детстве скарлатиной.
Пластинку ставила мне мать.
Но той сонаты клавесинной
Эфирный призрак не поймать.
И вот, на каждом экзерсисе
Тяну я руки, блудный сын,
Туда – в орфические выси,
Где капельмейстерствует синь.
Повязываю по три банта,
Утюжу бархатный камзол,
Но это все лишь контрабанда –
Мой шепот немощен и зол.
Нам не постигнуть из-за лени,
Как может оказаться столь
Нетленным волеизъявленье
Простого «до-ре-ми-фа-соль».
Но сохнет на доске олифа,
И блеет агнец на костре
О том, что стали солью мифа
Гравюры Гюстава Доре!
Искусство, твой удел – порханье,
А кто барахтался в песках –
Тому и ветром на бархане
Надуло в сердце только прах.

ALMA MATER

О да, я был накоротке
С поэтами Литинститута!
Цвела бессмертия цикута
В кастальском нашем городке.
И Герцен, крепенький старик,
Бил в «Колокол» спиной к ГУЛАГу –
Честную потчуя ватагу
Вольнолюбивым «чик-чирик»...
Был первым Саша Бардодым,
Толмач вайнахских саг суровых:
В горах отнюдь не Воробьевых
Воюя, сгинул молодым.
Руслан Надреев из Уфы
Коммерцией хотел заняться –
Но пуля изложила вкратце
Прицельный замысел строфы.
Ушла в тишайший из миров
Певунья Катя Яровая,
Аккордами посеребряя
Бродвея выморочный рев.
А там и царственный Манук
Ступив на Невский, парижанин, –
Авто безглазым протаранен
Не без участья длинных рук...
Пусть выжил Игорь Меламед,
Успевший высечь искру Б-жью, –
И он теперь прикован к ложу
Предначертанием планет.
Кто опрометью сиганул
Во тьму, распахнутую настежь, –
Тому, летейской бездны гул,
Ты Прометеев слух не застишь!..
И вот, скитаюсь я один –
Охрипший выкормыш лицея,
Кочую меж корявых льдин,
Твержу их строки, индевея.
На Ocean Avenue стою
И рекламирую посуду...
И никогда уж не пребуду,
Как прежде, равным в их строю.

КОННЕКТИКУТ

Сергею Шабалину

Гадаешь ты, Коннектикут
На «джипе» посетив:
Зачем все нити рек текут
В Лонгайлендский залив?
Нигде такого вольного 
Простора не сыскать:
От росчерка Линкольнова
По рощам – тишь да гладь.
А небо – ну не чистое ль,
Как лица у актрис?
«Переселился – выстоял!» –
Таков и наш девиз.
От Хартфорда к Нью-Хэвену
Гони наискосок:
По той ли, этой Avenue –
Мы вырулим в лесок.
Близ Йельской академии –
Одна из местных «звезд» –
Почил, урвав все премии,
На горном лавре дрозд.
А там – стволом обглоданным
Зияет белый дуб:
Барсук под Новым Лондоном
Когтист и острозуб.
Пускай. И тем не менее
Уважь единство вер –
Поглубже под сидение
Запрячь свой револьвер.
Ведь мы же не на выжженной
Техасской стороне:
Здесь дяди Тома хижиной
Довольны все вполне!
Портовою таверною
Гордится этот штат, –
И мы глотнем, наверное,
Мистический мускат...
Тогда, запойный пьяница,
Поймешь и ты, поплыв,
Почто река так тянется 
В Лонгайлендский залив.

ГЕНРИ МИЛЛЕР

Озорно пронеслась круговерть
Меблирашек, афишек, кафешек...
Этот парень был крепкий орешек:
Он заездил утехами смерть!
И процентщица, грозно поклацав,
Пасодоблю его поддалась, –
Уподоблю я жиголо пляс
Только вихрю его же абзацев.
Ну и ну, отколол он кунштюк! –
Хоть и был до завидного ловок
Не по части одних подмалевок
Да изрядно приперченных штук.
В селезенке сидел City College,
В телефонном агентстве тоска, –
Вот и выкормил Шпенглер телка...
Эй, рассудок, шалишь, не зашкалишь!
Крючкотвора видал он в гробу,
А субретке мордашку припухлить –
И на бруклинской мусорке рухлядь
Расцветет, преступая табу.
«Что сподручней, не выучу я, –
Говорит он, – правительства смена
Для влиятельного конгрессмена
Или нижнего смена белья?»
Осторожней, судьба, не запри же
Вместе с ним этот прибыльный морг:
Не сравнится фригидный Нью-Йорк
С прихотливою жизнью в Париже!
Там и станет бродяжничать он,
Посочней подбирая эпитет, –
Но старушку Европу похитит
На закате двурогий тевтон...
И какой был стыдобой терзаем
Редкий гений, пошляк, острослов –
Ни из писем, ни из дневников –
Ingorabimus: мы не узнаем.

СТАНСЫ ЭЛЛЕ

Жажде творчества недостает
Этой пробковой сухости в горле –
Среди «ауди» и «тойот»,
Что наш утлый «фольксваген» затерли
В духоте у эдемских ворот.

Зной однако спадает быстрей
Свистопляски, затеянной Брайтоном –
Ах, не тем, где родился Бердслей,
А родным, чумовым, где и рай-то нам
Предлагают за десять рублей;

Где в витринном стекле, у метро ли
То и дело с тоской лицезришь
Оффенбаха летучую мышь
В сонме зощенковских мумми-троллей
И зовешь океанскую тишь...

А на пляже твой позвоночник
Лакированных слоников строй
Мне напомнил: ведь я, полуночник,
Прежде знался с небесной сестрой
И мутил ее горний источник.

Не с картавинкою карта вин –
Мною чтилась иная, предивнее:
Та Divina, где бродишь один.
Прохлади ж мою душу, приди в нее,
Мне природа милее картин.

Да, подобные мушкам вуали
Птичьи гнезда в тенетах ветвей
Подарил нам Коро – но едва ли
Незнакомка наяда живей
Оттого, что ее рисовали.

Примечания

1. Тянь-ди – верховное божество в Древнем Китае.

2. Ars longa, vita brevis est (лат.) – «Жизнь коротка,
искусство долговечно».

3. Анаграмма имени «граф Калиостро».

4. Доменико Скарлатти родился в 1685 г.; тогда же на
свет появились Вивальди, Бах и Гендель.

(Окончание следует)