Проза

Обожаю прошедшее время.

Листья шуршат – на деревьях, падая, под ногами. Точнее говоря,
шуршат они только под ногами, зато на деревьях и падая – шелестят.
Преобладает жёлтый. Есть, красный, оранжевый, коричневый, даже
зелёный, – но преобладает именно жёлтый.

Обожаю прошедшее время. Не за то, что цветов в прошедшем времени
было больше, и не за то, что они были. А потому, что все они не
только были в прошедшем времени, но и есть в настоящем. Прошедшее
время, как оказалось, не мешает настоящему. Эти грамматические
правила легко поддаются усвоению.

Листья шуршат. Они начали шуршать в прошедшем времени и продолжают
– в настоящем. Где закончилось прошедшее время и начинается настоящее?
Судя по всему, прошедшее время не закончилось? А настоящее? Всегда
начинается. Всё время начинается – в прошедшем времени. Иногда
мы торопимся и расширяем грамматику до будущего времени. Конечно,
если листья перестают шуршать, то ничего другого, к сожалению,
не остаётся. Грамматика без будущего времени в этом случае оказывается
неполной. Но если они шуршат, и при этом жёлтый преобладает, то
можно и желательно ограничиться двумя временами. Говоря точнее,
будущее время впишется в настоящее так же, как вписалось в него
прошедшее.

В сущности, что же изменилось при переходе из прошедшего времени
в настоящее? Разве изменилось не только время, но и вечно сопровождающее
его пространство? Не согласен. Ну что значит «край света»? У света
не может быть края, разве что конец. Выключи – и его не останется.
Но ведь он же не сам выключается – это делаем мы сами, и в темноте,
устроенной самим себе, называем эту темноту краем света.

Да и чем различаются края света – одного-единственного? Безусловно,
названия улиц играют некоторую роль, ведь звучат они или привычно
дружески или непривычно враждебно. Но ведь листья-то – листья
– шуршат одинаково, примиряя прошедшее время с настоящим, в том
числе дружеские названия с новыми для нас – придуманными на этом
краю света. Только важно, чтобы листья – шуршали. В сущности,
это главное. Если я смогу убедить её в этом, то прошедшее время
пройдёт, как приступ мигрени. Не успел сказать:

– Обожаю прошедшее время.

– Ненавижу прошедшее время! – она отпила из чашки и надкусила
коржик.

В кафе было почти жарко, мы сняли куртки и повесить их на спинки
стульев. Люди топали ногами, чтобы стряхнуть снег, и листья шуршали
ещё чётче.

– Ненавижу прошедшее время! – повторила она, стараясь не смотреть
по сторонам.

Я не прекращал искать решение. Кондиционер морозил помещение так,
что нам пришлось сделать по несколько больших глотков из наших
чашек, чтобы согреться. Такой жары в мае не было уже давно, и
если бы листья перестали шуршать, я не был бы на них в обиде.

Она отставила чашку и неуютно облокотилась на спинку стула.

– Зачем оно было?! Это прошедшее время только сбивает с толку,
– проговорила она устало. – Без него всё было бы логично. А так
– полное отсутствие смысла в этом так называемом настоящем времени.

Сняла солнцезащитные очки и положила их на столик, возле чашки
и блюдца с недоеденным коржиком. Солнце зашло за тучи. Похоже
было, что снова пойдёт дождь. Лето выдалось душноватым и дождливым.
И хотя дождь пытался, пусть и безуспешно, помешать листьям шуршать
под ногами, он помогал им шелестеть на деревьях и на лету.

Вытерла салфеткой губы.

– Скорее бы закончилась осень. И зима. Скорее бы они закончились.

Я собрался с мыслями и взял её за руки.

– Ты тоже обожаешь прошедшее время. Но мы обожаем его по-разному.
Давай поймём друг друга, и тогда я смогу тебе помочь.

Она забрала руки, набросила шаль: люди входили и выходили, и с
улицы тянуло холодом. Всё-таки скоро Новый год, мороз не мог не
ударить по-настоящему. Я прислушался: то ли снег хрустит, то ли
листья шуршат.

Она ответила:

– Ты не можешь понять меня. Тем более, что я сама себя больше
не хочу понимать, по правде говоря...

Очередной посетитель улыбнулся, не понимая, о чём мы говорим,
– то ли привычно скептически, то ли непривычно дружелюбно.

Я отпил кофе для храбрости и опять взял её за руки – уже решительнее.

– И всё-таки давай подумаем. Мне прошедшее время нравится тем,
что оно не мешает настоящему времени, даже соседствует с ним,
и потому времени становится больше. А тебе – тем, что, наоборот,
прошедшее время отличается от настоящего и совсем с ним не соседствует.
Но тогда времени – меньше, и оно всё – прошедшее.

Она снова убрала руки, но кофе отпила.

– Прошедшее время отличается от настоящего? Как можно отличаться
от того, чего нет?

Я принёс две чашки кофе. Она выпила и посмотрела в окно. Ещё одна
машина заехала на стоянку, шурша шинами по листьям. Значит, ещё
один посетитель не поймёт, о чём мы говорим. Или их будет двое.
Или трое.

Сказала тихо потому убедительно:

– В прошедшем времени всё было.

Я попробовал возразить, но получилось банально.

– Не может быть, чтобы было всё...

Она даже не задумалась.

– По крайней мере, хоть что-то было!..

За окном моросил дождь и готовился пойти ливень. Сказала, как
будто бросила обе перчатки тем, кто не понимает, о чём мы говорим,
то есть фактически всем:

– Были пакетики с молоком!

Я позволил себе не понять, чтобы попробовать собраться с мыслями.

– Не было никаких пакетиков. Бутылки – были, с зелёной крышечкой
из плотной фольги, а пакетиков не было. Мы же говорим в прошедшем
времени, а не в сослагательном наклонении. Ты согласна?

Она торжествующе обвела взглядом всех, кто не понимает, о чём
мы говорим, и только после этого остановила взгляд на мне.

– Ещё как были! Голубые пакетики треугольными пирамидками. Молоко
можно было пить прямо из пакетика, из дырочки.

Потом, вспомнив, добавила:

– И не с зелёной, а с белой. С зелёной был кефир.

Я погрузился в секундное молчание, стараясь не подавать виду,
что ищу контраргумент. За эту секунду магнолия успела безапелляционно
отцвести, но за эту же секунду я наконец-то начал находить решение.
Вот почему она так не любит прошедшее время: оно ассоциируется
у неё с проклятыми голубыми пакетиками. Но – возразил я себе –
если бы в настоящем времени были такие же пакетики – разве она
полюбила бы настоящее время? Хорошо бы! Тогда мне оставалось бы
просто придумать, как наладить выпуск голубых пакетиков с молоком,
а это уже дело техники.

Листья зашелестели под привычно сильным октябрьским ветром. Моя
секунда истекла. Я понял, что сделать точно такие пакетики мне
не удастся, потому что новые будут в настоящем времени, а те были
в прошедшем.

– Ненавижу прошедшее время, – сказала она.

Когда она мне впервые отказала, я её тоже ненавидел.

Отпила кофе, отставила чашку, вытерла салфеткой губы. Кроме этого,
я успел заметить новогоднюю гирлянду под потолком из угла в угол
кафе. Кажется, я всё-таки понял!

– Почему ты не дорисуешь свою последнюю картину? То есть не последнюю,
а ту, что ты начала в прошедшем времени и не дорисовала.

Она не выглядела заинтересованной, но ответила.

– Картины пишут, а не рисуют.

– Ага! – обрадовался я появившейся зацепке. – Значит, для тебя
это по-прежнему важно. Давай будем говорить о твоей картине вместо
этих пакетиков!

Надкусила коржик, подумала и почти равнодушно возразила:

– Кому она нужна в настоящем времени?

И начала обмахиваться газетой. По-моему, мой вопрос был не полностью
риторическим. Впрочем, уверенности не было. Я расстегнул верхнюю
пуговицу на рубашке. Могли бы уже включить кондиционер: на улице
жара.

За окном шуршали листья – на деревьях, падая, под ногами. Точнее
говоря, шуршали они только под ногами, зато на деревьях и падая
– шелестели. Преобладал жёлтый. Были красный, оранжевый, коричневый,
даже зелёный, – но преобладал именно жёлтый.

– Они не шуршат, – сказала она. – Шуршали только в прошедшем времени.
А в настоящем не шуршат.

Я набирался сил, чтобы убедительно возразить, но она меня опередила.

– А что, если ты прав?.. Всё-таки попробую. Допишу эту картину.
Или, – она наконец засмеялась, – как ты говоришь, дорисую.

Я кивнул, успокаиваясь:

– Если она будет очень нужна тебе, то обязательно найдётся кто-то,
кому она тоже будет нужна.

Подумала и переспросила:

– Думаешь?

– Уверен и знаю. С моими рассказами тоже так происходит. Кажется,
ну кому он нужен, – но вдруг оказывается, что кто-то его ждал.
И, если бы не я, так бы и не дождался.

Нам пришлось ускорить шаг – начиналась метель.

– Вообще-то у меня есть несколько идей. По-моему, интересных.
Купи мне, пожалуйста, новые краски, а то от моих уже никакого
толку.

Мы рассмеялись, когда я ответил:

– Как и от голубых пакетиков.

Ей нечего было на это возразить. Она выключила торшер, и наконец-то
удалось уснуть. Когда я открыл глаза, было ещё темно. Она стояла
у окна и смотрела на улицу. Возле неё была, кажется, дописанная
картина.

– Что там? – спросил я.

Спокойно потянулась:

– Довольно интересный мужчина, ещё не старый. Ходит внизу и шуршит
листьями. Не даёт уснуть. Неужели ему некуда идти? А одет вроде
бы прилично.

Я слышу эти её слова, проходя под нашим окном. Ну, положим, не
совсем её, а скорее мои, но всё равно ведь – её. Попробую добиться,
чтобы она их сказала. Только сначала ей нужно дописать картину,
и хорошо бы сразу же начать новую. Чтобы наконец-то, проснувшись,
я увидел, что она, потягиваясь, смотрит на улицу и говорит:

– Довольно интересный мужчина. Ходит под нашими окнами и шуршит
листьями.

Потом заберётся под одеяло и, засыпая, скажет:

– Обожаю прошедшее время.

Постараюсь ещё раз.

Я отпираю дверь и вхожу в наш дом. В настоящем времени.

Монреаль

Ноябрь, 2005 г.