Создан для блаженства (под редакцией Льва Пирогова)

Да я и не помню, как, чего. Ну так, без деталей. Хотя вот... погодите...
Как бы это, с какого конца начать. Ну, наверное, не с самого близкого,
но я вообще-то никуда не спешу, так что, если и вы не торопитесь,
я бы предпочёл с того момента, когда впервые осознаёшь, что смотришь
на землю у себя под ногами не с высоты своих, скажем, ста семидесяти
с хвостиком, а с высоты, ну, тысяч пяти. Ну или на какой там высоте
самолёты летают, чтобы всё видно было, вот как в фильме «Апокалипсис
сегодня». А? Ну, может, и пониже, это, в принципе, не играет роли.
Главное, что вот ты летишь, а под тобой не трава – а лес, не лужа
– а… знаете, бывают такие большие лужи во дворах, они отчего-то
долго не высыхают, а только зарастают бурым таким зелёным илом...
так вот, глядишь в эту лужу с высоты, ну, ладно, метров трёхсот,
и быстро так над ней пролетаешь, а там внизу всякие островки зелёные,
солнце отражается, ну, прямо не лужа – океан. На островках туземцы
или, там, те же америкосы во Вьетнаме... ну и вот, всё это так
себе представляешь. Не знаю, многие ли способны, и многим ли такое
интересно, но меня вот до сих пор пробирает. Почему-то детство
сразу вспоминается, самые лучшие его деньки. А я же на работу
хожу, мне от метро далековато, это, знаете, на 8 Марта идти, от
Аэропорта, там минут пятнадцать идти, и мимо двух детских садов.
И вот странное дело, всякий раз прохожу я мимо детского сада,
а там, ну, вот эти, да, дети, шум-гам, беготня, и вот какая-то,
понимаешь, радость и такое ощущение давно утерянного спокойствия,
и так вот хочется иногда в этот детсад зайти, или хотя бы в школу,
посидеть на задней парте, послушать урок, посмотреть на девчонок,
и, может, даже невидимкой при этом быть, сидишь так, а тебя никто
не замечает. Я вот что думаю, откуда она началась, эта идея. Я
тогда уже взрослый парень был, лет под двадцать семь мне тогда
было, поехал как-то на ночь глядя к родителям в Подмосковье. Вышел
на станции, дошёл до дома, открыл дверь, а вторая – старая деревянная
– заперта. А у меня ключ только от новой, железной. А родители
– на даче. Ну, думаю, посмотрел я фильм. Электрички уже ни туда,
ни обратно не ходят. Я пошёл на платформу, долго ходил по ней,
мерял время и даже высчитал, что один неспешный проход из конца
в конец занимает десять, что ли, минут, и что мне понадобится
тридцать, что ли, таких переходов до первой электрички. В общем,
совсем немного, если считать переходами. Однако на пятом, или
около того, я понял, что дело это утомительное, и что должны быть
другие способы скоротать время. Я обдумал несколько вариантов,
сидя во дворе на качелях. Один вариант был так на этих качелях
и перекемарить, но тоже не шибко здоровский. Я тогда понял, что
тут же сад рядом, детский. Пошёл туда, куда-то там, что ли, перелез,
через там, не знаю, забор, лёг на веранде и так и проспал на ней,
до первых, как говорится, петухов. Ребятишки какие-то на меня
глазели утром из-за кустов, потом убежали в игры свои играть…
А я лежу – на веранде, в тишине, а где-то вне этого, как говорится,
шум большого города, едва слышный. И вот тогда я почувствовал…
знаете, это как обнаружить дырку в носке, вот ходишь в этом носке
полгода, год, и ничего не замечаешь, потом смотришь – дырка. Откуда
она, когда появилась – да кто ж её поймёт. А ведь долго истончалась
ткань, перетирались нитки, незаметно ни для глаза, ни для пятки.
И в какой-то момент – раз, и всё. Вот и со мной тогда так же получилось,
носил я в себе, как в мешке, разные ненужные тяжести, а с тех
пор и стали они незаметно убывать, рассасываться, только я об
этом пока не знал. Как я здесь оказался? Да Володька, с ним дружбу
свёл. Володька в садике тогда в старшей группе был, он в игры
особо не любил, всё у забора этого, у железной решётки стоял,
смотрел, как мне казалось, прямо на меня, ну вот как знак какой.
Я же на работу тогда ходил в офис, на 8 Марта, от Аэропорта, а
офис, он оттедова недалеко был, от садика. И в какой-то момент
лечу я сам себе самолёт на работу, и вдруг осознаю важную вещь.
Прихожу на работу, сажусь за стол, ещё немного соображаю. Беру
ручку, лист бумаги, пишу заявление об уходе, и через несколько
дней меня уж тут с фонарём не отыскать. Всё, свобода. Ну-ка, попробуй
теперь мной покомандуй, поговори мне, что делать, что не делать.
Пошёл в садик, устроился сторожем. Но это так, на первый период,
на испытательный срок. Я их понимал, дело, конечно, нешуточное,
вообще редкое дело, по таким вопросам к ним никогда не обращались,
никаких разнарядок, никаких, там, министерских указаний. Я даже,
вот как на духу скажу, не знаю, отчего они, воспитательницы, так
вошли в моё положение, не выгнали меня, старого дурака, за ворота.
Володька-то, тот уж давно небось школу закончил, а меня пока не
гонят, нет, кхх-х-х-ххх-хх-хх... Я же как – сначала подметал,
ну, помогал там погрузить-выгрузить, то, сё. А потом, ну, как
бы это сказать, потом мне как-то всё происходящее за детсадовским
забором перестало быть интересным. Как отрезало. Я-то и раньше
без огонька жил, ну, там, происходит что-то в телевизоре и вокруг
него, да и пусть с ним. Всё больше по инерции жил, мне ведь много
не надо. Не сразу это понял, постепенно, как вот, знаешь, часы
остановились. И всё так сразу стало ясно. Я как-то к Володьке,
хороший он был пацан, пристроился, ну там с ним стал норы рыть,
армиями командовать, он меня даже своим заместителем сделал и
рассказал про колобка. В колобка я не сразу поверил, долго не
мог взять в толк, думал, он меня разыгрывает… Да куда там. Однажды
увидал его – здоровый такой чертяка, еле катится, в земле после
него след остаётся, глубокая такая колея, и блестит, знаешь, особенно
если полная луна… к утру, правда, след всегда исчезал. Сидим мы
за кустами, Володька побледнел, глаза огромные, и дрожит… а я
и сам со страху чуть не обделался. Колобок не кажную ночь появлялся,
а однажды мы его всё же заманили в нору, а там наша армия оловянная,
только того колобка и видели. До сих пор не пойму, как колобок,
такая громадина, в яму нашу поместился. Она ж длиной мне по плечо
и диаметром с мой кулак. Однако наутро просунул я туда руку, чую,
что-то зацепил. Вытаскиваю – мать честная – корка хлебная! Как
мне Володька и говорил. Съели мы с ним эту корку на двоих, и оба
враз стали невидимками. А? Не веришь? Ну это я сейчас, чтобы ты
меня видел, снял защиту, а так я часто лечу и никто меня не видит
– ни радары, ни люди, ни птицы, ни ангелы небесные. Володька-то
в тот же год садик закончил, так мы с ним и расстались. А я вот
сейчас в младшей группе уже. Знаешь, что больше всего не нравится?
Правильно – тихий час. Всё хорошо и великолепно, но не могу я
днём спать, хоть ты меня режь. Анна Константиновна в наказание
меня к девочкам отправляет, на их половину. Я по ночам только
невидимый, а днём девчонки надо мной смеются, мол, дедушку опять
наказали, сейчас мы дедушку защекочем. Эх, озорницы, всё бы им
побаловать. А вообще мне тут нравится. Прошлой осенью, вот помню,
научился куличики лепить – то-то было радости. А этой зимой зацепился
хлястиком за вон ту железку, видишь? Вишу и не могу отцепиться.
Прямо и смех и грех. Хорошо, Димка, сторож наш, пришёл, снял.
Что-то ты, говорит, Матвеич, совсем безудержный стал. А я ему
отвечаю, а мне что, мне тут вон как хорошо, хоть повесься не за
хлястик, а по-натуральному, и то не страшно выйдет, а как-то так,
что в самый раз. Димка пальцем у виска покрутил, дурак ты, говорит.
А я ему говорю, нет, говорю, дураки все в специальных местах сидят,
а мы тут с тобой в детском садике, где же тут, спрашивается, дураки?
Ну, он не стал отвечать, ушёл. Завтра вот песка свежего привезут,
здоровско. Вон моё ведёрко, видишь, красненькое такое? Мне его
тётя Галя подарила, Людкина мамка. А, вот же что, чуть не забыл.
Ко мне тут тоже с телевизора приходили, спрашували, не нашлась
ли мамка моя? И знаешь что? Нашлась мамка. Воспитательница её
нашла, тётя Тамара Ивановна. Я ж как потерял её тогда в магазине,
я ж с тех пор и не видел её. Рос без мамки, так вот и дорос до
седых волос. А завтра мамка придёт сюда. Мамка у меня знаешь,
какая? Небось, захочет забрать меня отсюдова, да только я не пойду.
У меня тут есть секретное место, там и спрячусь. А ночью невидимкой
обернусь и полечу, полечу. У меня тут много работы, так и знай.
Так ей и передай, мамке моей, скажи, Павлик сказал, что никуда
не уйдёт, и что велел ей сюда не приходить. Передашь? Ну вот и
славно. Спасибо тебе, мил человек. Ты иди, и я пойду, а то на
полдник опоздаю. Заходи, если мимо проходить будешь. Я тебе ещё
чего-нибудь порасскажу. Ты, я вижу, парень-то хороший, будет,
значит, кому на моё место заступить. Я спрошу у Лидии Матвеевны.
Ты знай, Павлик сделает всё, как надо. Всё будет хорошо.