Проза

• Начало.

Ночью я пришел в себя в одной из кают; я лежал на койке и был
заботливо укрыт полосатым армейским одеялом. Голова болела от
жажды. На подоконнике стоял графин с водой. Мне внезапно стало
до тошноты жарко. Омывшись волной пота, я быстро скинул с
себя все до нитки, выпил полграфина и вышел на палубу, в такой
желанный ночной холод. Часы показывали полвторого.

Раскинув руки, подняв голову, я старался дышать всей грудью,
впитывая чистоту и свежесть речного воздуха. Красота. Если бы не
башка... Но мне было уже легче. Я даже чувствовал возбуждение,
стоя голым здесь, в центре мира, наедине с рекой и луной. И
мне казалось, что за мной кто-то следит, но от этого
становилось еще лучше.

Наверное, вот так в древности и рождались языческие обряды. Водка с
пивом, спермотоксикоз и луна. И тогда уж что угодно, вплоть
до человеческих жертвоприношений.

Сквозь деревья пробивались далекие огни города. Какого города?
Любого. Рим, Тегусигальпа, Антананариву... От монастыря донесся
негромкий звон колокола. Риму три тысячи лет, Ярославлю лишь
тысяча — еще молодой парень... мы живем в своем городе, и
проходим сквозь время вместе с ним, и исчезаем, а он идет
дальше, цементируя в себе все наши радости и горести. Этот город
все перемелет. Успокоит. Поглотит...

Луна в небе на одном только гвозде, готовая сорваться, висит
тяжелая, полная. Дебелая. Для нее хочется спеть песню страсти...
Она колеблется в спокойных водах реки перевернутым
восклицательным знаком. Медленно и величественно сквозь это серебро
проплывает дохлая кошка.

Я снова перегнулся через леер. Ихтиандр сегодня не останется голодным.

Мне послышалось какое-то еле слышное движение за углом, и я
мгновенно повернулся в ту сторону. Но это был всего лишь щенок. Ему,
видно, плохо спалось на новом месте. Подбежал ко мне,
обнюхал ноги и неожиданно зарычал, вздыбив шерсть. Оскалил
крепкие молодые зубы.

— Ты что, дурак, это же я.

Продолжая рычать, он отступил и скрылся за углом. Его хвост был трусливо поджат.

Я вернулся в каюту, снова напился воды. Заставил себя уснуть.

В следующий раз часы показывали уже почти шесть. Я допил остатки
воды из графина и снова выбрался наружу. Уселся на маленькую
скамеечку за углом, зевая и дрожа от утреннего холода.

Над рекой колыхался, переливался густой туман, даже сосны на том
берегу неразличимы, просто нечто темное и зыбкое. Мерный,
легкий плеск воды за бортом. При желании можно вообразить, что ты
находишься в Бермудском треугольнике. Или в Саргассовом
море, на кладбище пропавших кораблей.

Неподалеку от меня раздался сильный одиночный всплеск, будто хвостом
ударила крупная рыба. По воде пошли мощные круги. Ого,
подумал я, неужели здесь, практически в городской черте, еще
водятся приличные щуки?

Всплеск повторился. Потом еще. И какой-то сытый женский хохоток,
довольно неприятный, вылетел из тумана.

Я в тревоге поднялся и пошел посмотреть, что там такое.

На самом краю дебаркадера, на том люке, где вчера я подставлял
солнцу спину, притулился несчастный Витя. Рядом стояла коляска.
Ее никель холодно поблескивал, колеса были неловко вывернуты
в разные стороны. Она напоминала угнанную ради забавы и
вскоре брошенную в какой-то деревне дорогую машину. Угонщики
просто въехали на ней в чей-то гнилой забор.

Витя нахохлился, обхватил себя руками и покачивался из стороны в
сторону, судорожно зевал и тихо разговаривал с кем-то, кто был,
очевидно, внизу. В воде.

— Я не хочу,— говорил он.— Холодно. Не хочу.

— А я хочу! — отвечал ему снизу упрямый женский голос.— Иди сюда.

Снова раздался всплеск, из-за борта станции разбежались круги. Кто
мог быть там еще, кроме Виолы? Вот она показалась и сама,
подплыла к лестничке и ухватилась за нее руками.

Я, незамеченный наблюдатель, хотел было сразу уйти, но не смог.
Прекрасные обнаженные руки, поднятые кверху... Вызывающе
закинутая голова, прищуренный глаз... Виола смотрела так, будто она
находится выше, много выше своего собеседника.
Перехватилась руками за следующую ступеньку, подтянулась. Стали видны
курчавые впадины подмышек. Неожиданно она кинула взгляд в мою
сторону — как знала, что я здесь подглядываю. Еле успел
спрятаться.

— Мне плохо,— жалобно сказал Витя и оглянулся, словно искал помощи.

— Тебе всегда плохо! Когда ты пьян, когда я пьяна, когда мы оба
трезвы, когда я в воде, а ты нет... Иди сюда.

— Мне холодно, понимаешь ты это? У меня сердце не железное — в такую
воду с похмелья лезть, я ведь не змея подколодная,
холоднокровная, как ты.

Я снова осторожно выглянул из своего убежища. Теперь Виола уже по
пояс была над водой, крепко вцепившись в лестницу — словно бы
медленно ползла, подбиралась к Вите. Лифчик отсутствовал.
Небольшие продолговатые дыни ее грудей — медово-сладкие,
соскастые — пружинно покачивались. Русалка играла: то погружалась
в воду по горло, то снова взмывала вверх, открывая моему
потаенному взгляду уже и бедра во всю их ширину.

Знает ли она, что я смотрю?..

Никакой чешуи и признаков русалочьего хвоста, но чтобы
удостовериться, нужно было подождать еще немного.

— Ну иди, иди,— сказала она хриплым, грудным голосом, от звуков
которого мне сразу захотелось встать и пойти к ней, даже если бы
она плескалась в проруби.

Витя неохотно начал раздеваться, а Виола в это время, подтянувшись
еще выше, вдруг повернулась в мою сторону всем телом. Наши
взгляды встретились. Я, разумеется, не успел отпрянуть,
поймавшись в ее ловушку.

Знала!..

В воде оставались лишь ее ноги. И так мы секунды две или три
смотрели друг на друга — я ошарашено, а она слегка насмешливо.
Причем ухмылялось не только ее лицо, но и все тело тоже.
Коричневые зрачки грудей, ягода пупка вместо носа, и, конечно,
жадный черно-рунный треугольник-рот. Все ее тело играло, манило,
смеялось.

Да, она знала, что я смотрю. И пока этого не видел Витя, она вдруг
приподняла ладонью свою левую дыньку и приглашающе как бы
протянула ее мне: хочешь? А напоследок нежно сдавила сосок и в
легком забытьи прикрыла глаза.

Тут Витя наконец стащил майку и, оставшись в широчайших семейниках,
неохотно полез в воду. Русалка отплыла подальше.

Я вернулся на свое место, на свою скамеечку. Сердце колотилось
бешено. Вот девка, а! Настоящая наяда... Пожалуй, в ответ на ее
приглашение следовало отсалютовать своим мгновенно восставшим
боевым флагом, жаль, сразу не сообразил, тугодум я,
тугодум... А что теперь мне делать? К лавке себя привязать? Не
поможет. Между нами теперь — тайна, заговор.

Что-то будет.

Я посмотрел вокруг, но в тумане было ничего не разобрать. Какой век
на дворе? Какое тысячелетие? Да любое. Всегда, во все
времена — одно и то же.

Минут десять я сидел там, не в силах подняться и уйти. Вода текла
мерно. Я ждал. Они все плескались. Потом стало как-то потише,
и я без удивления увидел, что Виола плывет в мою сторону.
Одна.

— Доброе утро,— сказала она снизу, улыбаясь так, словно вообще ничего и не было.

Я кивнул. Вода была мутная, почти непрозрачная. Почти... Русалка
проскользнула мимо, потом вернулась. Легла на спину, забросила
руки за голову. Тело ее до пояса просвечивало сквозь воду,
как через тонкую ночную рубашку, ног уже не было видно.

О Господи.

— Понравилось вам вчера, как я пела?

— Очень. Очень. Просто здорово.

— Я старалась для вас... Как вы себя чувствуете?

— Спасибо, уже все нормально,— поспешно сказал я, делая вид, что все
действительно нормально.— А где Виктор?

— Там,— небрежно мотнула головой.— Утонул. Вы не поможете мне выбраться?

— Конечно,— сказал я.— Что нужно делать?

— Бросьте мне, пожалуйста, юбку. Она лежит в коляске. Это вас не
очень затруднит?

— Да ради Бога,— сказал я, неловко поднялся и боком, боком, чтобы не
так было заметно, прошел на палубу.— Вот это?

— Да, именно. Бросайте ее сюда. Большое спасибо.

— Что-то Вити не видать. Куда он пропал? Вода довольно-таки холодная...

Она не отвечала, была занята тем, что надевала под водой свою
глухую, непрозрачную юбку, больше похожую на мешок. Наконец
справилась.

— Что вы сказали?

— Говорю, Вити что-то не видать...

— Он утонул, утонул. А у вас правда голова уже не болит?

— Как утонул?.. В каком смысле?

— Ну как бы вам попонятнее объяснить... В смысле: пустил пузыри.

— Вы серьезно?

— Конечно.

— Где?! Когда?!

— Да вон там, видите? Пачка сигарет плавает. Минуты четыре назад.

Я понесся в кубрик с испуганным воплем:

— Мужики, подъем! Витька утоп!

— Я еще как-то могу понять, что человек случайно утонул в
моем присутствии, и поэтому у следствия возникли подозрения,
но вот так вот прямо заявлять мне, что я обвиняюсь в убийстве
— без всяких доказательств, даже без здравого смысла!..
Зачем мне нужна его смерть, что за бред, я видел человека
впервые в жизни, и вдруг — на тебе! — убил! Вы перемудрили,
честное слово... Если я здесь в чем и виноват, то в том лишь, что
вовремя не выгнал его из воды. Это я еще могу признать — я,
я виновен — и вот и все, и больше никаких!..

— При чем здесь этот утопленник, с ним все предельно ясно,—
поморщился следователь.— Напился до посинения, залез в воду...
тут-то все как на ладони. Вы действительно ни при чем.

— Тогда чего же вы хотите от меня? Кого я убил? Президента Кеннеди,
что ли? Хотите, и в этом сознаюсь? Виноват-с.

— Вы убили гражданку Мещерякову Виолетту Ивановну,— раздельно и
очень четко произнес он.

— Как?.. Виолу? Она что — мертва?.. А кто?.. Как? Да я же сам ее
домой отвозил, вы что!

— Вот поможете мне ответить на эти вопросы, и тогда... обещаю, вам
обязательно скостят несколько лет.

— Лет? Вы что? Еще чего! Я заявляю: я никого не убивал. Я только что
узнал о смерти Виолы. От вас узнал!

— Зря кобенитесь,— сказал следователь.— Не в вашем бы положении...
Гражданка Мещерякова убита с особой жестокостью, а перед тем
была изнасилована различными противоестественными способами.
И последний, кого видели с ней, были вы.

Может быть, мне следовало тогда первому прыгать в воду и искать
беднягу. Но я не настолько хорошо плаваю, чтобы в холодной воде
продержаться долго, да еще вытащить кого-то на себе. К тому
же под самым боком храпела команда профессиональных
спасателей, которые знают здешнее дно, как свои пять пальцев...

Гоша вынесся на палубу первый — весь всклокоченный и опухший со сна,
в одних плавках.

— Где? Когда?

— Вон там, пачка сигарет, видишь? Метров пятнадцать.

Гоша нерассуждающей торпедой перелетел через борт. Вода слабо
чавкнула, принимая в себя его тяжелое тело. Брызг не было вовсе.
Что твой тюлень, только волны пошли.

Он пару раз выныривал, чтобы отдышаться, и вновь уходил на дно. В
это время с дебаркадера ссыпалось уже человек семь спасателей.
Другие на всякий случай готовили акваланг, но он не
понадобился. Минуты через полторы Гоша появился на поверхности, и
не один. Тело Виктора вытащили на палубу. Дальше было все,
что полагается: освободили легкие, начали делать искусственное
дыхание, массаж сердца. Старались очень долго.

Но ничего не помогало.

— Наверное, сердце не выдержало,— сказал кто-то.— В таком холоде да
с похмелья... И зачем полез?

Гоша посмотрел на говорившего снизу очень внимательными, белыми от
ярости глазами.

— Зачем? А вот мы сейчас это узнаем! Где она?

— Я здесь,— раздался из воды спокойный голос Виолы.— Помогите выбраться.

Я про нее и забыл совсем в этой суматохе.

Гоша подошел к трапчику и склонился вперед, щурясь.

— Ага,— сказал он,— ладно.

Он протянул Виоле руку, она крепко ухватилась за нее. Одним
движением Гоша выдернул ее из реки, словно мокрого щенка, и швырнул
в коляску. Коляска проехала задом метра полтора. Виола
испуганно оглянулась. Из одежды на ней была только юбка, которую
я бросил ей в воду.

Гоша встал перед ней, уперевши руки в боки и слегка склонив голову направо.

— Ну что, ему каюк? — спросила Виола.

Тут-то Гоша и вмазал. Да так, что коляска снова отъехала назад.
Виола тряхнула головой и улыбнулась.

— Спасибо!

— Ты... сучка! — прошипел Гоша трясущимися губами.— Ты хоть знаешь,
какого ты парня погубила?

— Знаю,— сказала она, садясь в кресле поудобнее.— Знаю лучше тебя!

— Да мы с ним под Гератом...

— И эту историю знаю, он мне рассказывал. И еще рассказывал много...
такого, чего тебе не захочется услышать.

Гоша взбеленился.

— А ну, парни, берите ее и тащите в каюту,— распорядился он.

Виолу подняли вместе с коляской и понесли, словно какую-нибудь
вельможную даму в портшезе. А она сидела, покойно уложив руки на
подлокотники, как будто все так и должно быть. И почему-то
мне вспомнилось из Ефремова, что в Древней Греции для женщин
особым шиком и показателем власти было появление в публичных
местах без признаков одежды.

Ее опустили на пол в кают-компании. Все отошли в сторону, Виола
осталась лицом к лицу с Гошей. И он подступил к ней, рыча:

— А вот сейчас мы посмотрим, какая это русалка!

Гоша мог запросто убить человека одним ударом, если бы захотел. Ему
не нужен был для этого ни нож, ни пистолет. Не знаю, что
чувствовала несчастная безногая женщина в коляске, когда он
навис над ней... На всякий случай я придвинулся поближе.
Сделаю, что смогу.

Но моя помощь не потребовалась. Одним движением Гоша всего лишь
сорвал с нее юбку. На это он имел право. Виола едва не вылетела
из коляски, удержавшись только силой своих рук.

То, что мы увидели (а мы, конечно, и не могли отвернуться, даже если
бы захотели, мы смотрели во все глаза) никак нельзя было
назвать чем-то особо удивительным или противным. Никакого,
ясное дело, рыбьего хвоста или чего-то в этом роде. Просто
сухие ножки... скрюченные, тонкие, как веточки или птичьи лапки.
Ходить она не могла, даже на костылях. Наверное, многие из
нас тогда пожалели, что ее несчастная тайна открылась. Так
была хоть какая-то загадка, интерес... но Гоша махом все это
уничтожил.

Он досадливо плюнул и сказал:

— Бог шельму метит. Тварь поганая! Я б тебя, суку... Сама
по-человечески не живешь, так и другим не даешь, да? Оттрахать бы тебя
целой ротой...

— Я же просила вчера: прибейте,— сказала Виола, царственно восседая
на своем троне на колесиках. Ее лицо было торжественно и
печально.

— Еще и дура,— сказал Гоша и покачал головой.— И вот из-за этой...
Господи! Надо, надо что-то с этим делать, иначе...

Он резко повернулся и вышел. Но тут же вернулся.

— Вот что,— сказал он решительно,— незачем шуметь об этом. Утонул
человек, и все. Бывает. Мы тут сами разберемся с милицией и
все такое прочее. А эту гадину нужно отвезти домой... или где
она там живет, в какой норе? Витькина машина стоит у
причала. Кто возьмется? Кто водит?

Никто не хотел. У всех были какие-то более важные и срочные дела. И
тогда я услышал собственный негромкий голос: «Я вожу».

— Давай,— сказал Гоша.— Вот ключи. И я больше слышать про нее не
хочу. Если можешь, сделай побыстрее, чтоб духу ее здесь не
было. Ладно? Только смотри, чтоб она тебя не околдовала
чем-нибудь... И что только Витька в ней нашел? Людку из-за нее
бросил, дурак... Ох, дурак...

Гоша потряс головой и вышел. Вслед за ним потянулись и все
остальные. Мы вновь остались с Виолой вдвоем.

— Не бойтесь меня,— попросила она жалобно.

— А я не боюсь.

— Нет, боитесь. Хотя бы просто потому, что на мне нет одежды.
Мужчины всегда этого страшно боятся.

Я вновь подал ей юбку, отвернулся, подождал, пока она с ней
справится. Отыскал остальную одежду. Через пять минут мы были
готовы. Я покатил коляску Виолы к выходу, мы быстро проехали по
пандусу и, не оглядываясь, заспешили к автомобилю. Я помог ей
перебраться на сиденье, сложил коляску и убрал ее в
багажник, удивляясь себе самому — словно раньше проделывал все это
много раз.

Виола закурила, пока я возился с коляской, выставила локоть в открытое окно.

— Куда поедем? — спросил я, садясь на место водителя.

Она взглянула на меня, как на пустое место, медленно выдохнула дым.

— Не знаю...

Двигатель завелся сразу. Я осторожно вырулил на дорожку и поехал по
ней. Вокруг все было устлано толстым ковром опавших листьев.
Как это назывался один из романов Юрия Давыдова? «Глухая
пора листопада», точно. Похоже на строчку чьих-то стихов —
может быть, и очень известных.

— Так куда?

Она словно очнулась — глянула по сторонам, сделала большую затяжку
чуть не в полсигареты.

— Может быть, к вам? — спросила она.

— У вас что, нет дома?

— Есть. Но у меня теперь нет надежного человека.

Я покачал головой.

— А в чем дело? — поинтересовалась она.— Если не считать этих
проклятых культяпок, во всем остальном я — просто идеал женщины. У
меня есть ум, образование, кое-какие средства, жилье, я
умею готовить, шить, слушать. Ну, и в постели не бревно. Да вы
же сами меня видели. Видели ведь? Я знаю много разных
секретных штук, которые вам очень понравятся. Ручаюсь, такого вы
ни с кем больше не испытаете. Секс с человеком, у которого
большой физический недостаток, для некоторых — слаще меда: в
нем есть запретное. А в вас я чувствую что-то такое... своя
кровь. К тому же я бесплодна — твори, что хочешь. Или вам
мешает жена, любимая подруга?

— А разве для вас это имеет какое-нибудь значение?

— Никакого.

Неожиданно для самого себя я покраснел, словно подросток. И упрямо
покачал головой: нет.

— Ну вот, а говорили — не боитесь,— печально заключила Виола, снова
тяжко затягиваясь дымом. Она слепыми глазами смотрела на
дорогу. Я ехал медленно.

Надо было что-то делать, куда-то везти ее, но не хотелось в третий
раз спрашивать об одном и том же.

— В детстве я была такая хорошенькая,— неожиданно сказала Виола.—
Просто ангелочек. Все на меня не нарадовались — беленькая,
чистенькая... А когда мне исполнилось тринадцать лет, перестала
быть ангелочком. Однажды в автобусе какая-то бабуля мне
говорит: уступи место, внучка. А я говорю: не могу, бабушка,
ноги у меня больные. Зачем так сказала, сама до сих пор не
знаю. Словно внушил кто, в ухо нашептал. И когда моя остановка
была, так весело вскочила и выпорхнула из автобуса, помахав
напоследок бабке. Та только головой покачала да вздохнула.
Смешно!.. Потом у меня начали сохнуть ноги, и волосы из
светлых стали черными.

Виола посмотрела на меня. По ее спокойному лицу струились слезы.

— Ведь я была такая хорошая,— сказала она.

— Что ж теперь поделать,— сказал я, протягивая ей носовой платок.

— Вы в самом деле думаете, что его утопила я?

— Не знаю. Может быть. Скорее всего, нет.

— Так вот, это я его утопила. Он мне надоел.

Я пожал плечами и прибавил газу.

— Он больше не интересовал меня, только мешал.

— Обязательно было убивать?

— Да он не отстал бы. В общем-то, он был неплохой человек, но...
никакой. Мне с ним просто было удобно некоторое время.

— Понятно.

Она вышвырнула окурок в окно и назвала адрес. Я кивнул. Мы как раз и
ехали в том направлении.

— Скоро зима,— сказал я, глядя на опавшие листья.— Что вы обычно делаете зимой?

— Много сплю и смотрю телевизор. Целых семь месяцев. Но зима
когда-нибудь все равно кончается.

— А сколько вам лет?

— И не стыдно спрашивать такое у женщины?

— Ну...

— Кстати, у вас нет знакомых, которые хотели бы купить машину? —
спросила Виола.— Зимой мне понадобятся деньги.

— Эту? Но ведь она принадлежит Виктору.

— Он переписал ее на меня.

— Понятно. Есть один человек... я его спрошу.

— Спросите, пожалуйста. Я заплачу хорошие комиссионные. Вот мой телефон.

— Договорились.

Она жила в собственном одноэтажном каменном доме на Перекопе. Дом
купил ей Витя. Я все больше не понимал, зачем же она решила от
него избавиться. Но, видно, в самом деле здорово достал.

Я остановился перед воротами и вопросительно посмотрел на нее.

— Когда я увидела вас вчера... ночью... на палубе... я поняла, что
Виктор мне больше не нужен. Вы были так... органичны.

Значит, не зря казалось мне, будто кто-то за мной смотрит!

Пой, пой, сирена,— подумал я.

— Это была любовь с первого взгляда?

— Нет. Не любовь. Чувство общности. Где-то даже родственное...

— И все равно я не виноват в его смерти.

Она выдала мне ключ. Я загнал машину во двор, помог женщине
выбраться. Поднял на руки и занес в дом. Потом сходил за коляской.

Обстановка не ахти какая, видно, Виола здесь пока не успела
обустроиться. Привезенной мебели еще не найдено место. Легкий
беспорядок в расположении предметов, дикие, в цветочек, обои на
стенах. Извиняли их лишь несколько хороших пейзажей,
развешанных в большой комнате.

Я посадил Виолу в ее коляску.

— Ну вот и все. Давайте прощаться.

— Спасибо вам огромное,— сказала она.— Может быть, выпьете чаю или
кофе? Или водки?

— Только не это,— я помотал головой.— С утра — ни-ни.

— Как хотите. Ну что, мы договорились насчет машины?

— Да, я все помню.

— Даже если ничего не получится, загляните ко мне как-нибудь. Я
почти всегда дома.

— Постараюсь.

— Сейчас вы этого не хотите... точнее, боитесь, я знаю. Потому что
сейчас осень, и чувства притуплены. Глухая пора листопада...

Я вздрогнул. Она что, в самом деле умеет мысли читать?

— ...но весной вы вспомните обо мне. Я буду ждать. А теперь прощайте.

— Счастливо вам перезимовать,— сказал я и собрался идти, очень
довольный тем, что сумел устоять перед чарами сирены. Хотя и
чувствовал где-то глубоко внутри себя сожаление. Как сладко было
бы рухнуть в эту пропасть... Нет, лучше не думать.

— Одну минуту,— сказала Виола.— Вы позволите поцеловать вас? В знак
благодарности.

— Я ничего особенного пока не сделал,— сказал я, но все же вернулся
и склонился над ней. Что такого, от меня не убудет.

Припала к моим губам и долго не могла оторваться. От ее волос
исходил слабый, но отчетливый запах сирени. Приятные духи, сразу
вспоминается весна, май... Я сделал попытку уйти, но она не
отпускала. Обвила шею руками. Ну уж нет. Хотел выпрямиться,
чтобы прекратить это безобразие, которое заходило все дальше
и дальше. И тогда она укусила меня за нижнюю губу. И яд
хлынул в мою кровь.

Вскрикнув от внезапной боли, я отскочил в сторону и вытер рот
тыльной стороной ладони.

— Зачем это?

Она сидела спокойная и невозмутимая.

— Теперь не уйдешь.

— Что это значит?!

Меня вдруг накрыло удушающей, давящей волной страха.

— Ее убили именно в тот день, когда вы приехали и уединились
с ней в доме на улице Декабристов,— рубил сплеча
следователь.— И больше соседи никого не видели. Не видели, чтобы вы
уходили, не видели, чтобы пришел кто-то другой. В доме
остались ваши отпечатки пальцев. Так кого же прикажете мне
подозревать?

— Вы говорите, что ее изнасиловали. Почему не взяты образцы спермы,
крови... я не помню, как там это называется... сравните их с
моими, и вы сразу поймете, что я здесь ни при чем!

Следователь осекся, как будто я задал ему каверзнейший вопрос.
Подумаешь, бином Ньютона! Господи, да почему же сразу этого не
сделали?!

— И потом, откуда в милиции взялись мои отпечатки пальцев? — Я решил
наступать, развивать успех.— Не помню, чтобы у меня их
кто-то снимал! Нет ли здесь ошибки? Или подлога?

— В милиции отпечатков не было,— согласился следователь.— Но в связи
с особой тяжестью преступления мы проверяли эти отпечатки
по всем картотекам. Ваши «пальчики» нам прислали из армии.
Когда вы проходили срочную службу в Польской Народной
Республике, в Северной Группе Войск, был ограблен полковой
магазин...

— А, помню,— сказал я.— Отпечатки брали у всех, кто оставался в
части, в то время как полк две недели жил на полигоне. А я
ремонтировал казарму. Вот угораздило же... Не грабил я ваш
магазин и не убивал никого!

— Теснее, тесней прижимайся, а то не будет смотреться,— кричал я,
сжимая мерзнущими пальцами фотоаппарат.— Да обними ее рукой за
это самое место, не бойся!

— Понял тебя,— с готовностью ответил Стас. Он посунулся ближе к
волейболистке и обнял ее каменно-твердые ягодицы. Женщина не
возражала, она вообще стояла без всякого движения, вернее,
застыв в движении — прыжке с мячом, слегка оторвавшись от земли.
Практически висела в воздухе. Сверху на нее падали тяжелые
водяные струи, особенно холодные в этот непогожий
сентябрьский день. Вдобавок шел моросящий дождь. Так что Стас,
забравшийся в фонтан, рисковал заработать себе воспаление легких
или менингит. Он уже насквозь промок. А статуя, конечно, ничем
не рисковала, ей даже Стасовы домогательства были глубоко
безразличны.

Редко где встретишь более холодную во всех отношениях женщину,
подумал я. Хотя... иногда попадаются.

Прицелился и сделал очередной снимок. Вроде бы должно получиться
неплохо. Стас жадно приник губами к тугой груди, прикрытой лишь
легкой гранитной маечкой. С его длинных волос падали капли,
глаза он слегка прищурил, чтобы не ослепнуть от водяной
пыли.

— Ну как? — крикнул он сквозь колкие брызги и шум падающих струй.— Получилось?

— Да, все нормально. Вылезай!

— Точно получилось?

— Да вылезай быстрее, я на тебя уже смотреть не могу!

Стас прыгнул с постамента в мелкий бассейн, всколыхнув воду, и, не
поднимая над нею ног, побрел к берегу. Желто-красная листва,
что плавала сверху, раздвигалась перед ним, как тонкий лед
перед атомоходом. Если б не синие губы, широкая улыбка Стаса
выглядела бы вполне уместной.

Я подал ему заранее приготовленное полотенце, а пока Стас сушил
голову, быстро открыл бутылку и налил почти до краев стакан
водки.

— Пей,— сказал Стас,— я потом.

— Нет, ты первый.

— Ты что, болен? Так СПИД через водку не передается, а все остальное
можно вылечить...

— Давай, давай.

Стас на секунду вынырнул из полотенечных объятий, со всклокоченными
волосами принял стакан и одним махом опорожнил, а потом
опять набросил полотенце на голову и принялся ожесточенно ее
натирать. Под тонким свитером ходили бугры мышц.

— Фу-х, хорошо,— кряхтел он глухо и полотенце нюхал.— Прелесть.
Отличная будет фотка для моего нового сборника. Знаешь, теперь я
понимаю, почему древние воины-кочевники устанавливали в
степи так много каменных баб. Это ж какое спокойствие и
невозмутимость... А помнишь ту сирену?

— Ну еще бы...

— И что у тебя с ней?

— Ничего.

— Ладно... Как я смотрелся?

— Отлично. Как полный идиот.

Милиции вокруг, слава Богу, не было. Да и что такого особенного мы
делали, если разобраться?..

Стас закончил вытирать голову, скинул свитер, рубашку и влез в
длинный теплый плащ. Пока он все это проделывал, я тоже налил
себе стакан.

— Будь здоров,— сказал я Стасу. И выпил, закусив это дело старым
мятным пряником, казалось, навсегда обосновавшимся в кармане
пиджака. Но сегодня пришел его день.

— Будем,— ответил Стас и гулко хлопнул себя по груди широкими
ладонями.— Ну, бежим?

— К тебе или ко мне?

— Ко мне. У меня Маринка сегодня работает, дети в школе, никого дома
нет. Спокойно посидим, допьем остаток.

— Ну, если никого нет, так что нам остаток? Маловато будет,— сказал
я, с сомнением поболтав бутылкой. На ее дне плескались
жалкие пятьдесят граммов.

— Теперь я слышу речь не мальчика, но мужа. Помчались.

И, покидав вещички в большой пакет, мы резвой трусцой двинули с
площади Труда вглубь жилых дворов. По дороге еще заглянули
ненадолго в магазин, отягчив и оттопырив там свои карманы
бутылками и свертками, а после уже нигде не задерживались —
холодно, прах его побери! — до самого Стасова дома.

— Вы меня поймите,— говорил следователь, прижимая руки к
груди умоляющим жестом,— я должен, должен был устроить вам этот
небольшой спектакль, хотя и знал, что вы не виновны. Ведь
убита несчастная женщина, калека...Тринадцать ножевых ударов
в грудь! Преступник был явно не в себе. Может быть, болен...
Я обязан найти того, кто это сделал.

— Она сама кого хошь искалечит,— проворчал я.

— Даже если бы у меня не было результатов медико-биологических
исследований... даже этого разговора с вами было бы достаточно.
Вы ведь нисколько не похожи на душегуба. Совсем иной стиль...

— Спасибо. Утешили.

— Вы подтвердили мою уверенность в том, кто настоящий убийца — может
быть, даже против собственной воли. Ведь вы до сих пор не
знаете, кто убил, да?

— Откуда же...

— Ну и живите спокойно. Вы не виноваты, это главное. Можете даже на
суд не приходить, доказательств более чем достаточно.

— Обязательно приду! Чтобы осветить ход процесса в печати. И
показать читателю, какими методами пользуются отдельные
представители нашей славной милиции при добывании доказательств!

Я чеканил общие слова, чувствуя, однако, гигантское облегчение.
Торпеда прошла мимо! Подумаешь, матросы обосрались...

— Лучше не надо,— поскучнел мой собеседник.— Собственно, вы могли бы
сразу понять: ну разве предполагаемому убийце присылают
обычную повестку? Да я бы давно за вами наблюдение установил,
телефон прослушивал, отправил бы взвод спецназа, чтобы
арестовать... Ну надо же думать головой! Вы же журналист!

— Теперь буду думать.

Мы выложили свои припасы в прихожей. Пока Стас занимал туалет и мыл
руки, я сидел на низеньком стульчике, впитывая тепло дома.
Замерз очень.

Помню ли я эту сирену, спросил меня Стас. Конечно, помню. Уже десять
дней ни минуты не переставал о ней думать.

Она сказала: заходите, даже если ничего не получится. Я поежился.
Туда зайди один раз — и останешься навсегда. Вурдалачье
логово!

Нет, не навсегда. На время. Пока она не увидит еще кого-то и не
решит, что я ей больше не нужен.

Стас вылез из ванной.

— Звоню спасателям, прошу позвать Гошу — говорят, нет его пока, и
неизвестно, когда будет,— сказал он.— Что-то неладно. Надо бы
сходить, проведать.

— Без меня.

Я зашел в освободившуюся ванную и увидел на раковине только что
распечатанный кусок мыла. Обертка лежала рядом — «Виолетта». Я
взял мыло задрожавшими руками, и оно выскользнуло на пол. Я
поднес руки к лицу и сразу вспомнил, как пахла кожа Виолы, ее
волосы в тот день, когда...

Сразу все вспомнил.

***

Хлюпая ботинками, я поднялся в гору, медленно пошел вдоль подковы
Которосльной набережной. Снова был май, пиво кончилось,
бутылку я выбросил. Дождь тоже перестал. Солнце без предупреждения
ударило из-за тучи, и мокрый асфальт внизу задымился,
ветерок погнал по нему волны пара.

И мне было вовсе не удивительно встретить сейчас, когда сирень цвела
и пахла безумием, моего знакомого следователя. Он сидел,
держа спину очень прямо, на одной из лавочек. От такой позы
легко устать, но он сидел уже давно. Как солдат из роты
почетного караула. Тщательно, со рвением исполнял свой
бессмысленный ритуал.

В петлице коричневого пиджака следователя гнездилась веточка сирени.
Рядом на лавочке стояли две бутылки пива — очень кстати.
Казалось, он кого-то ждет. Уж не меня ли? Значит, пиво —
приманка. Одежда его была сухой — только что пришел.

Следователь приветствовал меня кивком головы, я ответил тем же.
Молча он сделал приглашающий жест. Я опустился по другую сторону
пива.

Следователь избегал смотреть мне в глаза.

Понятно.

Мы молчали минуты две. В неподвижности мне сейчас оставаться было
трудно, требовалось движение, но я терпел. Наконец он словно
бы спохватился.

— Прошу вас, угощайтесь.

Я взял одну бутылку, достал нож, который всегда при мне... Бутылка
устало испустила дух.

— Вам открыть?

— Спасибо, я сам,— сказал следователь.— Дайте мне...

Я передал ему нож и еще глотнул.

Хорошо.

Посмотрел вперед, на панораму Даманского острова. Там на берегу
кто-то уже купался. Скоро здесь будет весело...

Почему следователь в перчатках? Ведь такая теплынь, вон люди
купаются... Я взглянул на него еще раз и увидел, что он аккуратно
укладывает мой нож в целлофановый пакетик для вещественных
доказательств.

— Это как понимать? — спросил я, скалясь.— Снова спектакль
разыгрываете? Давайте лучше просто пива попьем.

Он покачал головой.

— Нет. На этот раз все очень серьезно.

И убрал мой нож куда-то к себе во внутренний карман.

Глотнув пива, я сообщил доброжелательно:

— Я его очень хорошо отмыл. Да и ведь сколько времени прошло...

— Это заблуждение,— мягко возразил следователь,— что нож так легко
отмыть от крови. Для этого нужны специальные растворы, а вы
его наверняка в воде прополоскали, и все, так ведь? О, на
этом, знаете ли, многие, многие попадаются. Экспертам не
составит труда... Так что, молодой человек, я считаю дело
завершенным. Мне все ясно, кроме одного. Зачем вы ее убили?

— Пожалел,— сказал я честно.— Да, пожалел... Ну и что вы собираетесь
делать теперь со мной? Отпустите?

— Арестую. Мы следим за вами уже неделю, мои ребята здесь. Лучше не
пробуйте бежать.

— Ага,— кивнул.— Ждите больше.

И, вскочив с лавки, перемахнул чугунный забор. Покатился вниз по крутому склону.

А я ведь от нее сначала ушел, пальцем не тронул. Когда она сказала
мне, что больна СПИДом... Бродил где-то до ночи, пил водку...
привыкал к новому положению вещей. А потом думаю: ну что ж,
раз так, пойду к ней обратно. Чего уж теперь-то гоношиться,
в самом деле? Победила, стерва. Иди к ней, бери свое. За
все, как говорится, уплочено. И пошел. Уже темно было, а там
на улице один фонарь на всю округу. Никто меня не видел. Я
потихоньку через забор перелез... только к двери — а оттуда
Гоша выходит, шатается, не видит ни хрена в темноте. Как он
Виолу нашел? Наверное, проследил за нами, это было нетрудно. А
может, просто знал. В общем, стою в палисаднике и почему-то
чувствую себя рогоносцем. И закипаю медленно. Потом внутрь
вошел, вижу: она там на кровати лежит, спит, или в
отключке... Что он с ней творил... Только если думал, что отомстил ей
— дурак. Она-то поимела гораздо больше. И лежала с такой
загадочной улыбкой. Трахнула нас всех. Ну и я подумал: вот,
самое время ей сейчас... Достал нож. Да и разошелся что-то...
когда отпускаешь тормоза, такое иногда бывает...

***

Люди, сидевшие на соседних лавочках, видели, как в доску пьяный
парень (и куда только смотрит милиция?), который долгое время
разговаривал сам с собой, плавно поводя в воздухе руками —
вдруг сорвался с места, перелетел через ограждение и покатился
вниз по склону. Думали — убьется, здесь все-таки очень
круто... Но парень внизу легко вскочил на ноги, отряхнулся мощным
звериным движением и рванул к реке. Прямо в одежде он
вбежал в воду и поплыл вперед, к острову. За три минуты пересек
Которосль, выскочил из воды и скрылся в зарослях. Ободранный
и гордый.

Все, теперь его не взять.

Люди сошлись во мнении, что о пьяных Бог заботится гораздо больше,
чем следовало бы.

Продолжение следует.