Литературная критика

 

 

15. О Надежде Броницкой

 

Галина Андреевна Аляева хорошую статью написала про малоизвестную поэтессу Серебряного века Надежду Дмитриевну Броницкую. И что приятно, Галина Андреевна не заставляет нас гулять по просторам интернета, а сама выбирает строки, очень удачно представляя поэтессу. Скромный, но симпатичный поэт, трогательные женские стихи. Иногда немного грустные. О Родине, о русском народе и о смерти. Да, об этом тоже. А почему нет? Я даже в интернет зашёл, чтобы почитать.

Вкушая, вкусил мало меду,
 и се аз умираю.  (Из сына Сираха.)

 

Смерть — что-то грозное, немое, роковое,
Чего мы с ужасом привыкли ожидать,
Что поглотит здесь всё живущее, земное,
Чьих ледяных оков нельзя нам избежать…

 

Странный эпиграф, заимствованный у Лермонтова, и совсем не из премудростей сына Сирахова. Но это, быть может, просто небрежность. Или что-то за этим скрывается. Так или иначе, но тема как тема. Почему её надо бояться? Мы странно, как-то закомплексованно к этому относимся. Чтобы попрощаться с человеком, приходим в морг, который устроен как холодный бетонный сарай, демонстративно неухоженного вида. Видимо, в воспитательных целях, чтобы отбить охоту умирать.

Впрочем, в приёмных отделениях больниц тоже осуществляется воспитательная работа, чтобы отбить охоту заболевать. Сначала привезут на скорой помощи, а потом четыре часа в холодной комнате жди. Но я отвлёкся. Есть у Броницкой и другая тема, однако в этой публикации она не звучит: автор статьи, видимо, решила не напрягать читателя:

 

Бомб и гранат! С боевым арсеналом
          Храбро выходим на бой
С русским правительством!.. Знаменем алым
          Путь украшаем мы свой.

Служат нам юные силы России:
          Их мы вербуем к себе,
Чтобы бросать их в ряды боевые
          В нашей опасной борьбе.

Шлем на убийства, грабеж и измену
          Молокососов полки;
Головы наши для нас драгоценны, —
          Гибнут за нас дураки,

Гибнут они из-за нашего слова!..
          Чуть лишь опасность для нас —
Паспорт фальшивый в карман, — и готово!
          Мы — за границу сейчас…

… … …

Власть перейдёт в наши руки и воля,
          Жизнь наша в гору пойдёт!..
Ну, а народ?.. Ждал он долго в неволе…
          Он и у нас подождёт!

 

16. Бунин и Бальмонт, Майков и Фет

 

Яков Семёнович Маркович написал очень любопытную статью о том, как Бунин и Бальмонт друг другу посвящали стихи. Заодно сравнил Майкова с Фетом. Это очень симпатично было бы, если бы он написал что-то вроде Плутарховых парных портретов в поэзиеведении. Но начало положено. Яков Семёнович обижается на Зинаиду Гиппиус за то, что она ставит Аполлона Майкова выше Фета. «По каким критериям?» – возмущается Яков Семёнович. И сам же отвечает: – «Да очень просто. Майков был академиком, а Фет – член-корреспондентом. И не важно, что от А. Майкова осталась единственная строка («Весна! выставляется первая рама»), а Фет является одним из тончайших лириков в истории мировой литературы».

Тут я немного загрустил. Никогда мне не добраться до вершин великой поэзиеведательной науки, поскольку по мне так оба хороши. Были в те времена Тютчев, Алексей Толстой, Алексей Кольцов и другие, но Белинский после смерти Пушкина и Лермонтова свои надежды связывает с Аполлоном Майковым. Так прямо и пишет в 1842 году (цитирую по предисловию к сборнику Майкова в «Библиотеке поэта»):

Явление подобного таланта особенно отрадно теперь, когда в опустевшем храме искусства, вместо важных и торжественных жертвоприношений жрецов, видны одни гримасы штукмейстеров, потешающих тупую чернь; вместо гимнов и молитв слышны непристойные вопли самолюбивой посредственности, или неприличные клятвы торгашей и спекулянтов...

А вот Некрасов очень хвалил Фета. Автор статьи в Википедии пишет, что «по мнению Некрасова, Фет — единственный поэт, который мог конкурировать с Пушкиным».

Правда, небольшой сборник патриотических стихотворений А. Майкова «1854-й год» получил в середине десятилетия одобрительный отзыв от Н.А. Некрасова, назвавшего автора «поэтом, равного которому в настоящее время едва ли имеет Россия». После этого Фет в отместку своему ослу дал прозвище «Некрасов».

Что же так взволновало Якова Семёновича? Звание академика? Но это ошибка, Майков не был академиком, он был только член-корром. Это его отец был академиком, причём академиком живописи. Стихотворение про «первую раму» хрестоматийное, но такое себе, на четвёрку. А вот колыбельная прекрасная. Попробуйте написать такую. Да причём так, чтобы Чайковский захотел музыку для неё написать, а Лемешев захотел спеть. Да и романсы замечательные. Их немного, но всё-таки. Разве у нас вообще много романсов, чтобы ими разбрасываться?

Положим, оба они делали переводы. И много. Оба переводили библейские тексты, оба то, оба другое… В чём же дело? Почему автор статьи настроен против Майкова. Может быть, из-за одного из последних стихотворений? Оно посвящено Ивану Грозному и заканчивается так:

 

Да! Царство ваше – труд, свершённый Иоанном,
Труд, выстраданный им в бореньи неустанном.
И памятуйте вы: всё то, что строил он, –
Он строил на века! Где – взвёл до половины,
Где – указал пути... И труд был довершён
Уж подвигом Петра, умом Екатерины
И вашим веком...

Да! Мой день ещё придёт!
Услышится, как взвыл испуганный народ,
Когда возвещена царя была кончина,
И сей народный вой над гробом властелина –
Я верую – в веках вотще не пропадёт,
И будет громче он, чем этот шип подземный
Боярской клеветы и злобы иноземной...

 

Да, это могло не понравиться кому-то. Уважаемый Волошин оказался почти нерукопожатным в подобной ситуации, выразив публично своё оригинальное мнение о картине Репина «Иван Грозный и сын его Иван», да и уехал от этих «нерукопожатий» подальше из столицы – в Крым.

Не знаю, что и думать о мнении Якова Семёновича. Тем более что он заранее подстраховался, сразу продемонстрировав, что его оппоненты – литературная мошкара. В оппоненты не пойдём, читатель пусть сам разберётся с хитросплетениями литературных оценок творцов золотых и серебряных веков.

 

  17. Гости контр-амирала Небольсина

 

Адмиралы тоже не так чтобы часто встречаются. Хотя семейство Небольсиных было богато на офицеров высокого ранга, но в данном случае речь идёт не только о Евгении Константиновиче Небольсине и его супруге Анне Петровне Небольсиной (Шиловской), но и об их знаменитых друзьях – Николае Гумилёве, Михаиле Лозинском, Марине Цветаевой. Правнучка адмирала, Наталья Вячеславовна Кочарова (себя она назвала правнучкой сестры адмирала) очень хорошо описала все отношения в семье и добросовестно расшифровала все сохранившиеся фотографии. Сомнений нет – это действительно те люди, имена которых были названы. Думаю, что тем, кто любит Серебряный век и благоговеет перед этими именами, рассказ должен быть интересен.

PS. На Пушкинской улице, дом 12, прямо напротив памятника, висит табличка с именем другого Небольсина, – Александра Григорьевича. Не родственник ли? Он до революции занимался техническим и профессиональным образованием. Был членом разного рода комитетов по этим направлениям и автором ряда опубликованных работ. Вот он смог бы ответить, чем отличался подход Макаренко от того, что был представлен в фильме «Республика Шкид».  

 

18. Народный артист Фёдор Шаляпин

 

Марина Павловна Чернышева прекрасную статью написала про народного любимца, а главное – любимца всех музыкальных критиков и историков. Хотя мне, честно говоря, больше нравится Максим Дормидонтович Михайлов. Штоколова я любил слушать. Был еще Владимир Касторский, но мало качественных записей от него осталось. Я особенно люблю басы-профундо, очень много их было, есть и сейчас. Но у них другой репертуар. Любимые произведения поклонников Шаляпина – «Блоха», «Эй, ухнем» и, конечно, «Очи чёрные». «Очи» он пел на каждом концерте. И в тот вечер, о котором пишет Марина Павловна, – вечер, ознаменованный выстрелом с «Авроры».

Честно говоря, я не понимаю, почему Шаляпин переделал полностью текст романса. Во-первых, мне больше нравится оригинальный вариант – самого Гребёнки. Хороший писатель и поэт. У него есть симпатичная повесть «Приключения синей ассигнации» и что-то ещё, но я забыл.

 

Ох, недаром вы глубины темней!
Вижу траур в вас по душе моей,
Вижу пламя в вас я победное:
Сожжено на нём сердце бедное.

 

По-моему, трогательная строфа. И вообще я противник того, чтобы менять оригинал. Это неуважение к автору. Напишите своё и пойте, что хотите. Слава Богу, что хоть не пел про скатерть белую. Шаляпин пел этот романс везде на гастролях и сделал его мировым хитом.

Молодцы редакторы (и молодец Марина Павловна), что поместили в конце (на стр. 276) стихотворение Маршака об этом вечере («В тот зимний день»). Похоже, что Маршак сам присутствовал на этом вечере, он в 1917 году уже жил в Петрограде. Очень легко узнать это помещение по описанию поэта. Это театральный зал Народного дома в Александровском парке. Сам Народный дом перестраивался не раз и его уже трудно узнать, но Оперный зал сохранился. Там после войны устроили большой кинотеатр «Великан». Я в пятидесятых годах жил напротив этого кинотеатра и часто туда ходил. По утрам на утренники – по 10 копеек билет, а днем уже с родителями, поскольку билеты чуть дороже. Перед сеансом кто-то выступал. Кто-то что-то декламировал в фойе, там чаще читали стихи. А в самом зале на сцене перед сеансом был рояль и пели песни.  Помню только, что точно не было микрофонов, что мне понравились песни «Соле мио» и «Скажите девушки подружке вашей». Вроде бы взрослые говорили, что это Анатолий Александрович. Были и другие певцы, но я их не запомнил. Зал был точно такой, как описывает Маршак. Но потом, кажется в восьмидесятых, зал перестроили под Мюзик-холл. Больше я туда не ходил.

 Дело в том, что этот зал конструировали именно «под Шаляпина». Он был построен, когда Шаляпину было сорок лет, он был в апогее славы. Там была просто совершенная акустика. Звуковые волны не били по ушам, не отражались произвольно, создавая «встречные волны», как это происходит в прямоугольном зале. Было два яруса, бельэтаж и раёк, но не слишком высоко, так что голосу не нужно было перенапрягаться.

Мне было жалко, что Мюзик-холл забрал такой зал у певцов. У нас очень мало залов для концертов оперного уровня, в которых исполнители не используют микрофон. Новый концертный зал на Офицерской улице как-то непривычно устроен, но мне понравился. По-моему, хорошая акустика. И Хворостовскому в свое время понравился. Ну и все! Нужно много залов с хорошей акустикой для такого огромного города, нужны залы в новых районах. Их нет. Я имею в виду не тех певцов, которые используют микрофон у рта – головной, или петличку, или вообще почти засовывают в рот, а тех, которые, быть может, не обладают той мощностью, что Шаляпин, но чистым голосом. Им петь негде. Например, есть центр Елены Образцовой. И там небольшой концертный зал. Но Лемешев там петь не смог бы.

Однако похоже, что я впустую печалюсь. Я не дочитал статью Марины Павловны до конца. Оказывается, она была в театре «Мюзик-Холл» на концерте хороших голосов, и ей понравилось. Надо будет сходить туда осенью.

Очень интересные истории рассказывает Марина Павловна, связанные с судьбой наследия великого певца. А в конце выражает надежду на то, что появится в историческом оперном зале Народного дома «Театр Шаляпина». Очень хочется в это верить.

 

19. Улыбка Венеции

 

Виктория Борисовна Дьякова предложила нам рассказ об опере малознакомого композитора Амилькаре Понкиелли «Джоконда». И очень хорошо, что она это сделала, иначе я так и думал бы, что в опере речь идет о «Моне Лизе». Но поскольку Мона Лиза флорентийка, то для меня загадочно было название статьи. Впервые услышал об этой опере, но теперь обязательно схожу. Либретто прочитал, вполне достойное. Сюжет драматичен, кинжал работает без устали, яды, пожары, утопленники. А вы как хотели? Без этого слезу над вымыслом не выдавишь. Да и законы жанра требуют. Представьте себе драматический пассаж Канио: «смейся, паяц, над своею разбитой любовью». Зал заходится в восторге, требует повторить, а в конце Канио поёт: «Раз вы любите друг друга, то и ладно, я вас прощаю». Ну, и как бы эта опера смотрелась? Освистали бы точно.

Кстати. Главного героя пьесы зовут Анджело. Виктория Борисовна указывает, что так называется и опера Цезаря Кюи по той же драме Виктора Гюго «Анджело, тиран Падуанский». Интересно было бы послушать. Там, наверное, на русском языке. И ещё одно «кстати»: пьеса Пушкина «Анджело» опубликована в 1834 году, а пьеса Гюго в 1835. Пушкинская пьеса с шекспировским названием «Мера за меру» была поставлена в БДТ несколько лет назад. Мне не понравилось. Актёры хорошие, но зачем-то сделали кривляние. А ведь это тонкая штучка. Да и драма Гюго непростая. Хорошо, что оперу исполняют на итальянском, а то сделали бы из этого политический балаган. Либретто к опере написал другой человек, не Гюго, но основная нить осталась, хотя все имена изменены. Первый акт оперы называется «Львиный зев», поскольку один из персонажей кладет в пасть льва донос на двух влюблённых – Энцо и Лауру. О том, как выглядели эти «пасти льва» и как широко в Венеции они были распространены, вы сможете прочитать в интернете, а я могу лишь восхититься иронией Виктории Борисовны, назвавшей этот сюжет «Улыбкой Венеции». Хороша улыбочка!

 

 

 

Любители итальянского языка смогут прочитать буквальное либретто найдя его в интернете, а я приведу монолог главного героя, как он написан у Гюго. Здесь Тизбе – обычная женщина, комедиантка, которой доверяет Анджело.

 

Анджело. Потому-то я и дрожу. (Приближается к ней и говорит тихо.) Послушайте, Тизбе. Да, вы правы, да, здесь я могу всё, я — господин, деспот и владыка этого города, я — подеста, которого Венеция кладёт на Падую, тигриную лапу на ягнёнка. Да, всемогущ. Но как я ни всесилен, а надо мной, поймите это, Тизбе, есть нечто огромное, и страшное, и полное мрака, есть Венеция. А знаете ли вы, что такое Венеция, бедная Тизбе? Я вам скажу. Венеция — это государственная инквизиция, это Совет Десяти. О, Совет Десяти! Будем говорить о нём тихо: он, может быть, где-то здесь и слушает нас. Люди, которых никто из нас не знает и которые знают нас всех, люди, которых не видишь ни на одном торжестве и которых видишь в каждом эшафоте, люди, которые держат в своих руках все головы — вашу, мою, голову дожа, — которые не носят ни тоги, ни столы, ни короны, ничего, что позволяло бы их узнать, что позволяло бы сказать: «Это один из них!» — только таинственный знак под одеждой; и всюду ставленники, всюду сбиры, всюду палачи; люди, которые никогда не показывают народу Венеции другого ляда, кроме этих угрюмых, всегда разверстых бронзовых ртов под дверными сводами Святого Марка, роковых ртов, которые толпа считает немыми, но которые, однако же, говорят голосом громким и страшным, потому что они взывают к прохожим: «Доносите!» На кого донесли, тот схвачен; а кто схвачен, тот погиб. В Венеции всё совершается тайно, скрытно, безошибочно. Осуждён, казнён; никто не видел, никто не скажет; ничего не услышать, ничего не разглядеть; у жертвы кляп во рту, на палаче маска. Что это я вам говорил об эшафоте? Я ошибся. В Венеции не умирают на эшафоте, там исчезают. Вдруг в семье недосчитываются человека. Что с ним случилось? То знают свинцовая тюрьма, колодцы, канал Орфано. Иной раз ночью слышно, как что-то падает в воду. Тогда быстрее проходите мимо. А в остальном — балы, пиры, свечи, музыка, гондолы, театры, пятимесячный карнавал, — вот Венеция. Вы, Тизбе, прекрасная моя комедиантка, знаете только эту сторону; я, сенатор, знаю другую. Дело в том, что в каждом дворце — и во дворце дожа и в моём — существует, неведомый хозяину, скрытый коридор, соглядатай всех зал, всех комнат, всех альковов, тёмный коридор, вход в который известен не вам, а кому-то другому, и который, вы чувствуете, где-то вьётся вокруг вас, но где именно — вы не знаете, таинственный ход, где всё время движутся какие-то люди и что-то делают там. И всё это переплетено с личной ненавистью, крадущейся в том же сумраке! Нередко по ночам я вскакиваю в кровати, я прислушиваюсь и внятно различаю шаги в стене. Вот под каким гнетом я живу, Тизбе. Я — над Падуей, но это — надо мной. Мне поручено смирить Падую. Мне велено быть грозным. Меня сделали деспотом на том условии, что я буду тираном. Никогда не просите меня о чьём-либо помиловании. Я не способен вам отказать ни в чём, и вы погубили бы меня. Чтобы карать, мне дозволено всё, но прощать я бессилен. Да, это так. Тиран Падуанский, венецианский невольник. За мной следят зорко, будьте спокойны! О, этот Совет Десяти! Заприте слесаря в подвал и велите ему изготовить замок; раньше, чем он кончит работу, ключ от замка уже будет в кармане у Совета Десяти. Синьора, синьора, слуга, который мне прислуживает, за мной шпионит; приятель, который со мной здоровается, за мной шпионит; священник, который меня исповедует, за мной шпионит; женщина, которая мне говорит: «Я тебя люблю!» — да, Тизбе, — за мной шпионит!

Тем не менее, большое спасибо Виктории Борисовне за рассказ о музыкальной части оперы, за представление артистов. Обязательно схожу, если повторят.

 

20.  Набукко

 

Надежда Валерьевна Гаврис назвала «Набукко» оперой Надежды, очень симпатично и оригинально обыграв своё имя. Я слушал эту оперу великого Верди давно то ли в Москве, то ли в Ленинграде, но мне здорово в жизни повезло – я её слушал потом и в Риме, на открытой площадке в Термах Каракалла. Это, конечно, фантастическое впечатление, Надежда Валерьевна совершенно права. Музыка постепенно подводит к кульминации и хор «Va, pensiero» в третьем акте просто ошеломляет. Как сказала автор статьи, «мороз по коже». Полностью согласен.

Очень хороший стиль у журнала выработался – представлять всех певцов, хормейстеров, дирижера и по возможности приводить их портреты. Каждый из певцов охарактеризован по-своему, но у дирижёра особые эпитеты – «блестяще» и «безупречно». Здесь Надежда Валерьевна добавляет: «Культура – вне политики, и это главное!».

Но в конце она снижает категоричность этого высказывания:  

Популярность оперы изменчива – она появляется в период накала политических страстей и спадает в относительно ровные исторические периоды. Это музыкальное произведение ассоциируется с надвигающимися грандиозными переменами в обществе.

Это очень интересное наблюдение. Будем ждать грандиозные перемены. Но пока ждём, поговорим о драматургии оперы. Для меня это драма людей, лишившихся своей родины.

В плену вавилонском замолкли наши песни. Притеснители наши просили нас пропеть из Сионских песней. Да иссохнет мой язык и рука, если буду петь и играть в чужой стране и, если я забуду тебя, Иерусалим. Господи, отмсти Едому за его злобу к Иерусалиму.

Это Бердяев, которого пинком выставили из его страны, это Леонид Андреев, который кричал «верните Россию», это его дети. Это Борис Владимирович Никольский, погибший в 1919 году, это тот и другой, и третий…Это Николай Степанович Гумилёв и те, о которых теперь замечательно пишут в замечательных журналах.

Может быть, эти люди воспринимали Иерусалим как Эдемский сад? Так это и выглядит в тексте оперы:

Лети, мысль, на золотых крыльях;
лети, отдыхая на горах и холмах,
туда, где воздух напоен теплом и нежностью,
сладостным ароматом родной земли!

 

Но действительность не всегда оказывается Эдемом. И не все захотели вернуться из Вавилонского плена.

 

Иерусалим! Иерусалим! избивающий пророков и камнями побивающий посланных к тебе! сколько раз хотел Я собрать чад твоих, как птица птенцов своих под крылья, и вы не захотели! (Лук.13:34)

 

21. Ипостаси педагогики

                                                

Иван Иванович Сабило, называя свою статью «Вторая ипостась педагогики» имел в виду, скорее всего, постоянные дебаты о том, является педагогика наукой или искусством. И выбрал второй вариант. Как, впрочем, и Константин Ушинский. Так или иначе, получился очень внятный, чётко вырисованный парный портрет в стиле Плутарха: Константин Ушинский и Лев Толстой. Вы можете возразить – как же так: автор «Войны и мира» и «Анны Карениной» против трактата «Человек как предмет воспитания» и рассказиков «Проказы старухи-зимы»? Но я согласен с автором статьи полностью. Ни одна чаша весов не перетянет, оба писателя – великие люди. Написать такие детские сказки, которые читали бы потом десятки поколений – дорогого стоит. Хорошо, что журнал отметил двухсотлетие этого выдающегося педагога. Он прожил короткую жизнь – сорок семь лет, – но вполне успешную. Хотя, конечно, были неприятности. Так, в 1849 году он оставил Ярославский лицей по причине не очень благожелательного отзыва начальства. Или просто хотел зарабатывать литературным трудом, как, например, в свое время Пушкин. Думаю, что если бы он лицей не оставил, то многие из своих работ не написал бы. А начальство – что с него взять. Оно, конечно, реакционное, как всегда в России. Хотя в 1849 году происходили события, о которых напоминают, например, те строки Шандора Петефи, которые мы привели в главе 10.

Что касается второго случая, уже в 1862 году, когда Ушинский был обвинён в «вольнодумстве», то я заметил, что и Иван Иванович Сабило иногда позволяет себе несколько свободно мыслить. Нужно найти благовидный предлог, да и отправить его подальше лет этак на пять, как Ушинского с семьей (к тому времени пятеро детей) для посещения Германии, Швейцарии, Франции, Бельгии и Италии. Но в остальном статья вполне благопристойная, поэтому отложим наказание.

Разве что маленькая добавка. Симпатичная притча про четыре времени года, рассказанная Ушинским, принадлежит Александру Семеновичу Шишкову и опубликована им в 1818 году. У Шишкова она выглядит поинтереснее. Ну и мораль толстовского рассказа «Лгун», который приводит Иван Иванович, тоже стара как мир. Но нужно понимать, что писатели составляли сборники рассказов для детей, а не академические издания с необходимыми ссылками.

 

22.  День культуры

 

Марина Павловна знакомит нас с двумя замечательными представителями «настоящей» культуры – Олегом Пустынниковым и Еленой Заславской. Слово «настоящей» я поставил в кавычки потому, что определение его я не знаю, но мне кажется, что читатель поймёт. Обязательно схожу на концерт Олега Пустынникова и постараюсь приобрести сборник стихотворений Заславской. Те стихи, которые приводит Марина Павловна, настоящие. Без кавычек.

Если вдруг Петербургское отделение Союза писателей России и журнал «На русских просторах» решат подарить некоторым библиотекам Донецкой и Луганской областей подписку на журнал, будет хорошо. А если при этом организуют делегацию из желающих выступить там и представить журнал и свои книги, но главное, – послушать и местных писателей, музыкантов и поэтов, то позовите и меня. С удовольствием поеду.

 

23. Гремучее стихотворение

 

Известный поэт и критик Алексей Дмитриевич Ахматов анализирует не менее известное, даже знаменитое стихотворение Осипа Мандельштама «За гремучую доблесть грядущих веков». По этой строчке интернет его охотно выдает в паре с «широкой грудью осетина». Иногда добавляются «кандалы цепочек дверных».

Кто-то из композиторов, кажется Пуччини, сказал, что ему приходится из оперы выбрасывать самые яркие арии, иначе слушатели плохо воспринимают остальную музыку, они ждут эти красивые музыкальные места. Так и здесь. Если вы эти три стихотворения оставите на некоторое время, на несколько лет, положим, в покое, будут ли люди так же часто вспоминать Мандельштама, или он станет полузабытым, как Игорь Северянин или Константин Бальмонт (простите, Яков Семенович!)? Но вопрос этот абстрактный и к данной заметке отношения не имеет, поскольку в ней обсуждается именно одно из самых ярких, именно «гремучее» стихотворение.

«А я Сибири не страшуся, Сибирь ведь тоже русская страна» – как будто поёт Мандельштам, и его можно понять, хоть Сибирь и огромна – от степей Приамурья до тундры, где водятся голубые песцы.

Степи Приамурья конечно встречаются в пейзажной и не  в пейзажной «лирике» – «Но для меня придёт борьба, Умчусь я в степи Приамурья, Сражусь там с бандой большевистской, Там пуля ждёт давно меня».

Но настоящий символ Сибири – Енисей и его берега, покрытые соснами. Сосна, которая достаёт до звезды – прекрасный образ.

Я никогда не был на Енисее, но хочу побывать. На Оби был, на Лене – фантастика. Был в краеведческом музее в Нижневартовске. Там узнал историю человека, который работал в столице, но почувствовал, что за ним придут. Он в простой одежде и с фанерным чемоданом купил билет до Ханты-Мансийска и доехал до какой-то деревушки. Рабочие руки в Сибири очень нужны и его не выдали. Так и прожил до середины пятидесятых.

Но это проза. А поэтически стихотворение сильное, конечно. Я пафос статьи Алексея Ахматова не совсем понял. Типа, а что же вы хотели, когда дружили с властями? Друг Бухарина, по санаториям, в списках лучших поэтов. Друг Пастернака, который сам был предводителем поэтического дворянства. А что же вы хотели? Чтобы не Сталин, а другой? Будет лучше? Кто обещал? Пушкин? Неужели? А слово «беспощадный» у него не помните? Лермонтов? – «И горе для тебя! – твой плач, твой стон Ему тогда покажется смешон». А вы думали, что Лермонтов такой метафорист. Гиперболист.

Может быть, история не предупреждала? Не топили священников живьём в Луаре во время Великой французской революции? Не было тех событий, комментарии Шандора Петефи к которым я привёл? Не расстреливали заложников Парижские коммунары?

Может быть, большевики обманывали? И «Манифест коммунистической партии» обещал что-то другое? Или Маркс с Энгельсом?

В последнее время социал-демократический обыватель снова преисполнился здорового ужаса при словах: диктатура пролетариата. Ну и отлично, джентльмены, вы хотите знать, как выглядит эта диктатура? Посмотрите на Парижскую коммуну. Это была диктатура пролетариата (Ф. Энгельс).

 

Всё так! Только Мандельштам не Варенуха, а разговор типа «тебя предупреждали» не лучший из литературных стилей.

Впрочем, может быть, я не понял критика, но стихотворение совсем не пустышка.

 

24.  «Молодой Санкт-Петербург»

 

Александр Васильевич Медведев представляет альманах, который, судя по номеру семь, хотя ему уже двадцать лет, не так часто появляется на литературном горизонте. Что ж, очень хорошо. Значит, гарантируется качественный отбор материала, по гамбургскому счету и всякое такое. И Александр Васильевич начинает с разговора о штампах. Первый разбор касается стихотворения известного лирического поэта Олега Чупрова. Я в церковь хожу, старух там достаточно, и на паперти тоже, но образ мне непонятен. Как бы задача поэта сделать «стаффажную» (термин А.В. Медведева) старуху объектом первого плана, сыграв на сентиментальных чувствах. Но я согласен с критиком, не очень получилось.

Второй пример поинтереснее. Здесь поэт, как мне представляется, обыгрывает одну из версий, кто или что послужило для Леонардо прообразом портрета «Моны Лизы». Речь идет об идее автопортрета самого Леонарда. Не в прямом смысле, конечно, но определённые черты лица. Я много обдумывал эту версию, и мне она представляется очень правдоподобной. Это не означает, что он не делал портрет флорентийки, – делал, всё правильно. Но при этом выбирал подходящий персонаж, согласившись именно на этот тип лица. Дамских портретов у Леонардо было всего четыре, все они загадочны, но ни про один нельзя сказать, что он сделан за деньги. И «Мона Лиза» не была отдана заказчику, он увёз её с собой и держал у себя до своей смерти.

Далее Александр Васильевич пишет о трактате Германа Николаевича Ионина «Феномен ипостасности». Реклама хорошая, нужно будет почитать в альманахе. Далее говорится о философии, образном начале и послании апостола Павла. Все строго, но справедливо.

 

25. Что такое «гамбургский спор»

      

Ещё один современный русский парижанин, знаменитый «академик» Евгений Александрович Верлиб написал отзыв о книге Геннадия Геннадиевича Мурикова «Взрыв». Отзыв очень хороший, хотя полностью книгу охарактеризовать невозможно – в ней более полусотни статей и более четырехсот страниц. Евгений Александрович дает в своём отзыве характеристику всей книги, написанную в «академическом» стиле:

Поскольку перед нами не ядерный взрыв, а лишь свод культурно-исторических данностей, то мощность энергетики сего труда определяется не в тротиловом эквиваленте бомбо-взрыва, а по соответствию творческой шкале Гамбургского счета, ибо представленная планка аналитического зондажа довольно высока, и авторская интерпретация рассматриваемых величин смысл не «вносит» в них, а, как и подобает вдумчивому аналитику, – «выносит» из них. То есть помогает постичь внутреннюю суть событий фокусом сдвинутой в сегодня реальности – оценка ретроспекции взглядом из современности.

Уровень статей, собранных в сборнике «Взрыв», действительно высок, но иногда кажется, что автору, чтобы его мысль заиграла, не хватает оппонента. Удачным был диалог с Валерией Шишкиной по поводу Достоевского, но это, пожалуй, и всё. Евгений Александрович не годится в оппоненты. Он настроен миролюбиво и проводит покровительственную политику.       

У меня создалось ощущение, что со временем смысл выражения «по гамбургскому счету» деформировался. Сейчас под этим понимают грубую, невежливую критику в том случае, когда критикуемый не хочет или не может ответить.

Пропустим обсуждение двух важных тем – Украина и Пётр Великий, поскольку в каждой из них желающих выступить «за» или «против» более чем достаточно. Поговорим о статье «Кокетничанье перед Богом».  И автор статьи, и рецензент, который с ним соглашается, имеют, наверное, в карманах по экземпляру своих «Мёртвых душ», что так покровительственно назидают Гоголя. Боюсь, что тягу к нравоучительству не нужно далеко искать. Здесь же, на 273 странице, вы познакомитесь с новым апостолом Павлом, который по схеме, указанной назидателями, приведёт вас к благочестию. Гоголь этой схемы не знал и поэтому путался. Об этом и пишет Муриков в статье из сборника «Взрыв».  И приводит слова Александра Васильевича Никитенко из его «Дневника» за 21 января 1835 года про слог Гоголя, который, видите ли, становится «запутанным, пустоцветным и пустозвонным».

И если бы Геннадий Геннадьевич хотя бы просмотрел, хотя бы по диагонали, мою книгу «Мое беспечное незнанье», то там чуть ли не половина книги посвящена Никитенко. Я анализирую его дневник, его наблюдения. Я привёл найденное мной в архиве Никитенко письмо к его ученику, сыну Уварова, которое отчетливо характеризует и самого Никитенко, и его любовь к «пустоцветным и пустозвонным» разглагольствованиям.

Я поражаюсь, как литератору может быть неинтересна моя книга. Может, не нравится мой стиль, мои выражения, но там много фактов и суждений, которых вы нигде больше не найдете. В частности, о том, что произошло после упомянутого 21 января. И что Пушкин, в отличие от Никитенки, Тургенева и от тех, которые повторяют разные глупости про свойства характера и стиля Гоголя, полагал, что Гоголь единственный и к нему не применимы общепринятые мерки. Это понимали и Уваров, и Дондуков-Корсаков, и Николай I. Поэтому и получал Гоголь хорошую стипендию. И на фасадах многих школ в нашей стране обязательно есть барельефные портреты Пушкина, Гоголя, Толстого, но нет портрета Никитенко.

Не понимаю, какое-такое «кокетничанье»? Хорошо ли это слово брать из сочинения известного богослова и епископа Игнатия, когда оно предназначено совсем другому писателю? Что тем самым Геннадий Геннадиевич хотел сказать?

Вернёмся к понятию «гамбургский счет». Представим себе, что Поддубный вместо того, чтобы встретиться с оппонентом лицом к лицу, стал бы ругать оппонента разными нехорошими словами, а болельщики сказали бы: круто, молодец, он режет правду-матку, это по-русски, то есть «по гамбургскому счету».

Приведём пример. Переписка Гоголя и Белинского походила на честный поединок, но Белинский умер, и Гоголь оказался в растерянности. А когда вмешались власти, то это уже был «антигамбургский счет». Хорошо это или нет – другой вопрос, но о споре по «гамбургским правилам» речь уже не идёт.

Другой пример. В журнале Греча «Сын Отечества» был опубликован пасквильный отзыв о известной работе Николая Ивановича Лобачевского, причём отзыв анонимный. Но человек, который обнажает шпагу, должен предупредить соперника, чтобы тот был готов отразить удар. Этого Греч не сделал. Уваров, хоть и не понимал в математике, поступил единственно возможным образом.  Он отдал распоряжение, чтобы в упомянутом журнале было напечатан полный ответ самого Лобачевского. Без купюр. О чём и сообщил Лобачевскому.

Традиции использования выражений «Иду на Вы!», «Я имею честь на Вас напасть, защищайтесь!» давно утеряны.

Третий пример. В книге «Взрыв» я прочитал на странице 355 не очень вежливые инвективы в адрес Станислава Куняева. Казалось бы! Куняев заслужил хотя бы того, чтобы спор был гамбургским. И где ответ? Я решил об этом написать и послал небольшую заметку в наш журнал. Не нападая на Геннадия Геннадиевича, а просто излагая альтернативную точку зрения. И предлагая читателям самим разобраться. Заметку не опубликовали. Может быть, она была неудачно написана. Это может быть. Но есть ведь другие авторы с похожим мнением. Но в результате критика осталась безальтернативной. Это не гамбургский спор! Мою небольшую заметку о книге Куняева я помещаю в приложении.

Существуют примеры, когда автор помещает в свои тексты оскорбительные выпады в адрес конкретных людей, не гнушаясь подтасовкой фактов и игрой оценок. Классический пример – Филипп Филиппович Вигель, которого за это свойство опасались, хоть и пользовались его мемуарами. Об этом я писал в четвёртом номере альманаха «Консерватор» («Конфуций и другие о вине и истине», 2009). Но лавры Вигеля не дают покоя современным литераторам и поныне.

Однако мы здорово отвлеклись. Уверен, что Евгений Александрович Верлиб ничего плохого не имел в виду, когда использовал это выражение. Тем более что он с большим уважением относится к Геннадию Мурикову, что видно из замечательного интервью, которое он дал критику совсем недавно, месяц назад. Это интервью легко найти в интернете. Интересное интервью, советую прочитать. Тем более интересное, что Евгений Александрович любит смотреть правде в глаза:

Войной на Украине вскрылась дефективность отстроенной за три десятилетия в РФ феодально-олигархатной нежизнеспособной для нации системы – большинству народа (более 20 миллионов за чертой бедности) и суверенному существованию самого российского государства. Обворованные приватизацией по-чубайсу и обездоленные криминальной революцией «лихих 90-х», маргиналы люмпенизации («деклассированные элементы») своим нарастающим ропотом становились всё более опасными для режима истеблишмента отторжения.

Но эта цитата уже из другого интервью.

 

Заключение. Вот так я провёл этим летом в августе. Неплохо, я считаю. Следующий номер журнала почитаю осенью.

     Хилово – Санкт Петербург