Проза

Посвящается семейной жизни

Эпизод первый. Замкнутый слон

Когда влюбленность подрастает до любви и стремится покинуть охваченных
ею людей, они начинают выстраивать отношения – сложнейшую систему
взаимных выгод и претензий, стремительно становящуюся замкнутой,
чтобы любовь не смогла выпорхнуть и погибнуть или достаться, в
конечном итоге, только одному из них. Но тут как успеешь. Живешь
ведь словно в анекдоте про предприимчивого слона и несчастную
муху, случайно залетевшую к нему в задницу и несущуюся к выходу-хоботу,
приятно щекоча крылышками все внутренности.

Успеешь и, как слон, приставивший хобот к заднице, быстро преодолеешь
первичную брезгливость, привыкнешь к этим новым ощущениям, но
после счастливо замычишь: «Кайф! Вечный кайф!». А если нет, то
так и будешь стоять, уткнувшись собственным носом в грязную жопу,
размышляя всю дальнейшую жизнь над тем, успела муха вылететь или
нет, и стоит ли, наконец, оторвать хобот от задницы, – может,
ты просто еще не привык к этой позе, хоть и стоишь в ней уже черт
знает сколько, и всё никак не можешь сосредоточиться на мухе.
Но ведь, если муха там, а ты распрямишься, то вылетит она точно
– и всё, никакого кайфа, значит, и жопу нюхал впустую всё это
время.

Анекдот про слона и муху Максу рассказал еще его отец, в далеком
детстве. Родители отца, как тот любил выражаться, приучили его
называть все вещи своими именами, но кто же знал, какие имена
он подберет для всех этих вещей? Впрочем, рассказывая конкретно
этот анекдот, папа не подразумевал никакой глубокой морали, как
и в большинстве прочих подобных историй, которые пришлось выслушать
его сыну. Максиму, короче говоря, с раннего детства приходилось
додумывать всё самому.

Использовать слона и муху – пример замкнутой системы получения
постоянного удовольствия – в качестве модели собственной семейной
жизни Макс додумался на девятый день фактического бойкота, который
ему устроила Настя, после абсолютно счастливых трех месяцев супружества.
Это, конечно, было мало похоже на бойкот – они точно так же обменивались
репликами о покупках, ужине, времени возвращения с работы и новостями
об общих знакомых, но… Дальше этих реплик – вернее, ее ответов
на его вопросы – разговор не шел.

Похоже, Настю полностью перестали интересовать изменения в мироощущении
Максима – а оно стремительно менялось по случаю новой работы,
которую ему удалось получить, – точно так же ее перестал волновать
процесс нанесения новых штрихов к картине совместного будущего.
Настя вдруг, без объявления войны, отказалась продолжать разговаривать
об их безмерно романтическом прошлом, об их великой любви, о том,
какие они молодцы, что все-таки переженились друг на дружке, вернее,
не то чтобы отказалась, но словно дала понять, что ей совершенно
неинтересны все эти темы, которые раньше они взахлеб обсуждали
чуть ли не всё время с того момента, как познакомились.

Она явно предпочитала телевизор, книгу или компьютер разговорам
с ним, и на вечерних прогулках глухо отмалчивалась, даже не потрудившись
сделать вид, что внимает разглагольствованиям Макса.

Еще, и это самое страшное, уже на протяжении девяти дней Максим
не мог получить, как бы это помягче сказать, доступ к телу. Она
грубо пресекала все его попытки даже прикоснуться к ней, приобнять
или положить руку на колено грубым «Отстань от меня!» или «Не
трогай меня!».

Всё это и раньше на нее накатывало, но не длилось так долго и
всегда находило выход в разговоре, в ходе которого обреталась
ясность и становились понятными причины такого ее поведения. Многочисленные
попытки Максима инициировать такой разговор сейчас ни к чему хорошему
не приводили – Настя словно бы с каждым днем всё больше и больше
замыкалась в себе.

Тогда он попытался обнаружить причину сам и, благородно начав
поиски с себя, ничего не смог найти. Он приносил ей цветы, пытался
делать какие-то сюрпризы, быть внимательным, интересным и остроумным,
но ни к какому положительному эффекту это не приводило. Он натыкался
на ее непонимающий равнодушный взгляд и тут же все его позитивные
действия становились нелепыми, неловкими и смешными. Он даже пытался
предлагать ей то, что раньше было предметом огромного компромисса
в их отношениях, вроде совместного катания на лошадях, которых
Макс ненавидел, и посещения дискотек, где, как он боялся, ее от
него могут увести или как-то еще компрометировать их высокие
отношения. Но и это не помогало. Сюрпризы и предложения
потакать любым капризам Насти сыпались из него со скоростью две
штуки в минуты, но ее явно тошнило от всего, выдуманного Максимом.

Поэтому неудивительно, что день на четвертый он уже начал всерьез
подозревать наличие соперника и, проведя бессонную ночь в предположении,
кто бы это мог быть и за что она так с ним поступает, придушил
в себе всякое уважение к личному пространству любимого человека
и тайком прочитал всю ее входящую и исходящую электронную почту
за последние два месяца, проверил СМС и логи звонков Настиного
мобильного телефона и даже не поленился пройти по каждой незнакомой
ссылке в History Internet Explorer их домашнего компьютера. Ничего
компрометирующего найдено не было.

День пятый был почти спокоен, но вечером, после очередной попытки
как-то расшевелить и вернуть к жизни прежнюю Настю, Макса осенило,
что адюльтер начинается с разочарования – и если она разочаровалась
в нем, то всё, конец их браку, и вопрос соперника – это исключительно
вопрос времени. День на седьмой он наконец-то догадался, что Настя
бы скорее от него ушла, чем бы ему изменила – потому что мстить
тому, в ком ты разочарована, было абсолютно ей несвойственно,
и тем более бы она не стала унижать себя враньем. Настя была самой
правильной и чистой девушкой на свете, это Макс твердо знал, и
потому он тем более не понимал причин, по которым она вдруг так
изменила свое поведение по отношению к нему.

Ну вот, а на девятый день к нему и явился Слон со своей схемой.
И Максим, наконец, классифицировал происходящее как элементарную
притирку отношений. Он, правда, никак не мог развить аллегорию,
не понимал, куда должна двигаться эта схема – ведь семейная жизнь
в целом не представлялась ему вечным удержанием хобота у задницы.
По логике Макса, спустя некоторое время слон-семья может гордо
распрямиться, а сознательная муха-любовь, осознав отсутствие выхода,
будет на «автомате» доставлять им обоим наслаждение и вечное «щастье».

Эпизод второй. Соленый хвост

Этой ночью у Насти выросли длинные черные волосы, и она, абсолютно
нагая, медленно пролетела по квартире от их спальни до гостиной,
где находился балкон, выпорхнула на улицу, зло рассмеявшись в
лицо Максиму – проснувшись и пытаясь переварить в себе этот странный
сон, он вдруг понял, что ее нет в кровати. Он встал и пошел ее
искать, увидел, что Настя сидит на диване в гостиной, обхватив
колени руками, и будто бы плачет… Не решаясь о чем-либо спросить
ее, он очень тихо вернулся в спальню и лег дожидаться ее возвращения.
Она пришла минут через 15, улеглась и как будто заснула, но, открыв
глаза, чтобы посмотреть на нее, Максим увидел, что Настя не спит.
Она лежала на боку, повернувшись к нему, ее глаза были раскрыты
и смотрели прямо на него, безо всякого внимания и интереса, безжизненно,
но в упор. Макс зажмурился.

Утром – оно все-таки наступило – он жарил мясо на завтрак, но
она, взмахнув ножом и сразу скривившись, пережевав только один
кусочек, отказалась есть дальше.

– Ты его пересолил, – сказала она. – Вообще, если будешь готовить
и для меня что-то, больше не добавляй соли. Мясо еще осталось?

– Да.

– Ужин с меня.

Произнеся это, Настя встала, вышла и заперлась в ванной. Она провела
там всё то время, что Максим собирался на работу, и даже не стала
его провожать, ограничившись приглушенным «Хорошего дня!» из-за
двери ванной на его «Я ухожу!».

«Коротенький денек», – подумал Макс, запирая дверь.

Вечером она действительно приготовила ужин. Это были два больших,
почти не обжаренных куска мяса – ей и ему, – никакого гарнира,
но еще по стакану воды каждому. Надрезав мясо, он увидел капельку
крови в мякоти.

– Ты его что, не прожарила? – спросил он.

– Мне захотелось, – ответила она.

– Я не буду это есть, – сказал он.

– Ну и пожалуйста! – закричала Настя и, схватив тарелки, выгребла
оба куска мяса в мусорное ведро и выскочила из кухни, хлопнув
дверью.

Тяжко вздохнув, Макс открыл холодильник и достал пачку пельменей.

– Это неспроста, – думал он. – Соль не ест, крови ей хочется.
Да и еще сон этот.

С трудом уговорив себя не поддаваться паранойе, он все-таки не
удержался от пары зубчиков чеснока под пельмени. Типа проверить
ситуацию.

Чеснок вышел боком: когда Максим покинул кухню и отправился в
спальню раздеваться и ложиться спать – Настя уже легла, – она
с подозрением втянула воздух носом и спросила:

– Ты что, чеснока наелся?

Он не ответил. Она вскочила с кровати.

– Максим, извини, я буду сегодня спать на диване.

– Настя, слушай…

– Отстань от меня!

Хлопнула дверь гостиной. Макс знал, что если он сейчас отправится
уговаривать Настю вернуться или хотя бы поменяться местами – так,
чтобы он спал на диване, а она на нормальной постели – ни к чему,
кроме еще большего скандала, это не приведет. Да и ему, если честно,
не хотелось с ней сейчас разговаривать. Хотелось подумать.

Присев на край кровати, он увидел, что на Настиной тумбочке лежала
серебряная цепочка с ее крестиком, который она никогда не снимала
– даже тогда на море, во время их свадебного путешествия.

Ночь была неспокойной. Максиму все время хотелось зайти в гостиную
и убедиться, что Настя там, но он сдерживал себя. Измотавшись
вконец, он заснул около четырех часов.

Утро оказалось мирным. Завтракали овсянкой и кефиром, но в полном
молчании.

– Ты выспалась? – спросил Макс.

– Угу.

– А как ты себя чувствуешь?

– А что, я себя должна плохо чувствовать?

– Да нет…

Дальше снова молчали.

– Слушай, а ты не хочешь подстричься? – спросил Максим, чтобы
хоть что-нибудь сказать.

– Нет, не хочу.

– Ты уже сильно обросла.

– Я знаю. Максим, я сказала, я не хочу стричься.

– А почему ты сняла с себя крестик?

– Потому что он мне давит, когда я сплю.

– А почему ты его сейчас не надела, ты ведь уже не спишь?

– Слушай, отстань от меня.

– Хорошо, – сказал Макс, уткнувшись в тарелку. В голове у него
вертелась только одна мысль, но ему еще нужно было всё окончательно
проверить.

Придя на работу, он забил в поисковик сначала «ведьма», потом
«как распознать ведьму», потом «молот ведьм», потом «шабаш» и…
открыл для себя много нового и интересного. Спустя несколько часов
вдумчивого чтения, Максим выяснил, что ведьмы не едят соленую
пищу, не стригут волосы, боятся креста, пьют кровь, колдуют ночью,
избегают алкоголя и резких запахов, обладают тяжелым взглядом,
а также, что «по вине современных ведьм разыгрываются маленькие
и большие житейские трагедии, совершаются попытки самоубийств,
разрушаются семьи».

Макс узнал, что в Сербии ведьм распознают взвешиванием – один
раз взвешивают саму по себе, потом – вместе с метлой. Ведьма во
втором случае должна весить меньше или столько же, сколько в первом.
К сожалению, способов уговорить Настю взвеситься с веником или
пылесосом (на чем она там летает?) на домашних весах Макс не знал,
поэтому еще зачем-то выписал себе, что в Африке ведьму определяют
по красноватым, всегда слезящимся глазам. Впрочем, это можно было
и не выписывать – точно такие же глаза он видел у Насти прошлой
ночью.

Инквизиторы распознавали ведьм по пигментным пятнам на коже –
их следовало уколоть иглой и не дождаться появления крови; по
способности держаться на воде, а также по отсутствию слез, поскольку
средневековые ведьмы, как и настоящие мужики, никогда не плакали,
разве что под пытками.

На Руси ведьм выводили на чистую воду экзотическими способами
– топили печь осиновыми дровами и ждали, пока ведьма не придет
просить золы, а также брали самое первое яйцо, снесенное молодой
курицей, и смотрели через него (как?) на предполагаемую ведьму,
ожидая, что она предстанет перед ними вверх ногами.

Где взять искомое яйцо или осиновые дрова, Максим не знал, поэтому
с радостью для себя вычитал, что ведьме, как и любой нечистой
силе, можно «насыпать соли на хвост», тогда она будет немедленно
разоблачена и ответит на все вопросы. Вопросов у Макса было много.

Запасным вариантом он выбрал рассматривание Насти сквозь замочную
скважину – тогда, вроде как, она тоже должна была предстать перед
ним в своем истинном обличье.

Он специально задержался на работе в тот день, чтобы не разговаривать
с ней вечером, поскольку говорить с ней было не о чем, во всяком
случае, до тех пор, пока он не выведет ее на чистую воду.

Когда он вернулся, Настя уже спала. Разувшись, но не переодеваясь,
Максим пошел на кухню, набрал соли в ладонь и зашел в спальню.
Она лежала на животе, одеяло было сброшено на его половину кровати.

Он залюбовался ее гладкими стройными ягодицами – хвоста между
ними не было, это он знал точно – и, немного помедлив, начал сыпать
на них соль, мягко сжав ладонь в кулак. Настя зашевелилась, начала
просыпаться и, открыв глаза, улыбнулась.

– Сорри, я тебя не дождалась.

– Привет! – сказал он, внимательно глядя на нее.

– Максим, я больше так не могу. Мне надо кое-что тебе сказать.

«Наверно, соль подействовала», – подумал Максим.

– Пару недель назад я купила в аптеке два теста, – продолжала
Настя. – На беременность. И оба они показали положительный результат.
У нас будет ребенок, муж!

Максим, в буквальном смысле слова, «завис» на несколько минут.
Когда к нему вернулась способность что-либо говорить, он смог
выдавить из себя только: «Почему же ты раньше мне не говорила?».

– А когда? – спросила Настя, обеспокоено наблюдающая его реакцию.
– Ты же все время засыпал меня своими вопросами и претензиями,
про работу рассказывал. Я не могла подобрать подходящего момента,
чтобы ты мог меня услышать. А последние несколько дней мы с тобой
вообще ссоримся.

Макс шумно втянул в себя воздух и, что-то промычав, бросился обнимать
Настю, пытаясь незаметно стряхнуть соль с простыни. Потом они
встали и пошли на кухню, где, поставив чайник, говорили, говорили
и говорили несколько бесконечно счастливых часов…

Эпизод третий. Ревнивая белочка

Этой ночью он не мог заснуть, а она, впервые за долгое время,
крепко спала, слегка касаясь своей теплой рукой его плеча. Когда
Настя спрятала руку под подушку, он встал и вышел на кухню. Ему,
так сказать, очень сильно хотелось подумать над своим поведением.

Максим не любил рефлексии без слушателей, но, после стакана коньяка,
выпитого залпом, подумал, что все же, надо, наконец, что-то сделать
с этой дурацкой ревностью, которая иногда не дает покоя, и не
потому, что, по определению, бывает либо запоздалой, либо преждевременной.
Эти приступы ревности очень быстро перерастают в паранойю. Например,
в пригоршню соли, высыпанную пару часов назад на гладкие ягодицы
его жены. Так и до психушки недалеко, следовательно, главный вопрос
– откуда эта ревность? Неужели стремишься заранее прочувствовать
конечность всего на этом свете, в том числе и конечность этих
отношений, которые для тебя больше, чем мир. Но если от мыслей
о неизбежной смерти человек не умирает, то, в случае отношений
всё наоборот – это как будто ты мысленно дорисовываешь штрихи
в картине конца. И нарисуешь ведь когда-нибудь – мало ли у нее
будет еще причин помолчать немного, а что ты успеешь придумать
за это время? Так, придумыванием, рождаются браки, когда рисуешь
свадьбу и жизнь с другим человеком, но точно также – разводы.
Картину свадьбы нарисовать необходимо, чтобы она состоялась, но
дальше хватит придумывать, дальше надо просто жить, отложив кисти
в сторону и не трогать их, даже если откуда-то накатывает это
«иногда».

Иногда она молчит, а ты говоришь, что веришь и доверяешь, но ты
ведь иногда почему-то не веришь и не доверяешь, раз необъяснимо
хочешь всё проверять и перепроверять. Иногда ты ведь сам себе
и в себя не веришь. Как ты можешь быть честным и верным, если,
возможно, не существуешь сам? Точнее, если где-то существуешь,
то в моменте переноса себя на нее, что глупо – потому что она
не такая, как ты. Ты не можешь себе признаться, что ты не изменяешь
ей не потому, что веришь в любовь, а потому что иногда боишься
следствия – вдруг она поведет себя, как ты. И ведь именно этим
своим страхом последствий ты можешь заставить ее повести себя
так, как не ведешь себя ты – потому что где твоя ценность для
нее, если ты не просто честно живешь, а всего лишь боишься последствий
возможной собственной нечестности? И эта двойная глупость, этот
двойной страх иногда порождают в тебе желание закончить всё, перечеркнуть
весь этот гармоничный мир, придумав себе для этого хоть какой-то
ничтожный предлог.

Но она ведь всегда живет рядом с тобой в том счастливом гармоничном
мире, который иногда мерещится тебе перечеркнутым. И все другие
там живут. А ты иногда говоришь с ней одновременно и как художник,
который может уничтожить свое творение, и как полноправный житель
этого мира. Но если ты хочешь в нем жить, прекрати его иногда
придумывать. Но если не хочешь, то для кого ты всё это рисовал?

Почему ты получаешь огромную боль, когда всё начинает происходить
так, как ты иногда придумываешь?

В этой немыслимой ситуации конкуренции дискотек и пляжей, дружеских
тусовок, всех иных площадок безграничного мира с его обитателями,
большая часть из которых сильнее, умнее или богаче, чем ты, ты
оказываешься победителем – ты всегда рядом с ней и являешься для
нее самым дорогим на свете существом не только в ситуации полного
вакуума, не только вдвоем, но и в целом мире, со всеми его мальчиками
и девочками. Потому что ты ключ, ты подходишь к ней, а она к тебе,
раз уж вы вместе.

Ты слишком много читал Воннегута и хотел государства двоих, но
зачем тебе государство двоих, когда можно просто быть вдвоем в
этом огромном мире? Зачем сужать границы, заставлять жить обоих
по принципу «или всегда вместе, или никак», когда в этом условии
нет толка ни для тебя, ни для нее. Тут уж пора выбирать между
тем, где жить, в собственной голове или в огромном мире, причем,
учитывая, что конкретно Настя в твою голову не поместится. Большая
слишком. Да и мир тоже туда не впихнешь.

Делаешь что-то и чувствуешь кайф от выполненного. Просто возьми
ее за руку без этого своего «иногда», когда ни с того ни с сего
случается моделирование – а вот если сделать так и эдак, то она
сделает так и так. И ничего не успеваешь сделать, время уходит
на производство слов и мыслей, пока вдруг не попадаешь в мысль,
что кроме этих слов ни на что не способен. Тут и возникает ревность
как бесконечная ситуация, в которой ты произносишь слова, но они
не помогают; когда ты думаешь мысли, а они только запутывают всё.
Когда ничего из того, что ты хотел бы сказать, не может решить
проблемы, возникает ревность как страх, что она вот прямо сейчас
уйдет от тебя, а ты даже не успеешь пошевелиться.

Иногда критическая масса слов приводит к пустым звукам, когда
эти слова уже действительно ничего не значат, ты сходишь с ума,
произнося все эти бесконечные слова про вашу любовь, но чем больше
ты произносишь или не произносишь их – иногда достаточно их просто
думать, – тем меньше они имеют значения и тем тягостней и реальней
ощущение пустого места, которое ты чувствуешь в себе и вместо
себя.

Иногда чем более пустым ты становишься, тем стремительней пытаешься
произвести новые слова и мысли. И не успеешь заметить, как стоишь,
окруженный паутиной слов, так, что не можешь пошевелить ни рукой,
ни ногой и думаешь уже даже так – а ведь какая же она все-таки
бяка, что не слышит и не хочет слышать тебя. Ведь если бы слышала,
то тебе не пришлось бы производить такое количество текста своей
головой и превращать тоненькую ниточку в огромную запутанную паутину.

Иногда ты заполняешь пустоту ежедневной жизни словами и мыслями
о ней, забыв о простых реальных действиях для нее. Бесконечно
говорить и думать и, вместо того чтобы просто подать ей руку,
задуматься над тем, а с чего мы вообще полезли через этот забор.
Но вот тут-то как раз она и спрашивает: а чё ты мне руку не подал?
А ты вместо ответа мотаешь головой.

Иногда слова толпятся в тебе, и если ты их не произносишь, то
они словно окружают тебя, тормозят и блокируют все твои действия,
превращая тебя в парализованного психа, обездвиженного собственной
речью и мозгом. Вечная неприменяемость мышления создает какой-то
психиатрический ад. И, наверно, так и становятся писателями –
от этой мучительной необходимости вышвырнуть слова и мысли на
бумагу, отдать их кому-то, вложить в уста персонажей, перемешать
друг с другом, но писать совсем о другом – отвлечься, созидая
другой мир, так чтобы в своем мире оставалось время только на
действие, а мысль принадлежала другому.

«Солярис» оказался круче «Гамлета», если вспоминать детство и
факторы влияния на неокрепшую психику. Когда ты посмотрел этот
фильм, ты боялся думать, потому что мысли имеют свойство приходить
в реальность – но ты не хочешь жить с собственными мыслями, ты
хочешь жить со своей любимой женой. А ревность – это то, что иногда
тянет тебя туда, к Океану Тарковского – ты еще не видишь потенциального
соперника, но уже прикидываешь, как вести себя с ним и как с женой,
ты сам возводишь его до соперника, и те слова, которые ты выплескиваешь,
те мысли, которые ты подбрасываешь ей, делают его соперником.

Иногда ты словно проектируешь реальность, ты будто бы вызываешь
ее, когда бросаешь заниматься всеми делами, когда только сидишь
и ждешь, ну когда же твоя паранойя станет реальной, чтобы тогда
можно было как-то на нее реагировать – когда жена вскочит на помело
и, сверкая желтыми глазами, унесется на шабаш ведьм, только тогда
ты, наверно, точно будешь знать, что тебе делать. И тебе легче
поверить, что она одержима дьяволом, а не ждет от тебя ребенка,
потому что первое ты в состоянии понять, а второе – почему-то
не хочешь.

Твоя ревность – не ревность, а страх, что твоя женщина выйдет
из игры с тобой, потому что ты превратишься в пустоту, в которую
тебя тянут и затягивают собственные слова и мысли, которых столько,
что они тащат тебя вниз стремительней, чем ты поднимаешься из
нее вверх по лесенке конкретных действий, которые попробуй-ка
соверши для нее кто-то другой.

Ты сделал из нее ведьму и не удивляйся теперь, что она не рассказала
тебе сразу о своей беременности. Удивительно, почему она до сих
пор не улетела от тебя на помеле – ведь она-то не ведьма и ей
явно не по формату быть рядом с человеком, который ее таковой
считает. И который иногда, когда что-то происходит с ней, пытается
сам придумать причины и верит в них, и даже не пытается ее ни
о чем спросить.

Но она с тобой и поэтому она больше, чем ты. И это любовь, дружок,
и всё в силе, и твое иногда ничто перед ее всегда,
потому что второе в реальности, а первое в твоей глупой голове.
И тебе нечего списать на причуды первого триместра, потому что
это у тебя были причуды, а не у нее. Но ее причуды – еще впереди.
Поэтому заведи себе тетрадку, назови ее «Иногда» и просто будь.

Невозможно оставаться ребенком, потому что теперь наступает очередь
того, кто сидит у нее в животе. Самому же пора взрослеть.

Приложение. Тетрадь «Иногда»

Вырезка из книги «9 месяцев женского счастья», снабженная комментариями
Максима

Месяц первый. У вас увеличивается грудь, снижаются сексуальные
влечения, а диагностические тесты на беременность способны показать
положительный результат.

А у нас неудовлетворенные сексуальные влечения переходят в неоформленные
претензии к качеству супружеской жизни, а в голове творится полное
непонимание происходящих с женой перемен, даже если мы при этом
читаем специальные журналы и книжки, а также ведем с ней разговоры
о ребенке.

Месяц второй. Вы остро чувствуете неприятные запахи, вас
тошнит, появляются головокружения и быстрая утомляемость, сонливость.
Окружающий мир как никогда способен вызывать у вас раздражение.

Мы понимаем, что являемся отныне источником полного морального
и физического дискомфорта любимой супруги – когда любая пища,
съеденная нами, запах сигареты или алкоголя, а также грубая шутка
могут стать причиной для крутых разборок.

Месяц третий. Вам легче справиться с токсикозом, чем с
собственными эмоциями. Медленно пропадает талия, а вместе с ней,
к концу месяца, токсикоз.

Сидя на лестничной клетке с сигаретой и безалкогольным пивом,
мы понимаем, что абсолютно ничего не понимаем про то, отчего они
плачут и как их можно утешить.

Месяц четвертый. Улучшается физическое и эмоциональное
самочувствие. Вы ловите себя на мысли, что не в состоянии думать
ни о чем другом, кроме своего малыша.

У нас обычно случается протест. Когда мы единожды нажираемся с
лучшими друзьями, жены отправляются на ежевечернюю прогулку в
одиночестве и после, наутро, невинно рассказывают про то, что
«я на прогулке с таким молодым человеком познакомилась – не пьет,
не курит, чувствовала себя в безопасности… А что ты так позеленел?».
После этого мы действительно прекращаем пить.

Месяц пятый. Расцвет беременности. У вас окончательно
оформляется «беременный животик», вы чувствуете первые шевеления
и толчки плода и вам вновь хочется сексуальной близости с партнером.

Нам уже ничего не хочется, а толчки ребенка, пробудившие чувство
отцовской ответственности, сводят все сексуальные фантазии к мастурбациям
в ванной комнате.

Месяц шестой. Вы начинаете находить свое положение неловким
– вам становится неудобно спать и ходить. Всерьез задумываетесь
о темпах набирания веса.

Нас перестают кормить и запрещают есть что-либо вредное (обычно
это самое вкусное) на их глазах. Ночью сшибают животом или другими
конечностями с кровати, устраиваясь поудобнее.

Месяц седьмой. Вы всерьез озабочены местом, в котором
будете рожать вашего ребенка. Это время бесконечных дискуссий
о способе родов, выборе роддома, а также тревог и опасений.

Наш лексикон сводится к словам «Да, дорогая!» и «Конечно, дорогая!».

Месяц восьмой. Женская консультация становится вашим вторым
домом – вы чаще видите своего лечащего врача, чем друзей или родственников.
Без помощи мужа вы с трудом можете зашнуровать туфли или прогуляться
по улице.

Мы чувствуем колоссальное удовлетворение от беззащитности своих
любимых женщин – теперь они действительно нуждаются во всех знаках
внимания, которые мы им уделяем, придерживая двери, поддерживая
за руку и принося прохладительные напитки.

Месяц девятый. Вы с тревогой и ожиданием прислушиваетесь
к своему телу, ожидая чуда появления малыша на свет. Разговоры,
планы и мысли вертятся только вокруг ребенка.

А мы только успели привыкнуть к беременности…