Проза

36 кадров для ** округа

Совпадение всех имен и названий с реальными — является чистой случайностью. Все события вымышлены, факты притянуты за уши, подробности высосаны из пальца, сюжет и последовательность кадров абсолютно нелогичны и не связаны между собой. А разве может быть иначе на стандартной фотопленке в 36 кадров?

Обезумевшая от жары бабочка-капустница врезалась в лобовое
стекло белого «Опеля», который вез нас в *-ль.
Всмятку.
— Все равно бы к вечеру сдохла! — философски заметил
водитель.

Кадр 1. Париж из моего окна

Кондиционер, понятное дело, не работал. Зато с балкона гостиницы
открывался прекрасный вид на *-ое водохранилище. На том берегу
стояла пока еще действующая модель памятника мирному атому —
все шесть блоков атомной станции. Издали они были похожи на
гигантские песочные часы. Причем часы явно одноразового
использования — не перевернешь. Остается только подождать, пока
не высыпется весь песок. От дурацких мыслей никуда не
деться — до песочных часов всего 8 километров. А за странную
белую полосу на воде неподалеку надо поблагодарить авторов идеи
о создании здесь хранилища радиоактивных отходов.

По дороге от гостиницы до штаба кампании я встретил 19(!) одинаковых
кошек. Они грустно смотрели мне вслед неестественно
зелеными глазами. Говорят, что кошка способна смотреть вслед
прошедшему мимо человеку бесконечно долго. А людям до сих пор
трудно оторвать взгляд от огня. Это первобытный инстинкт — а
вдруг я отвернусь и он погаснет?

Как выяснилось, можно еще бесконечно смотреть на песочные часы
атомной станции. Это инстинкт современный — а вдруг взорвется...

Кадр 2. Ням-Ням

Они встретились у гастронома. Кандидат *-р и его избиратели.
Гастроном назывался «Ням-Ням». За пятнадцать минут до встречи *-р с
удовольствием пообедал в одноименном кафе. А с утра по
городу ездила «Газель» с четырьмя колонками JBL и приглашала
всех встретиться с «настоящим *-ром в четыре часа у гастронома
«Ням-Ням». Все пришли. Двенадцать пенсионеров в спортивных
штанах и белых, давно не стираных майках. Четыре женщины
неопределенного возраста, постоянно хихикающие.
Пятнадцать-двадцать представителей местной продвинутой молодежи на
велосипедах. Девки потасканного вида, но с царственной осанкой.
(«Поставлен сценический бюст», как сказал бы мой добрый папа.) И
еще — протестный (а, быть может, гротескный) электорат. По
периметру толпы избирателей расселись бабушки с семечками и
сигаретами. У них сегодня праздник: кто-то из группы
сопровождения *-ра купил 8 пачек «Marlboro». Месячную норму
потребления «Marlboro» в городе в «мирный» период. В общем, все
пришли.

*-р, похожий на переутомившегося и абсолютно сумасшедшего чекиста,
повернулся к «Ням-Ням» задом и начал сеанс массового психоза
для избирателей. Силы зла готовили финальную битву. Саурон
выступал перед назгулами. Назгулы нервно переминались с ноги
на ногу и маялись от жары.

*-р, скорее всего, знал, что напротив гастронома «Ням-Ням»
расположен на бывшей полуправительственной даче штаб его оппонента.
Там на лавочке, во внутреннем дворе, сидел я и сквозь
небольшую дыру в заборе наблюдал за происходящим. Больше ко мне
никто не присоединился. Я сидел, они стояли, *-р орал, пот
капал с лица.

Кадр 3. А мне похуй!

Ребята приехали из *-ца. Состоялась первая встреча с инопланетным
*-цким разумом. Контакт был краток, но содержателен.
Высунувшись из окна машины, они спросили местного, абсолютно трезвого
и прилично по местным меркам одетого, жителя: «Вы не
подскажите, как нам проехать на Ворошиловский Рынок?». Тот
посмотрел на них грустным, немного удивленным взглядом, и со всей
простотой и прямотой, на какую был способен, ответил: «А мне
похуй!». И пошел дальше.

Краеведческая справка: поселение «*-ц» названо так потому, что здесь
добывают *-ц. Ничего личного.

Кадр 4. Божьи коровки

В детстве меня часто интересовал вопрос: «Куда улетают божьи
коровки?». Понятно, что на небо. Но неба ведь много, оно большое,
и, стало быть, должно быть какое-то конкретное место
скопления божьих коровок. В поисках рая для божьих коровок я провел
немало времени. Задавал своим родителям этот вопрос в разных
вариациях: «куда?», «как?», «почему?».

Поиски рая для божьих коровок увенчались успехом. Я нашел его. Это
*-ль. Здесь их тысячи. В саду на бывшей полуправительственной
даче, где я пишу сейчас эти строки, они садятся на меня по
две в минуту. Я сбиваю их на землю щелчком — ни времени, ни
сил на произнесение детского магического заклинания уже нет.
Щелчки порою достаточно жестокие, но за две недели я еще не
убил и не покалечил ни одной. Они всегда взлетали снова. А
другие снова на меня садились. По две в минуту. Может быть,
это были те же. Может быть, они просто летают по кругу.

Кадр 5. Из недр — к высотам!

Я наконец добрался до *-ца лично. Это второй (и последний) город **
округа. Вотчина оппонента. Край непуганых. У меня была
назначена встреча с экспертом-экологом, который должен был
поднять мне настроение, рассказав про АЭС и ТЭС, свалку и дамбу,
ГОК и Кох, и т. п. А потом я собирался поднять настроение
своим читателям, пересказав то же самое простым и общедоступным
языком. Но до эксперта оставалось еще два часа, и я решил
погулять по городу. Обнаружил на местном футбольном стадионе
плакат следующего содержания: «ИЗ НЕДР — К ВЫСОТАМ!». Рядом,
на афишной тумбе, прочел рекламную листовку Кашпировского,
который в *-ц не приедет, но посылает туда своих дилеров,
чтобы те продали местному населению аудио- и видеокассеты,
фотографии и календарики, «обладающие чудодейственной
магической и целительной силой».

Кадр 6. Городской политтехнолог

Ильф и Петров в книжке «Светлая Личность» утверждали, что в каждом
городе есть свой городской сумасшедший и свой городской
изобретатель, а иногда обе эти функции совмещены в одном
человеке. Видимо, спустя почти 100 лет, появилась еще одна жанровая
разновидность — городской политтехнолог. Это был мой эксперт
в *-це. Он оказался еще и городским фотографом, ничего не
смыслящим в экологии, но разбирающимся в тонкостях ведения
избирательных кампаний. Четыре часа он рассказывал мне, как
правильно делать выборы. Я вежливо попрощался с ним, и в своем
материале свел всю его ахинею к какой-то совсем другой
мысли: если не решать экологические проблемы в *-це на
государственном уровне, то уже через год 53% мужчин станут
импотентами. И все вы сдохнете, сукины дети!

Кадр 7. На бильярде

Дача была полуправительственная, поскольку во время оно жил на ней
будущий председатель Совета Министров бывшего СССР *-в. Было
это в его бытность директором одного из местных заводов. В
силу определенной условности распределения рабочих мест в
штабе, мне для работы была отведена огромная бильярдная. Писал
я, сидючи на мягких креслах, а разминался пробежками вокруг
бильярдного стола. Играть на бильярде я почти не умею,
несмотря на неоднократные попытки выучиться хотя бы держать кий и
направлять его удары в шары, а не в ... . Последний раз я
играл на бильярде осенью, с одним моим московским приятелем,
будучи в состоянии достаточно сильного алкогольного
опьянения. Я нанес всего один удар, но вложил в него всю
пролетарскую ненависть, которой хватило для того, чтобы сломать кий,
порвать сукно, выкинуть шар за борт метра на три и попасть им
в плечо неприятно крупного братка у соседнего стола,
занозить себе палец, упасть грудью на бильярдный стол и чуть не
кастрировать выжившим обломком кия моего приятеля.

— Пошли лучше еще выпьем! — сказал он мне тогда.

Теперь же я, в гордом одиночестве и абсолютно трезвый, пытался
играть на полуправительственном бильярде *-ва. К чести своей
должен отметить, что ни одного кия не сломал и не порвал сукно
на антикварном столе. Впрочем, игры как таковой тоже не
вышло. В перерывах между писаниной помогало следующее: бегать
вокруг стола с кием в руках, бить по нескольким шарам
одновременно, пытаться загнать их в лузу, на ходу корректируя
движения ударами кия. Американский хоккей на русском бильярде.

Но когда стало уже слишком жарко, я покинул бильярдную и вышел в сад.

Кадр 8. Без названия

И были в *-ле кабаки. Точнее, не кабаки, и даже не питейные или
рюмочные, не кафе, не рестораны, не летние площадки, не столовые
общественного питания, а, как бы это сказать помягче,
«заведения». И были названия у этих заведений, говоря еще мягче,
соответствующие внутреннему содержанию. Любимое заведение
называлось «Лунный Блюз». А был еще «Чумацкий Шлях» и
«Лагуна». Ни выговорить, ни запомнить ЭТО — не получилось ни у кого
из нас. Потому пришлось называть вещи своими именами. И
открыли перед нами двери «Лунная Блядь», «Чумацкая Шлюха» и
«Голубая Вагина», или, проще говоря, «Жопа». И не было в этих
заведениях ничего такого, что красноречиво обещали названия.
Впрочем, а чего вы, собственно говоря, хотите от города, где
крупнейшая юридическая контора носит название «KODAK»?

А вот самое «центровое» заведение *-ля называлось «Афина». Там, за
сеткой рабицей самого обыкновенного курятника, жил вполне
симпатичный павлин с весьма упитанной и холеной самкой, и они,
по очереди, своими истошными криками пытались заглушить
музыку, которая неслась из огромных концертных колонок, с особым
цинизмом расставленных по бокам павлиньего жилья. Еще в
«Афине» работали фонтаны и почему-то стояло несколько статуй
богини Афродиты. Хвала Создателю, что изощренный ум дизайнера
не дошел до очевидной в этом ландшафте инсталляции: Афродита
должна была мочиться в фонтан.

Кадр 9. А у вас ус отклеился!

Как нас учат старые анекдоты — Штирлица всегда что-то отличает от
жителей Берлина. То ли гордая осанка, то ли мужественный
профиль, то ли парашют, волочившийся за ним. Другое дело, что
жители Берлина этого отличия не замечают. Не положено. Штирлиц
— доблестный советский разведчик, а они кто такие?

Здравый смысл, позволяющий нам смеяться над анекдотами,
подсказывает, что человеческую породу «политтехнолог обыкновенный» с
легкостью можно обнаружить в тихом украинском провинциальном
городке. Хотя бы по кожаным мокасинам за 500 долларов, или,
куда уж проще, по правильной русской речи без малейшего
украинского акцента. Что нам стоит дом построить? Ведь это Штирлиц
— непобедимый шпион, а то технологи обыкновенные.

Однако, как выяснилось, жители *-ля в понимании этих самых отличий
не ушли далеко от жителей Берлина. Любопытная *-льская
девушка, глядя в упор на мою футболку с портретом Эрнесто Че
Гевары, в которой я прогуливался от штаба в гостиницу, остановила
меня на улице с вопросом: «А где вы купили эту майку с
Дэцелом?». Местный попрошайка стрельнул у меня сигарету и, когда
я достал из кармана пачку Gauloises (а эти сигареты, между
прочим, мне привозил из *-ска господин Петров вместе с
продукцией МакДональдса), радостно воскликнул: «Тоже “Космос”
куришь?!».

Поэтому, в чем бы не щеголял штандартенфюрер СС фон Штирлиц по
улицам Берлина, местные жители никогда не увидят никаких отличий.
И дело даже не в том, что у него, почти как у всех, две
руки, две ноги и одна голова. А в том, что пресловутые белые
кожаные мокасины гениального шефа в глазах жителей *-ля
оказались тапочками, купленными за 8 гривен на местном рынке.

Кадр 10. Ключи

Нетвердой походкой я вошел в холл гостиницы «*-ль». Было около
четырех часов утра. Внимательно посмотрев в сонные глаза
администратора, я вкрадчиво сказал ей: «Дайте мне, пожалуйста, ключи
от ** округа». Не удержался. Икнул.

Кадр 11. Модно и специально

Я тогда еще не знал, что ему предстоит стать Фельдмаршалом. Но я уже
с ним работал до этого, потому примерно представлял себе,
во что сейчас превратится избирательная кампания. Я не
ошибся. Он был пьян, безумен и абсолютно гениален своей
неадекватностью. Сибирский мужик с классическим образованием и
повадками средневекового феодала. В жарком июльском *-ле. Он привез
с собой два слова «модно» и «специально». Производить
модный продукт, делать модную кампанию, иметь модного кандидата.
Я соответственно оказался модным райтером и мне предстояло
писать специальные тексты. Сам Фельдмаршал собирался найти
специальных людей и организовывать против *-ра специальные
провокации путем специальных листовок, специальных телепрограмм
и специальных статей. С правом подписи под каждой. Типа,
под каждой провокацией две подписи — одна подпись модного
райтера, который ее сочинил, другая — подпись самого
Фельдмаршала, который райтера организовал. Кампания представлялась
модной, поскольку ее предстояло сделать специальной. Райтер был,
безусловно, специальным, потому модным. Подписи
предполагалось предъявить Сообществу, немедленно пришедшему от этого в
экстаз и пригласившему столь модного райтера и модного
организатора содержания кампании в какую-нибудь другую мощную
кампанию, где под ногами валяется золото и его непременно можно
рыть.

Фельдмаршал говорил, что мы оказались по уши в дерьмовой и
неправильной кампании (так оно и было), но Сообщество нас не поймет,
если мы не сделаем эту кампанию модной и специальной (такой
она и стала) и не выроем часть золота под ногами. Я слышал о
Сообществе впервые, благо политтусовка представляется мне
монархической, но не феодальной структурой с предполагаемым
Советом Феодалов что ли. А Фельдмаршала после его слов о
немедленном рытье золота под ногами типа руководство отправило
для пущего саспенса в *-ц.

Кадр 12. Кстати, о кампании

Так оно и было — кампания была дерьмовая и неправильная. Так оно и
стало — мы сделали ее модной и специальной. Впрочем,
исключительно с субъективной точки зрения. Объективно ее делали
*-ские специалисты по рекламе сугубо производственной продукции,
поэтому их программные статьи были похожи на пресс-релизы,
а встречи кандидата с избирателями на заседания совета
акционеров. В результате, избиратели нутром чуяли, что их кидают.

В эту замечательную среду было внедрено три модных и специальных
человека. Красноярский Фельдмаршал, проживающий в Москве и
представляющий собой классического специалиста по провокациям со
всеми вытекающими отсюда склонностями к пьянству и рытью
золота под ногами. Новосибирская госпожа Д., проживающая на
даче в Подмосковье, которая должна была всё правильно
организовывать, начиная деятельностью ни в чем неповинного кандидата
и заканчивая ее освещением в медиа. И я типа райтер,
который так и не научился писать статьи в районную прессу и всю
свою райтерскую жизнь проработал с «московскими
политтехнологами», за что и был причислен к «наймитам».

Так вот этих «наймитов» в количестве трех штук *-ские рекламщики
цеховой продукции элементарно задвинули. Фельдмаршал был
отправлен наблюдать за ситуацией и онанировать на идеи листовок и
провокаций, госпожа Д. выполняла функциональные обязанности
секретарши у весьма симпатичной женщины-орговика из *-ска, а
меня, в конце концов, посадили расшифровывать
телепрограммы. Но пить мы начали раньше. Сначала все вместе, потом
парами.

Кампаний, таким образом, получилось две — первая, в которой мы не
участвовали, существовала в реальности, и выигрыш кандидата в
ней стал возможен исключительно благодаря снятию *-ра.
Вторая — существовала в нашей голове и была модная и специальная.
Площадкой ее проведения стали кабаки *-ля и *-ца, а также
прилегающие окрестности.

Кадр 13. Лунный блюз

И мы поехали ужинать в «Лунный Блюз». Он располагался рядом с
набережной *-ского водохранилища, где открывался вид на АЭС.
Столики на уличной площадке были все заняты. Рядом со столиками
танцевали девки всех сортов и мастей. Громкость музыки
соответствовала виду на АЭС, подборка музыки соответствовала
девкам. Присутствующие особи мужского пола девкам не
соответствовали. Девки были красивы и экзотичны, как студентки
буржуазных колледжей из европейских и американских молодежных
комедий. Чистый Голливуд. А их партнеры были проблемны и
необаятельны, как учащиеся ПТУ из советских фильмов образца
перестройки. Но всем им было очень весело. Причем, по отдельности.
Мальчики тусовались по-своему, а девочки больше танцевались
по-своему и, понятное дело, лесбиянились. Всё это напоминало
ощущения зрителя на международном кинофестивале. Голливуд и
Мосфильм встретились. Девки были бедны, поэтому одевались они
в свое тело — на них было меньше одежды, чем собственной
кожи. Пэтэушники были хрестоматийны — они одевались либо в
рубашки с длинными рукавами и шорты, либо в пиджаки и спортивные
штаны. Про обувь лучше промолчать. Все те же тапочки.

Мы вынесли себе из помещения стол, накрытый красной бархатной
скатертью, и поставили его так, чтобы видеть весь танцпол и
тусовку за уличными пластмассовыми столиками. Мы сели, как жюри
Каннского фестиваля. И весь вечер тусовка работала на нас:
танцевали как будто только для нашего стола и угрюмо смотрели.
Но мы говорили о кампании. Пытались говорить. И не смогли.

Потому что к нам пришла официантка. Ее звали Алёна и, как выяснилось
впоследствии, ей было 18 лет. Она спросила нас, что мы
будем кушать. Она спросила нас, что мы будем пить. Она
предупредила нас, что мы заказали еды больше, чем на 100 гривен
(отчего мы от хохота чуть не попадали под стол). Она удивилась
тому, что мы попросили на пятерых хотя бы две пепельницы. Она
чуть не сошла с ума, когда мы потребовали разные стаканы под
водку и сок. Она вытаращила глаза, когда гениальный шеф
заказал кофе двойной крепости и сообщил о своей готовности
заплатить за это цену двух порций. Потом она принесла нам жаркое
и когда госпожа Д. спросила ее, где ножи, Алёна
осведомилась о требуемом количестве ножей. Узнав, что нам надо пять
ножей — она молчала несколько минут, отошла и вернулась с
вопросом: «Зачем вам столько?».

Проектирование кампании пошло побоку. Мы обсуждали девушку Алёну.
Собственно, она стала тем персонажем, который позволил нам
поговорить о том, как устроены мозги жителей *-ля и *-ца. И как
они воспринимают нас, политтехнологов и наймитов? Способна
ли была, скажем, госпожа Д. своим вопросом о ножах
перевернуть жизнь и сознание этой несчастной девушки?

Кадр 14. Поле битвы достается мародерам

Прежде, чем он стал Фельдмаршалом, он побывал в мародерах. В
мародеры его произвел *-ц. Его поселили в каком-то профилактории,
где не было горячей воды и где комнаты не закрывались на
ключ, но можно было запереть бокс — ровно половину этажа. Что он
безмятежно и сделал, уйдя знакомиться с местными
достопримечательностями. Впоследствии перечень достопримечательностей
получился такой: такси в любой конец города — 5 гривен,
проститутки — 15 гривен, стакан водки — 3 гривны. Есть от чего
сойти с ума человеку с четырехзначным гонораром!

Понятно, что вечер кончился дракой с сутенерами и пьяным дебошем в
профилактории с упоминанием всуе имени Анатолия Борисовича
Чубайса, который почему-то крыша. Утро оказалось еще мудренее
вечера, ибо новоявленный мародер опохмелился и пришел в
местный штаб, чтобы немедленно попросить у тамошних теток
телефон, тазик с горячей водой, машину и оральное удовольствие.

Кадр 15. Устрицы с Лазурного берега

Разумеется, в ** округе не было Макдональдса. Эта глубокая мысль
пришла, когда я попробовал жаркое в «Лунном Блюзе», фирменное
мясо с черносливом в «Афинах» и стейк в «Чумацком Шляхе». Она
окончательно укрепилась во мне своей безысходностью, когда
мы с Фельдмаршалом пообедали в *-це. Я выпил молочный
коктейль и съел салат из крабовых палочек. Далее этим салатом меня
неудержимо рвало в зеленый мраморный унитаз в том же
заведении. Далее мрамор оказался пластмассой, и я совсем
расстроился.

Понимая, что дальнейшие сюрпризы от потребления пищи в *-ле и *-це
никогда не превратят крабов в крабов, а мрамор в мрамор, я
захотел Бигмак. Большой, теплый Бигмак. И картошку Фри. Но
все-таки теплого коньяка вместо кока-колы. От этого можно было
не ждать никаких сюрпризов. Тяжесть в желудке и гадостное
ощущение во рту от Бигмака, повышенное сердцебиение от
коньяка, несмываемый жирный крахмал от картошки на пальцах. Я знал,
что это такое. И клавиши моего ноутбука — тоже знали.

Ближайший Макдональдс находился в *-ске, где-то в 100 километрах от
*-ля. Там же, между прочим, иногда продавали Gauloises. И
оттуда в *-ль регулярно приезжал господин Петров, репортер,
очень приятно.

И вот Петров привозил мне пакеты с макдональдской жратвой и
Gauloises блоками. Пакеты эта сволочь укладывала в багажник своей
машины, поскольку в салоне работал кондиционер. В результате,
жратва была теплая. Но не потому, что не успевала остыть.
Наивная госпожа Д., поедая *-ские гамбургеры, полагала, что
Петров с пакетами в руках пулей вылетает из дверей
Макдональдса, прыгает в машину, мчится в *-ль и немедленно кормит нас
еще теплыми и свежими продуктами. На самом деле, он покупал
еду еще с утра, мотался в свое удовольствие по *-ску и только
к вечеру привозил ее в *-ль. А какая разница, если
беспощадное июльское солнце нагревало багажник до состояния
фритюрницы?

Дело, впрочем, было не во вкусе еды, а в контексте ее потребления. Я
чувствовал себя миллионером, которому самолетом доставляют
устрицы с Лазурного берега. Это не помешало мне тонко
отомстить Петрову, прекратив давать ему деньги за Макдональдс и
Gauloises после второй или третьей партии. Таким образом,
устрицы доставались мне на халяву.

Кадр 16. Белая и беременная

Мы втроем сидели в «Чумацком Шляхе». Фельдмаршал рассказывал про
*-ц, сопровождая каждый фрагмент своей истории опустошением
стакана водки и тяжким вздохом «Билять!». Собственно, из
профилактория его выселили, а тетки из местного штаба
отреагировали на перспективу ежедневного присутствия Фельдмаршала
декларацией о намерении уволиться и повеситься. Кроме того,
Фельдмаршал, оказывается, удосужился с бубенцами и с ветерком
прокатиться по ночному *-цу на милицейском УАЗике и прервать
развеселую поездку только у отделения милиции: когда перед ним
распахнулась дверь с решетками — он рванул в ночь, в
неизвестном направлении, со скоростью молодого медведя. Потому типа
руководство кампании приняло решение, что Фельдмаршалу
следует организовать свой офис в гостинице «*-ль» (в одноименном
городе), а в *-ц ездить только по крайней необходимости и
только днем. Таким образом, теперь мы жили в одной гостинице
— я на третьем этаже, Фельдмаршал — на втором, а госпожа Д.—
на первом.

— О! — сказал я Д.— Смотри, как кошка спит.

— Кис-кис, билять! — сказал пьяный Фельдмаршал, и кошка немедленно проснулась.

— А кошка-то беременная.— сказала госпожа Д.

Кошка была белая и действительно беременная. До того, как ее позвал
пьяный Фельдмаршал, охарактеризовав «Билятью», кошка мирно
спала на каменном заборе «Чумацкого Шляха», неестественно
уложив голову на нижнюю планку чугунной оградки. Когда кошка
проснулась, стало понятно, что она пыльная и тощая. Итого, мы
видели перед собой белую пыльную беременную тощую кошку. Ее
явно никто никогда ничем не кормил.

Д. вскочила и побежала к официантам покупать сырую свиную вырезку.
200 грамм кошка съела за 7 секунд и перестала быть тощей.
После чего опять улеглась спать.

А мы с Д. начали говорить про кошку. Фельдмаршалу, видимо, было
неинтересно, поэтому он только тяжко вздыхал и говорил
«Билять!». Мы же возмущались тем, как можно не подкармливать
беременную кошку, ведь это, в конце концов, прибыльно, это должно
стать основной фишкой заведения, на этом нужно делать деньги,
продавать котят постоянным клиентам, обучить кошку цирковым
трюкам, устроить гастроль Куклачева, сделать ее символом
города, вязать носки из ее белой шерсти, завести мышей и
заставить ее публично ловить их...

Мы совсем допились. Мы забыли о кандидате и спроектировали
избирательную кампанию для белой и беременной кошки.

Кадр 17. Разговоры с Д.

Во всем, конечно, были виноваты наши разговоры с госпожей Д. Не было
бы никаких скандалов, если б мы просто пили. Но мы мало
того, что пили — мы все-таки разговаривали. Собственно, вся
*-льская кампания представляла собой один сплошной непрерывной
разговор между мной и Д. Разговор, в котором было все — типа
руководство, Фельдмаршал, девушка Алёна, кандидат, Украина
и ее судьба, обитатели *-ля и их головы, заказчик и его
цели, белая и беременная кошка. Все оказались персонажами нашего
с ней разговора длиной в три недели, что мы провели в **
округе. И вне этого не существовало ничего, потому что всё
вокруг нас как будто стремилось стать предметом нашего
разговора. Оно лезло в кадр. И только в нем получало хоть какое-то
содержание.

Кадр 18. Пися с бантиком

Я решил напиться с ребятами из **** и забил холодильник своего
номера алкогольными напитками. Была жаркая *-льская ночь и ничто
не предвещало совещания. Тайные собрания заговорщиков по
ночам обычно устраивал Фельдмаршал, пока мы с Д. не стали
практиковать явные собрания заговорщиков в кабаках *-ля. Но до
этого еще должна была пройти, как минимум, неделя, и к тому
моменту он даже не успел еще стать Фельдмаршалом. В общем,
попойка с ребятами отменялась — ко мне в номер шел Фельдмаршал,
госпожа Д. и группа примкнувших к ним товарищей.

Ребята начали расходиться, но Д. еще умудрилась застать мальчика
Диму из Херсона. Я их познакомил, и во взгляде Д. увидел
кое-что, развеселившее меня. Она распорядилась, чтобы Дима
подождал, пока мы закончим совещание, потому что у нее к нему есть
несколько вопросов. Дима обреченно вышел из моего номера и
отправился, как выяснилось позднее, ждать. Ну мало ли какие
вопросы могут задать скромному херсонскому парню московские
политтехнологи?

— Пися с бантиком,— мечтательно сказала госпожа Д.

— Жопа с ручкой, билять! — о чем-то своем произнес Фельдмаршал и
начал проявлять интерес к содержимому моего холодильника,
предназначенному совсем не для него. Содержимого было настолько
много, что даже Фельдмаршалу понадобилось несколько часов,
чтобы расправиться с ним. Около четырех часов утра мне все
надоело, и я вышел в коридор гостиницы проветриться.

В коридоре сидел Дима. И ждал. Я отправил его спать и вернулся орать
на госпожу Д.

Кадр 19. Альтернативная служба

Все-таки, ребятам из **** пришлось хуже всех. Во-первых, у них было
по две ***** в день: одна — утром, другая — вечером.
Во-вторых, за организацию их работы были ответственны пресловутые
цеховики и очень хороший орг М. И. Учитывая то, что на
утреннюю ***** они выезжали в 7 утра — им было элементарно некогда
ни пить, ни спать. Орг М., повторюсь, был настолько хорош,
что не понимал даже такую элементарную вещь в содержании
работы ****, как чисто человеческую потребность в разговорах с
кем либо, кроме него. Впрочем, все его недостатки выявились
исключительно благодаря типу организации кампании, о котором
я уже писал, поэтому не будем осуждать орга, который честно
пользуется полученной возможностью на халяву самовыражаться
до 3 ночи и мирно отсыпаться, после этого, до 11 часов
утра.

Кадр 20. Явление Фельдмаршала

Было пять часов утра того дня, который наступил ровно спустя неделю
после приезда Фельдмаршала в ** округ. У меня звонил
телефон.

— Я слушаю.

— Митя, а ты, билять, что делаешь?

— Сплю.

— Митя, а давай мы сейчас выпьем, и я тебя по блядям свожу?

— Слушай, я сплю, выпьем мы с тобой с утра, а по блядям иди сам.

— Так ты спишь?

— Да, я сплю.

— Ну ладно, я тебя прикрою если что.

Я отключил телефон, накрыл голову подушкой и провалился в сон.
Проснулся я от того, что тряслась дверь моего номера. Кто-то
ломился. Было полшестого. На пороге, естественно, стоял
Фельдмаршал.

— Митя, с тобой всё в порядке?

— Более чем. Я сплю.

— Я тебе на телефон не мог дозвониться и подумал, может быть,
цеховики устроили провокацию.

— Нет, никто ничего не устраивал, я хочу спать.

— А ну тогда иди отдыхай, Митя. Персонал на кампании должен отдыхать.

С персоналом идентифицировать себя я не хотел, но с пунктом об
отдыхе я согласился:

— Ага, увидимся в 8 утра, как договаривались.

— Да, Митя, иди спать. Ни о чем не волнуйся. Если появятся цеховики,
я тебя прикрою.

Я закрыл дверь и пошел досыпать, включив телефон и отключив на нем
сигнал звонка. Мне повезло. Я спал целый час. В полседьмого
Фельдмаршал снова стал ломиться ко мне в номер, и я пошел
пить с ним коньяк. Когда он сам спал — я не знаю.

В 8 утра я столкнулся в холле гостиницы с госпожой Д. Она выглядела
на удивление злобной. Ее трясло. Выяснилось, что в половину
пятого Фельдмаршал звонил ей. Предложение было кратким и
звучало так: «Эх, билять, Д. Поднимайся ко мне — я тебя выебу.
И тебе будет хорошо».

И вот в 8 часов 15 минут утра по *-льскому времени за отеческую
заботу о персонале, за чувство ответственности за коллег по
оружию, за распоряжение всеми человеческими ресурсами в пределах
видимости, мы с госпожой Д. присвоили ему почетное звание —
Фельдмаршал.

Продолжение следует